— Скоро, между прочим, День Победы, — сказал дедушка.

— Я знаю, знаю, знаю! – тут же закричала Катя. Она вообще, если чего знает, то заявляет об этом во весь голос. Потому что он у неё очень громкий. Не то что у Маши (Маша – это её близняшка-сестра). Вот та, наоборот, тихая и вообще культурная, в отличие от этой оторвы-Кати. Она никогда не орёт. Потому что всегда можно и так сказать. Тихо, то есть. По культурному.

— Это который порохом пропах с сединою на висках! А чего такое порохом?

— Подумаешь… — пренебрежительным тоном говорит Маша. – Это даже дети знают.

— Ну, и чего? – прищуривает глазки Катя.

— Взрыв, — коротко поясняет Маша. Кате возразить нечего, потому что действительно нечего, и поэтому ей ничего не остаётся делать, как обиженно надуть щёки. Впрочем, долго обижаться она не умеет (чем, кстати, тоже прямо-таки поразительно отличается от сестры. Так любит обижаться долго и упорно. И любит, чтобы её потом долго уговаривали и извинялись. Принцесса какая! Прям как царевна!).

— А я зато ещё разные слова немецкие знаю про фашистов! – так же громко заявляет Катя (надо же ей это… релиби… билирити… рилибири…биритили… тьфу…в общем, поняли. Не маленькие какие. Короче, чтобы всё было, по справедливости. Вот.)

— Хинди хох! Хальт! Гутен морген! Вашу ручку, фрау мадам! – торжественно демонстрирует она свои глубочайшие лингвистические познания. Потом понижает голос и заговорчески наклоняется к деду. – И ещё ругательское.

— Ну, конечно, ругательское, — говорит Маша пренебрежительно. Чего же ещё от этой Кати можно ждать? Только ругательское! Обязательно!

— Ну-ка, ну-ка, — оживляется дедушка. Он, в обще-то, не очень уважает разные бранные слова, но это же по-немецки! Всё равно никто не поймёт!

— Неприличное… — ещё тише предупреждает Катя и со страшно таинственным видом оглядывается по сторонам: бабушки нету? Не слышит? А то будет ругаться, что неприличные слова – это нехорошо и некультурно. Особенно для девочек. Подумаешь! Она и вообще матом слышала! Даже целых два раза! Но бабушки не видно, поэтому Катя наклоняется к дедушкиному уху и специально почти шепчет по складам:

— Гить-лир…

— Фу… — морщится Маша. Она, между прочим, тоже это слово знает. И тоже по-немецки. И ничего удивительного. Подумаешь, какая неожиданность! И не ругательное оно совсем, а просто прозвище! Так человека звали, ихний который вождь фашистов нехороших! А ругаться, между прочим, это некультурно. Вот, например, она, Маша никогда этим самым «Гитлером» не ругается. Как и прочими ругательными словами. И вообще, они во втором классе уже английский язык изучают. Разные там «хеллоу, бэби, май лов ю, губ бай».

— Да, — говорит дедушка. – Это очень ругательское слово. Даже страшно сказать до какой степени.

— Шты ты! – говорит Катя этаким развязно-бывалым тоном. Это она у соседского дяди Пети научилась. Он, когда вино выпьет, всегда так на все вопросы отвечает. Интересно, культурно это или нет? Вряд ли. Он же, этот дядечка Петечка, вино пьёт! А, с другой стороны, добрый. Конфетки даёт, которые на закуску. Потому что остаются. Он сам говорит, что после первой не закусывает. И после второй тоже. Катя сама видела. И после третьей. И вообще вместо этого самого закусывать, начинает песни петь. Жалостливые такие. Про кошку с четырьмя ногами. И танки, которые грохотали и шли в последний бой с танкистом, раненым головой. Только он очень громко поёт. Даже громче её, Кати. Он прямо орёт, как певец по телевизору с плясучими женщинами в блестящих колготках с длинными ногами, которыми они дружно машут во все четыре стороны.

— А я ещё песню знаю по-немецки! – воодушевлённая похвалой продолжает хвастаться Катя.

— Про Гитлера? – уточнил дедушка.

— Зачем? Культурную! — и пропела:

— По-немецки цацки-пецки! А по-русски – баки-брот!

— Хорошая песня! – опять похвалил дедушка. – А чего такое бакиброт?

— Это бутерброд так немецкий называется! Только по-русски!

— А у нас, между прочим, в школе собрание будет, — сказала Маша (надо же и ей чего-то, наконец, сказать! А то всё эта Катя и Катя со своим бутербродом! Прямо слова не даст сказать, какая немецкая говорушечка!).

— И дяденьки будут. С медалями. Которые фронт. Ты, между прочим, тоже можешь чего-нибудь сказать, — говорит она дедушке таким тоном, как будто – ладно уж! — милостиво разрешает.

— И не бойся! Это же бесплатно! Просто так! По-товарищески!

— Всё деньги, деньги… — вздыхает дедушка. – Только одно на уме. Как будто прямо зарабатываете!

— Ну, чего? – спрашивает Маша. – Придёшь?

— А я-то тут при чём? – говорит дедушка. – Я что, фронтовик?

— А кто же? – удивляется в свою очередь Маша. – Ты же военный!

— Ну и что? Мне, когда война кончилась, было всего восемь лет!

— И чего? Ты же всё равно стрелял!

— Ничего я не стрелял! — начинает сердиться дедушка. — Как я мог стрелять, если я был ещё такой, как вы!

— Значит, тогда ты нас обманул… — подвела итог Маша и сурово поджала губы. – Правда, Кать?

— Ага, — подтвердила та. – И бабушку. И дядю Петю.

— Я никого не обманывал! — завёлся дед теперь уже по-настоящему. – А-а-а! – вдруг вспомнил он. – Так это не в войну!

— Вот! — и Маша назидательно подняла вверх указательный палец. Это получилось у неё очень даже эффектно. Дескать, действительно вот! Правда, она всегда себя покажет! И от неё, любимой, не отвертится даже никакой теперь уже невоенный дедушка!

— Это когда я… то есть, мы с бабушкой на китайской границе служили! Остров Даманский на Уссури! Да, там была заварушка… Но это же не война!

— А чего? – быстро спросила Маша.

— Да! – поддакнула Катя.

— Ограниченный военный конфликт! – отчеканил дед. – Постреляли — и успокоились.

— Попал? – этак хитренько подмигнула ему Катя. Дескать, не бойся. Можешь говорить. Я никому не скажу. Честное детское.

— Куда? (нет, ну что это за дедушка! Это всем дедушкам дедушка! Или прикидывается? А если и на самом деле не помнит, то склероз. Это болезнь такая. При ней никто ничего не помнит. Прямо беда! Это же запросто можно, где хочешь и деньги забыть!)

— Куда стрелял, — пояснила Катя. Она очень упорная. Если упёрлась – выяснит всё до самых мельчайших подробностей. Нет, ей не в «мороженщической» палатке после школы надо работать, где она спит и видит себя в роди продавщицы, а идти учиться на следователя. Ей там, в юридическом институте, самое место. Можно даже вместе с Машей. Будут как Шерлок Холмс и Виталий Соломин с симпатичненьким бульдожкой, с которым они бегали ловить одноногого лохматого мужика, который вместе с необутым дикарём утащил из дворца ящик с драгоценностями, чтобы он не достался бедненькой английской девушке с передними зубами как у кролика. Которая уже в другой серии, но тоже про Шерлока Холмса, всё-таки вышла замуж за всё того же артиста доктора Ватсона – товарища Виталия Соломина, который вообще очень симпатичный, потому что такой же справедливый, как и Холмс, вот.

— Конечно, попал! – вдруг влезла в разговор Маша. Ей опять стало обидно за упорно необращаемое на неё обидное невнимание. Прямо говорят и говорят одни сами с собой! Прямо как будто её, Маши, просто здесь совсем, извините, нет нигде и никогда!

— Как же он не попадёт? – этак снисходительно заметила она сестре. – Он же в танке!

— А тебя, Машечка, и совсем и не спрашивают! – вдруг обиделась Катя. — Тоже ещё нашлась какая…доктор Пилюлькин!

— Это мой папа воевал, — говорит дед. – А ваш, значит, прадедушка.

— Это которого Федей звали? – тут же забывает про обиду Катя. Вот всё она знает, всё! Прямо какой-то университет! А ещё ходит во второй класс! Ей уже надо прямо сразу в третий!

— Подумаешь… — говорит Маша. – Я, между прочим, даже его фотографию видела. Он там с лошадью улыбается и головою забинтованной, потому что обгоретой.

— Да, — подтверждает дедушка. – После госпиталя сфотографировался. После Курской дуги.

— Это чего – дуга? – спрашивает Катя. Маша обиженно поджимает губы. И как это у этой Катечки быстренько успевается каждый раз первой спрашивать? Прямо какой-то быстрый бегун!

— Место такое, — говорит дедушка. — Между Курском и Белгородом. Города так называются. Он, дед Федя-то, танкист был. Воевал на этой самой Курской дуге. Вот там в танке и обгорел.

— Как же это, интересно, в танке можно обгореть? – ехидно спрашивает Маша. Она тоже ничего, хоть и с виду! Тоже умная! Может даже умнее этой самой своей сестрёнки Катечки!

— Он же железный! Не дрова!

— Можно… — вздохнул дедушка. – Запросто… Не дай, как говорится, Бог…И потом ведь за всю жизнь так толком и не поправился. Выйдет, бывало, на улицу, сядет, горюн бедный, на лавочке и когда народ рядом, то просто глаза закроет и молчит. А когда нет никого, голову руками обхватит и качается туда-сюда, туда-сюда…Контузия такая. По самый гроб не отпускала…

Дальше он ничего объяснять не стал, и вообще вдруг как-то сердито сдвинул брови, о чём-то задумался и даже к окну отвернулся. Хотя ничего там выдающегося и обращающего на себя внимание (девочки уже проверили. И не один даже раз.) совершенно, кроме помойки, нет. И всем как-то сразу стало уныло, грустно и скучно, но тут как раз от своей давнишней подруги пришла бабушка, и сразу стало, наоборот, уютно, тепло и весело. И все сразу пошли на кухню пить чай с фруктовым рулетом, который бабушка по дороге от подруги, купила в продовольственном магазине, по сто двадцать восемь рублей за один этот самый рулет, а не в булочной, где они вчера были, и много, а сегодня уже нет, потому что всё съели и забыли, наверно, привезти ещё, а жаль! Всё это — и про магазин, и про рулет, и про забывчивую булочную, Катя и Маша знали уже с самого утра, потому что они утром долго гуляли прямо до самого обеда и обошли все вокруг, потому что любознательные. А в воскресенье они с дедушкой пойдут в стреляющий из оружия тир и даже, может, выиграют там приз – смешного плюшевого попугайчика. Там ещё можно выиграть такой пластмассовый танк, но танк им совершенно не нужен. Да и на самом деле, чего они на войну, что ли, хотят? Война им совершенно не нужна. Они мирные девочки. Им лучше попугайчика…

Алексей Курганов