1

Военные стихи, и соответственно песни Высоцкого прокалывали  реальность невозможностью опыта, и особой энергией – вообще характерной для поэта-барда, но тут точно сконцентрированной вдвойне.

Человек, чьё детство опалено войной, мог живописать «систему коридорную» — смачно, детально, используя собственные воспоминания и переживания; но вложиться в текст «Штрафные батальоны» так, будто штрафником некогда был сам?..

Тут – перевоплощение, поглубже, чем требовал Станиславский, -что, если вспомнить актёрское дарование Высоцкого, не так уж удивительно.

Тем не менее, «недострелённый» штрафник, разворачивающий поэтическое повествование, точно представал в полный рост – со своей трагедией, с продолжением жизни, и с благодарностью к тому… кто не исполнил приказ, почитая его чрезмерным, но сам был убит.

А солдат, оставшийся без друга, с которым в землянке «места хватало вполне», проваливается в пустоту воспоминаний: погибший словно оставил по себе зияющую прореху в воздухе, и в душе ведущего поэтическое, песенное повествование; и вновь: ярко вспыхивают военные огни, смешавшие героизм и повседневность в сумму, которую не разъять.

А то, как «сыновья уходят в бой» открывает ленты метафизики, и звучат гаммы всеобщности, которую, не отменить, какая реальна, как всеобщее дело Н. Фёдорова; и тут Высоцкий выступает метафизическим поэтом…

Сила военных песен была адекватна бесконечной для русского сознания теме, и сила эта продолжает вибрировать спустя много лет после сочинения их.

2

Послевоенная жизнь – со скученностью коммуналок, беспросветностью, тщетой мальчишек вырваться хоть куда-то – дана через систему коридорную так ярко и выпукло, как мало кому удавалось…

Слава Высоцкого не меркнет – если поблекла, лишь на чуть: верный признак подлинности.

Руки, раскинутые памятником в московском скверике, оказались провидческими: пел для всех, сам распятый на кресте своего дара.

Сатирические его песни, такие, как «Смотрины», или «Дорогая передача», сделаны виртуозно: пластами идущие колоритные детали мира организованы в целостность органично: естественностью дыхание и звука; и картины, знакомые многим, а если нет – то вероятные: кто – при нашей жизни! – не рискует стать пациентом Канатчиковой дачи? – раскрывались с таким блеском, что оторваться было невозможно.

Высоцкий втягивал в свою бездну: нервно рвался звук, но на струнах, казалось, расцветали розы.

Не хуже давался и лиризм: «Здесь лапы у елей дрожат на весу…».

Вероятно, мы, русские, в чём-то внутренне глубоком не склонны меняться.

Мы слушаем Высоцкого, узнавая себя по-прежнему…

3

Быт, составляющий такую неотъемлемую часть жизни, быт, представленный различно, включающий множество деталей в стихах Высоцкого, становящихся песнями, представал широкими лентами различного: всегда достаточно органичными, чтобы слышать за энергией авторского исполнения стихи.
Как насыщена «Дорогая передача…»!

Сколько тут фантазии, персонажей, неистового перечисления ситуаций, кипучего извержения реальности, отцеженной фантазией!

А «Смотрины»?

Ведь персонажи – тот, например, что «орёт, что он народ» вырываются, выпадают из песни: они узнаваемы, как… мы сами…

Густой взвар стихов, включивших в себя столько реалий, что космос Высоцкого кажется переполненным; и «Кони привередливые» последнего авторского разрыва проскачут краем такой бездны, что дух захватит.

Особняком стоящие военные песни не воевавшего Высоцкого поражают точной фактурой той яви: невозможно поверить, что писалось не-участником; однако, актёрство сказывалось, вероятно, и в этом: поэт вживался в образы, как актёр.

А как передана система коридорная!

Атмосфера, дух времени, слышишь, как половицы скрипят, видишь кофточку с драконами да змеями…

Много вложено в мир Высоцким, ах, как много – на несколько поколений хватит: слушать, сопереживать, заражаться, восторгаться…

4

Космическая, советская слава Высоцкого точно отодвигала на второй план качество его текстов, оставляя за бортом вопрос – стихи это, или именно тексты песен?

Не столь добрые, тёплые, нежные, как у Окуджавы, но и менее жёсткие, раздражённые, чем у Галича, стихи его, однако сверкали своеобразием подлинного мастерства – создавая постепенно своеобычную энциклопедию советской жизни, где, например, диалог у телевизора представлял типичную сценку из жизни советского мещанства – заострённо-шаржированного, точно…

(Раз, помнится, ехал в троллейбусе, год едва ли вспомнить теперь, но вскипевший от давки скандал был погашен молодым парнем с магнитофоном, включившим именно эту песню: все заслушались, ссора забылась).

Гуща жизни, плотность её плоти дана в стихах Высоцкого такою суммою подробностей, что ворохов этих хватит будущим историкам и этнографам; а сатирические песни (вообще, большинство песен его, пожалуй, имеет некий сатирический излом) становятся прекрасным образцом жанра – будь из спортивного цикла, или… про товарищей учёных, доцентов с кандидатами.

Панорама послевоенной коммуналки развёрнута одним стихотворением полнее и плотнее иного романа, и персонажи, даже мельком упомянутые, даны с графической чёткостью.

Отдельно стоят, пожалуй, военные стихи-песни: ибо боль, сохранённая в памяти с ранних лет, выплёскивается в них скорбною волной, а мускульное напряжение строки обеспечивает качественные стихи.

Высоцкий поэт – безусловно: ибо его можно читать, а не только слушать, ибо гитара для него вовсе не спасительный круг, но дополнение ко стихам, и без неё способным прозвучать достаточно убедительно – с листа демонстрируя свои восхитительные вертикали.

Александр Балтин