Незаметно канул Старый Новый год, а вместе с ним и негромкий юбилей – полвека нашему семейному новоселью.

Один за другим в небесные дали ушли мои родные; из тех, кто впервые переступил порог нашей квартиры, остался я один. Да что там квартиры – в подъезде я последний первопоселенец.

– Как называется район, в который мы сегодня переезжаем? – спросил я отца заснеженным утром Старого Нового 1971 года, когда друзья-пацаны только что посыпали зерном вперемешку с мелочью полы покидаемой нами квартиры.

– Салтовка.

– Салтовка… – название какое-то… пушкинское. Тогда я даже не предполагал, что с этим словом, созвучным с царством славного Салтана, я буду обручен почти всю жизнь.

О главной традиции переезда вспомнили в последний час.

– Подождешь минут пятнадцать? – папа вопросительно посмотрел на шофера грузовика – нашего соседа по семейному общежитию.

Через полчаса отец, наконец, открыл дверцу кабины и поставил возле моих ног шевелящийся мешок. На носовом платке, повитом вокруг левой ладони, краснели пятна крови. Видимо, операция по поимке ритуального животного без ранений не обошлась.

– Еле поймали, но кошка цветастая попалась – не какая-нибудь, – оправдывался за затяжку времени папа. – С Наф-Нафом все подвалы Серого дома обшарили. Напарник осторожничал, боялся лишиться последнего глаза – загоняет на меня кошек, а сам голову вбок отворачивает. Пятеро пробежали мимо его ног, шестую все же удалось прижать в угол. Прижать-то прижали, да попробуй ее взять: спину изогнула, шипит дико и когтями воздух царапает. Подкрадываюсь с раскрытым мешком, а у самого поджилки дрожат – от этой можно ожидать чего угодно. К счастью все обошлось: хотела укусить, но я успел руку отдернуть – оцарапала лишь немного. Не кошка попалась, а кот камышовый  – если у нас приживется, назовем Тарзанкой.

Нервно дрожащий от ожидания грузовик дернулся и обрадованно покатился по мостовой. Неожиданно на дорогу выбежал Наф-Наф и замахал руками.

– Володя, держи, – одноглазый приятель отца, прозванный за нескончаемые перестройки своего частного дома Наф-Нафом, перекинул за борт кузова матерчатую сумку. – Обязательно перевяжи руку на новой квартире, от кошачьих когтей может всякое случиться. Здесь йод, зеленка и бинт – жинка передала. С новосельем!

Грузовик въехал на Кузинский мост – незримую черту Лысой горы, бабушка посмотрела за плечо водителя и тихо прошептала: «Прощай гора! Спасибо тебе за приют и кров».

В кабине грузовика тепло, но тесно. Время от времени я оглядываюсь назад и всматриваюсь сквозь заднее окошко кабины в кузов трехтонки – там, прижавшись спинами к старому фанерному шкафу и боками друг к другу, зябли с отвернутыми воротниками отец и мать.

Бабушка плотнее  придвинулась ко мне, чтобы не мешать водителю двигать рычагом передач. Из узла на полу кабины торчала ручка кочерги, нашей многолетней печной помощницы; без нее любой дом — сирота. В медной утробе примуса на дне узла мерно покачивался керосин.

Мы волновались – как нас примет новое жилище, наша долгожданная изолированная квартира? А вдруг?.. Семью подгоняли слухи о самозахватах: поговаривали о многодетных матерях, вселяющихся с детьми в квартиры новостроек. Мамаши меняли замки и немедленно отбивали кричащую телеграмму Брежневу. До ответа из белокаменной выселить их не имели права, власти часто оставляли отчаявшихся матерей в захваченных квартирах.

Тарзанка вихрем выскочила из развязанного мешка, и, вбежав в раскрытую дверь меньшей комнаты, прижалась к плинтусу под батареей отопления.

Кошка оказалось трехцветной и, видимо, породистой. Общий белый окрас, коричневый хвост, очерченные шоколадные и рыжие пятна на спине и мордочке придавали животному умиленность и благодушие, так резко контрастирующие с его диким нравом.

Открыв рты, мы бродили по квартире, присматриваясь к каждой домовой мелочи.  Бабушка установила примус на подоконник кухни, а кочергу за неимением печи пристроила в углу малой комнаты.

– Боже мой! Здесь и ванна есть! – удивлялась она. – Этак можно и в баню не ходить!? А кухня! Неужели правду говорят, что от газа днища кастрюль не обрастают сажей?..

В первую ночевку семья улеглась на полу зала. Спать в малой комнате отец отказался из-за Тарзанки:

– Я ее боюсь, – то ли в шутку, то ли всерьез, признался он матери. – Днем хозяин  квартиры я, а ночью – кто лучше видит. Она и меня в мешок загонит. Тем более, что трехцветным уже  сделала, – смеялся отец, выставляя тыльную сторону ладони, расцвеченную пятнами зеленки и йода. – Завтра отвезу Тарзанку обратно. Она уже не котенок и одомашнить ее вряд ли получится.

– Кошка сбежала! – сумеречным утром ошеломил нас отец.

Перед работой папа с мешком и в брезентовых рукавицах зашел в малую комнату, но кошки в помещении не было. Топили отлично, на ночь отец слегка приоткрыл форточку – Тарзанке каким-то образом удалось расширить зазор и выпрыгнуть со второго этажа на снежную горку. Мы открыли окно: от сугроба внизу тянулись кошачьи следы к вентиляционному окошку подвала.

– Жива! – облегченно вздохнул отец. Ну что ж – у нее теперь свое новоселье.

Еда и молоко в мисочке возле батареи оказались нетронутыми. В лужице посреди комнаты чернела опрокинутая кочерга.

Всю зиму бабушка подкармливала Тарзанку, подкладывая еду на кромку продушины подвала. К концу лета во дворе запестрили трехцветные котята. А еще через год белые кошки с коричневыми и рыжими пятнами заполонили весь микрорайон.

 Но год за годом цветастое кошачье племя уменьшалось, лишь изредка в траве и на асфальте салтовских микрорайонов мелькали рыже-бело-коричневые шкурки.

Удивительно, но потомки Тарзанки непременно участвовали в главных событиях моей жизни: они умывались лапками или грели спинки на скамейках у моего подъезда, когда я впервые привел в дом свою невесту – будущую жену, а позже вносил на руках новорожденного ребенка.

С тех пор меня не покидает ощущение, что дух Тарзанки охраняет мой дом.

– Здравствуй, Саша… кто знает, увидимся ли еще… – как-то лет десять назад при встрече ошеломил меня хороший знакомый из соседней пятиэтажки.

– Что случилось? Ты уезжаешь? или болен? – я с удивлением и тревогой всмотрелся в лицо визави.

– Как? Ты не знаешь? Наш дом Барабашевский рынок забирает. Пока два подъезда, а там – сам понимаешь. Хотят из квартир гостиницу для приезжих торговцев оборудовать. Пришли к нам базарные эмиссары и предложили квартирные обмены. Неплохие варианты, честно тебе скажу: и дома новее, и площадь немного больше, но – на окраине города. А мы к нашей Салтовке уже прикипели.

Но что делать: как только заикнулись, что никуда мы отсюда не уедем, как в ответ  осторожно спросили: «Дети у вас есть? Наверняка вы хотите видеть их живыми и здоровыми…» Тут наше возмущение мигом исчезло. Против силы и денег не  попрешь. Меня вот в Рогань отправляют. На чемоданах уже сижу. С такими темпами расширения базара скоро и до твоего дома доберутся.

Я опечалился. Действительно – с такой мощью сражаться бесполезно. Барабашка в те времена переживала расцвет и с завидным аппетитом пожирала пространство вокруг себя. Километр частной застройки  для нее – лакомая пища.

В сердцах я чуть не пнул ногой трехцветную кошку, развалившуюся на солнце под порогом моего подъезда.

Все имеет свое начало и конец. Время шло, но жильцы дома напротив оставались в своих квартирах. Прошел слух, что наступившие кризисные времена отразились и на нашем знаменитом базаре. Территориальная экспансия замерла на половине пути.

Вот только знакомые пятна на шерсти дворовых кошек после базарного нашествия исчезли совсем.

Но на Старый Новый год этого января…

Как всегда на случай прихода новогодних посевальщиков жена приготовила для ребят конфеты, мандарины и, конечно, деньги.

– Можно у вас посевать? – два худеньких пацаненка переминались за порогом с пластиковыми пакетиками в руках.

– На щастя, на здоровья, на Новый год, роды жыто, пшеныцю та всяку пашныцю… – ребята щедро сыпали на пол пшено и рисовую крупу, а в это время из-за борта куртки одного из мальчуганов показалась знакомая цветастая мордочка котенка. Трехцветное изящество что-то пикнуло на кошачьем языке и с интересом обвело взглядом мой коридор, будто что-то припоминая.

– Откуда у вас котенок? – спросил я, сжигаемый любопытством и каким-то таинственным предчувствием.

– Нашли у вашего подъезда, он такой хорошенький – на крыльце сидел и мяукал, – вихрастый пацан погладил котенка по пятнистой макушке. – Бездомный, наверное. Мы его и подобрали, возьмем к себе.  На старой квартире у нас жила кошка на этого котенка похожая, но умерла.

– А где вы живете, хлопцы?

– Год назад в ваш дом переселились, квартира во втором подъезде. Мы братья. А раньше жили на Лысой горе, слышали о такой?..

Я попросил ребят пройти с котенком в малую комнату. Когда хлопцы окончили посевалки, я почесал пальцем за ушком котенка: «Имя еще не придумали?»

– Нет, Ваня Пятнашкой хочет назвать, как нашу прежнюю кошку, но я против.

В коридоре в дополнение к конфетам, фруктам и деньгам я сунул старшему брату полусотенную купюру в карман: «Если это девочка, назовите ее Тарзанкой. Впрочем, как вам угодно».

– Хорошо, – братья переглянулись и кивнули курчавыми головами.

Стараясь не наступать на посевальную крупу, я прошел на кухню и заварил кофе. Мне давно открылась удивительная закономерность – хорошие стихи многократно усиливают вкус и аромат напитка.

Случайно открытая страница томика стихов Марины Цветаевой начиналась с давно знакомых строк:

Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверзтую вдали!

Наступит день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

Гениально! Но откуда такие кладбищенские настроения, когда тебе лишь двадцать один? Что уж про меня говорить.

После кофе под впечатлением цветаевских строк я сделал запись в дневнике: «Храните мою семью, родные стены. Какими вы будете, когда меня понесут мимо вас в последний раз? Быть может, под ногами несущих будут шуршать листья, упавшие с березы и груши, посаженных моим отцом? А, возможно, мне во след будут смотреть глаза трехцветной кошки…»

Александр Пшеничный