150 –летию со дня рождения

Леонида Николаевича Андреева,

русского писателя, драматурга, художника,  

одного из основателей русского экспрессионизма

и пионеров цветной фотографии в России

посвящается…

—

Детство и Юность

21 августа 1871 года в старинном русском городе Орле, в семье землемера-таксатора Николая Ивановича Андреева и дочери обедневшего польского помещика Анастасии Николаевны Пацковской родился первенец, наречённый Леонидом. В то время отец семейства работал на железной дороге и получал жалованье более, чем скромное. Но с появлением сына Николаю Ивановичу удалось устроиться на службу в банк, и материальное положение настолько улучшилось, что появилась возможность переехать в собственный дом, где и прошло всё детство будущего писателя, о котором он позже поведал в рассказе «Бергамот и Гераська».

Леонид очень рано пристрастился к чтению, и примером ему служил отец, о котором он впоследствии вспоминал: «отец мой был человеком ясного ума, сильной воли и огромного бесстрашия; книги любил и читал много, к природе же относился с глубочайшим вниманием и проникновенной любовью».

Сначала мальчик перечитал все книги, что были дома, а когда ему исполнилось семь лет, – получил абонемент в местной библиотеке.

От матери, которую он безмерно любил, унаследовал богатую фантазию и художественный талант (Анастасия Николаевна прекрасно рисовала), но в Орле не было возможности получить серьёзное образование по живописи, по сути, Леонид был «самородком», и впоследствии сам иллюстрировал свои книги, писал портреты на заказ и даже участвовал в выставках.

…Одиннадцати лет родители отдали сына в гимназию, но учился он плохо, точные науки не терпел (в 7 классе даже остался на второй год!), однако любил литературу, и его сочинения были самыми лучшими, более того, писал их и за своих одноклассников, мастерски подражая стилю (по заказу) Чехова, Толстого или иного писателя, творчество которого изучали по программе.

Желание писать созрело из увлечения чтением: в гимназии он изучил труды Льва Толстого, Эдуарда Гартмана, Артура Шопенгауэра, которые оказали на юношу огромное впечатление, и под влиянием идей и теорий этих писателей начал мучиться «проклятыми вопросами» и дал себе слово – «разрушить своими произведениями – любовь, мораль, религию, и закончить свою жизнь всеразрушением».

Зоя Пацковская, двоюродная сестра, вспоминала: «Ещё в гимназии он, начитавшись Шопенгауэра, замучил нас:

«Ты, – говорит, – думаешь, что вся Вселенная существует, а ведь это только твоё представление, да и сама ты, может, не существуешь, потому что ты – тоже только моё представление». Его завораживала Мировая воля – все «проявления одной загадочной и безумно злой силы, желающей погубить человека».

Однажды Леонид решил проверить философское учение о Воли Провидения и лёг между рельсами перед приближающимся поездом!.. К счастью, остался невредим».

Взросление наступило, как всегда бывает, внезапно и рано – в 17 лет, когда умер отец, и Леонид оказался единственным защитником и надеждой многодетной семьи – пятерых младших братьев и сестёр, и любимой матери. Он пытался помочь ей, давая уроки школярам, рисуя на заказ портреты, но этого всё равно не хватало, и мать решила продать землю вместе с домом – и перебраться на съёмную квартиру.

Но юность есть – юность, и в старших классах Леонид влюбился в Зинаиду Сибилеву, которая горячо уговаривала его после окончания учёбы переехать в Питер. Начались мучения: как быть?..

Анастасия Николаевна рассказывала:

«Кончил Ленечка гимназию, и я задалась о дальнейшем – что делать?.. В университет хотела отдать его во чтобы-то ни стало. Он жил и мечтал только о Петербурге. Влекло его в шумную столицу, а тут орловцы, студенты, курсистки подогревали решимость».

И в 1891 году Андреев поступил на юридический факультет Петербургского университета.

«Я уверен, что меня ожидает успех!»

К учёбе в университете Андреев относился без энтузиазма, редко посещал занятия, с трудом сдавал зачёты и экзамены.

«Ужасное впечатление производит на меня Университет: просто не могу его переваривать. Вот уже вторую неделю не показываю туда носа: вчера показал, было, да как просидел полчаса в зале, ожидая конца лекций, – так не знал, как уйти поскорее? Скверно в особенности действуют на меня студенты, люди они, должно быть хорошие, а я вижу в них что-то омерзительное…».

Жил бедно, часто голодал, пробовал писать рассказы, но куда и кому ни предлагал, – всюду получал отказ. Но Андреев продолжал писать и, наконец, в 1892 году в журнале «Звезда» был опубликован рассказ «В холоде и золоте». Это окрылило молодого человека, и он поспешил поделиться новостью со своим знакомым:

«Это было моим первым опытом и, к счастью, удачным. Теперь уж с уверенностью своей склонности – займусь не на шутку писательством. Я уверен, что меня ожидает успех. Я знаю себя, знаю, что могу сделать многое, если захочу».

Но Леонид Андреев не умел жить спокойно, он был очень впечатлительным, порывистым, мятущимся. В его биографии много «острых углов» – длительные запои, доставшиеся по наследству от отца, скандалы, бесчисленные любовные увлечения и попытки суицида. Но любовь для него была «движущей силой», естественной необходимостью.

Зимой 1892 года он приехал в Орёл на Рождественские каникулы, и там, на одном из вечеров увидел гимназистку Евгению Хлуденёву, и влюбился!.. И сделал ей предложение руки и сердца, но в ответ девушка лишь хохотала…

Андреев вернулся в Питер, опустошённый, разбитый и пытался покончить с собой:

«Приехал сюда битком набитый мрачными мыслями и намерениями, – писал он в дневнике. – Денег, а с ними и надежд не было никаких. Полная безобразная жизнь в Орле отразилась на душевном состоянии».

Спустя несколько месяцев он расстался и с Зинаидой, и совершил ещё одну попытку самоубийства, после чего получил хроническое заболевание – порок сердца, что в конечном итоге и сгубило его.

В 1893 году Андреева отчислили из университета за неуплату. Он был вынужден подать прошение о переводе на 2-ой курс юридического университета в Москву. Ответ был положительный, и Андреев перебрался в Москву. Здесь нашлись друзья из Орловского землячества, которые поддержали его, и жизнь понемногу стала налаживаться.

Но в 1895 году к нему приехали жить мать с детьми, и началось, в буквальном смысле, «хождение по мукам» – редких и небольших гонораров, которые удавалось заработать на газетных статьях и фельетонах, хватало лишь на уплату съёмного жилья, на еду не оставалось ровным счётом ничего:

«Леонид оставался в студенческой столовой, откуда иногда украдкой таскал нам хлеб. Сёстры к закрытию магазинов шли в булочную Филиппова, где им подавали на хлеб», – вспоминал брат Андреева Павел.

…В мае 1897 года Леонид Андреев успешно сдал экзамены и получил диплом адвоката, а летом того же года устроился на работу помощником присяжного поверенного Московского судебного округа и одновременно получил предложение стать репортёром журнала «Московский вестник», где публиковались судебные отчёты. Но это были не формальные репортёрские сообщения о разбиравшихся в суде делах, а всё внимание автор уделял характеристике подсудимого, среде, в которой тот вращался и причинам, побудившим его к совершению преступления.

Талантливого автора репортажей приметили и пригласили стать судебным репортёром в ежедневную газету «Курьер» сочинять фельетоны из зала суда. Для пасхального номера, по заданию редакции, Андреев написал рассказ «Баргамот и Гараська» – о полицейском, который пожалел орловского пьяницу накануне праздника и отпустил.

Рассказ прочёл Максим Горький и признался: «от этого рассказа на меня повеяло крепким дуновением таланта».

Судьбоносная встреча

Максим Горький, сам прошедший в юности «свои университеты», очень сочувствовал и охотно помогал новичкам, делающим первые шаги в литературе. И Алексей Максимович пригласил молодого автора на заседание клуба «Среда», где собирались известные уже поэты и писатели, такие как Бунин, Куприн, Белоусов, Чириков, Телешов, Вересаев и другие. Андрееву предложили прочитать любой, на его выбор, рассказ, обсудить и выслушать советы коллег.

Встреча состоялась, вот как о ней вспоминает Горький:

«Одетый в старенький пальто-тулупчик, он напоминал молодого актёра украинской труппы. Красивое лицо его показалось мне малоподвижным, но пристальный взгляд тёмных глаз светился той улыбкой, которая так хорошо сияла в его рассказах и фельетонах. Говорил он торопливо, глуховатым, бухающим голосом… и однообразно размахивал рукой, точно дирижировал. Мне показалось, что это здоровый, не земно весёлый человек, способный жить, посмеиваясь над невзгодами бытия».

Дальше рассказывает Николай Телешов:

«В 10 часов, когда обычно начиналось у нас чтение, Горький предложил выслушать небольшой рассказ молодого автора… И всем было ясно, что в лице этого новичка «Среда» приобрела хорошего, талантливого товарища.  А издатель Виктор Миролюбов популярного «Журнала для всех» предложил опубликовать его рассказы: «Молчание», «В тёмную ночь», «Прекрасна жизнь воскресших», «Кусака» и другие».

Боевое крещение прошло, что называется, на высшем уровне, и в 1901 году в издательстве «Знание», которое возглавлял Горький, вышел первый сборник рассказов Леонида Андреева, а вскоре имя его заблистало в литературе. Все журналы и газеты заговорили о нём. Книга его, как говорится, «полетела»!.. Сборник был настолько популярен, что через год его переиздали, дополнив новыми рассказами.

«Гладко было на бумаге, да забыли про овраги»

После первого успеха, Андреев оставляет в 1901 году адвокатуру и всерьёз отдаётся литературной деятельности. Кроме рассказов он создаёт более объёмные произведения – повести, романы, пьесы, многие из которых вызывали в обществе горячие споры. Но автор говорил о том, о чём принято молчать, – о тёмной стороне человеческой души, о страхах, об инстинктах, которые в стрессовой ситуации легко могли возобладать над разумом и моралью человека.

К примеру, в рассказе «Бездна», который вызвал крупный скандал и был окрещён критиками «образцовой гнусностью», студент Немовецкий, обуреваемый страстью, набросился на потерявшую сознание возлюбленную и надругался над ней.

Рассказ «Красный смех» (о событиях Русско-японской войны) был особенно страшен подробностями, описывающими картины безумия войны с обеих сторон.

Повесть «Иуда Искариот» породил горячее неприятие и недовольство верующих: в ней автор описывает апостолов как обычных людей, не чуждых человеческих пороков, а Иуда, один из самых любимых учеников Иисуса, – несчастный человек, который требует сочувствия, а не осуждения его измены.

Повесть имела оглушительный успех и была переведена на немецкий, английский и французский и несколько раз была переиздана.

В романе-памфлете «Дневник Сатаны» (неоконченный) Андреев проводит идею, что современный человек стал злее и хитрее самого дьявола. Пришествие Сатаны состоялось, и он, находясь в совершенно чуждой для него среде, постепенно «вочеловечивается», – деяния его подчиняются страстной и обманутой любви к Марии. А поступки её отца Магнуса, напротив, автор показывает сверх сатанинскими, продуманными и бесчеловечными, являя тем самым пропасть между человеческой сутью и его предназначением.

Особенность творчества Леонида Андреева с точки зрения литературоведов, невозможно было в то время отнести к какому-либо определённому направлению в литературе, слишком уж разнились его художественные методы, слишком необычен был стиль. Произведения Андреева отличала резкость контрастов, неожиданные повороты сюжета в сочетании со схематичной простотой слога, при этом он напорист, экспрессивен, с подчёркнутым символизмом.

Отзывы о нём оставили Максим Горький, Рерих, Блок, Чехов и многие другие его современники, и все они были единодушны – Леонид Андреев был признан ярким писателем Серебряного века.

Довоенные годы и Первая русская революция

Настоящая слава и известность пришла к Андрееву в 1901 году после публикации в ж. «Жизнь» рассказа «Жили-были». Он стал «моден»: его приглашали, с ним искали встреч, у него появились поклонники и поклонницы. На одном из светских приёмов он познакомился с внучатной племянницей Тараса Шевченко – Александрой Михайловной Велигорской, и был очарован ею. Роман развивался стремительно, и в 1902 году Андреев женился.

Перед свадьбой он подарил невесте свой первый сборник рассказов, с дарственной надписью:

«Пустынею и кабаком была моя жизнь, и был я одинок, и в самом себе не имел друга. Были дни, светлые и пустые, как чужой праздник, и были ночи, тёмные, жуткие, и по ночам я думал о жизни и смерти, и боялся жизни и смерти, и не зная, чего больше хотел – жизни или смерти.

Безгранично велик был мир, и я был один – больное тоскующее сердце, мятущийся ум и злая, бессильная воля. (…) И я сжимался от ужаса жизни, одинокий среди ночи и людей, и в самом себе не имея друга. Печальна была моя жизнь, и страшно мне было жить. Я всегда любил солнце, но свет его страшен для одиноких, как свет фонаря над бездною. Чем ярче фонарь, тем глубже пропасть, и ужасно было моё одиночество перед ярким солнцем… Уже близка была моя смерть. И я знаю, знаю всем дрожащим от воспоминаний телом, что та рука, которая водит сейчас пером, была бы в могиле, если бы не пришла Твоя Любовь, которую я так долго ждал, о которой так много, много мечтал и так горько плакал в своём безысходном одиночестве».

После венчания и торжеств супруги отправились в Крым, в свадебное путешествие, где были в гостях у А.П. Чехова, который дал высокую оценку рассказам Андреева. На прощанье Антон Павлович подарил молодожёнам фото с подписью:

«Леониду Николаевичу Андрееву на добрую память от ялтинского отшельника. А. Чехов. 18 марта 1902 г.».

Этот год был богат на события: родился первенец – сын Вадим, в будущем – поэт и общественный деятель, написавший прекрасную книгу об отце «Детство»;

– в этом году Леонид Андреев стал редактором ж. «Курьер»;

– в этом же году вышел из печати первый том сочинений Леонида Андреева.

…Наступил 1905 год, Андреев приветствует Первую русскую революцию и помогает по мере сил своих её участникам – укрывает в своей квартире члена центрального комитета РСДРП Щеколдина, тут же проходит тайное совещание ЦК. Но «охранка» пронюхала, – и Щеколдин, и Андреев были арестованы и отправлены в Таганскую тюрьму. Андрееву, кроме всего прочего, вменялось в вину, что он составил воззвание к московским рабочим, которые призывались к вооружённому восстанию и ликвидации самодержавия, причём, партия должна была взять на себя руководство движением.

Арест произошёл 10 февраля, в годовщину свадьбы супругов, которую они планировали отпраздновать в Звенигородском монастыре.

Благодаря хлопотам Горького и помощи Саввы Морозова, известного богача и благодетеля, который внёс крупный залог, через 15 суток Андреева выпустили, взяв с него подписку о невыезде.

Однако ситуация была более чем критическая: Александра была беременна, и оставаться в Москве было опасно, поэтому Андреевы тайно, опять же с помощью друзей, покидают столицу и уезжают в Германию.

И там в ноябре 1906 года появился второй сын Даниил, будущий поэт, прозаик, философ, мистик, автор «Розы мира». Но через несколько дней после его рождения Александра Михайловна, мать сыновей, любимая жена, скончалась после родовой горячки. Горе Леонида было безутешно:

«Не знаю, как переживу смерть Шуры или нет, – писал он в дневнике, – конечно, не в смысле самоубийства, а глубже. Есть связи, которые нельзя уничтожить без непоправимого ущерба для души».

Новорождённого нарекли Даниилом (крестный – Максим Горький) и отдали бабушке Ефросинье Варфоломеевне Велигорской (урождённой Шевченко), которая увезла младенца в Москву, где он и воспитывался в семье Елизаветы Михайловны, родной сестры умершей, и жены известного московского врача Ф.А. Доброва.

…Братья Вадим и Даниил увиделись лишь через 40 лет разлуки в Москве в 1957 году.

«Друзья познаются в беде…»

Максим Горький, узнав о семейной трагедии, настоятельно стал приглашать Андреева к себе на Капри, надеясь, что смена обстановки поможет Леониду выйти из тяжёлой депрессии, да и Вадиму, четырёхлетнему ребёнку, по сути, осиротевшему, нужны были ласка и внимание. И в декабре 1906 года, похоронив жену в Берлине, Леонид Андреев с любимой матерью, сыном и гувернанткой приезжает на Капри, где и живёт до весны 1907 года.

Но «реабилитация» шла очень медленно и тяжко. Горький вспоминает:

«Как сейчас вижу: сын сидит у Леонида на коленях, а отец рассказывает ему, что смерть ходит по земле и душит маленьких детей. Вадим всхлипывает: «Я боюсь!» – Не хочешь слушать? – «Я боюсь!..» – Ну, иди спать!.. – Вадим заплакал и долго не удавалось его успокоить, а отец – оба в истерике, – слова сына его раздражают, а Вадим топал ногами и кричал: «Не хочу спать! Не хочу умирать!».

Будни ребёнка скрашивали лишь бабушка да гости, которые часто бывали у Горького: бабушка рассказывала сказки, какие помнила, а Викентий Вересаев, военный врач, писатель и приятель Андреева, – свои выдуманные истории и рисовал для мальчугана цветными карандашами фантастические картинки.

Андреев пытался что-то писать, но неудачно – всё его не устраивало, раздражало; а после начала реакции 1907 года он окончательно разочаровался в революции как таковой  и не находил уже согласия и поддержки в революционно настроенном окружении Горького.

Но выход Андреев, как всегда, находил решительно и бесповоротно, – он со всем семейством покидает гостеприимный дом и уезжает в Москву, а затем в Петербург. Однако и там не находит успокоения его душа, как вспоминал впоследствии Вадим, «отец падал все ниже, пускаясь во все тяжкие – пьянствовал, распутничал, пытался «разбить своё горе».

Андреев веером рассылал письма известным женщинам, в основном, актрисам, с предложением руки и сердца, часто путая их имена:

«Матильда Ильинична! Хотите стать моей женою?.. Леонид Андреев. Это серьёзно, как смерть. Ни слова сестре».

Письмо, написанное «под шафе», адресовалось Виктории Денисевич, которая ему отказала, а её сестру он вообще никогда не видел. Но Андреев всегда добивался, чего хотел, и начал атаковать письмами Матильду, в то время уже вдову, имевшую малолетнюю дочь Нину. Не имея постоянного содержания, она согласилась быть только секретарём писателя – печатать, редактировать, вести переписку с издательствами. Однако через пару недель ураганной атаки, она сдалась. Венчание состоялось 21 апреля 1908 года, причём, Андреев настоял, чтобы невеста вернула себе имя, данное при рождении – Анна, ибо «матильдами» называли себя чуть ли не все проститутки Петербурга.

Так она стала Анной Ильиничной Андреевой, большим другом писателя, которая после его смерти эмигрировала в Европу и всюду, где только бывала (Германия, Италия, Чехия, Франция и т.д.), старалась издать произведения своего мужа.

Но бабушка не любила новую невестку, а Вадима заставляли называть её «мамой», чему он, боясь гнева отца, подчинятся с большой неохотой.

В этом браке родились: Савва, в будущем – художник и артист балета; Вера – прозаик, мемуарист; Валентин – художник, хореограф, литератор, переводчик.

«Портрет в интерьере»

Летом 1907 года Леонид Андреев купил в Финляндии землю, около деревни Ваммельсуу («Черная речка») в 60 верстах от Питера. Потом прикупил ещё, образовалось имение в 7-8 десятин. Построил огромный дом – Виллу «Аванс» (на деньги, взятые у издателя авансом), «чтобы свободнее писать о «вневременном» и «вне пространственном», – объяснял он, – я сам должен быть вне времени и пространства, а для этого нужно деревенское уединение». Но местные финны прозвали дом «замком дьявола».

Корней Чуковский, знавший близко и друживший с писателем в течение 15 лет, оставил очень проникновенный, с любовью и глубоким уважением написанный портрет этого незаурядного человека.

…Он любил всё огромное. В огромном кабинете, на огромном письменном столе стояла у него огромная чернильница, где не было чернил. «Уже 3 месяца не пишу, – говорил Леонид Андреев. – Кроме «Рулевого» (журнал для моряков) ничего не читаю».

Вот он ходит по огромному кабинету и говорит о брамселях, якорях, парусах. Сегодня он моряк, морской волк, даже походка стала у него морская. Он курит трубку, усы сбрил, шея открыта по-матросски. Лицо загорелое, на гвозде висит бинокль. «Завтра утром идём на «Савве» (яхта, его моторная лодка), а покуда… – и он говорит об авариях, подводных камнях и мелях.

Ночь, 4 утра. Вы сидите на диване и слушаете, а он ходит и говорит монологи… Речь ритмична и текуча. Иногда останавливается, наливает стакан крепчайшего чёрного, холодного чая, выпивает залпом, лихорадочно глотает карамельку и снова говорит, говорит… О Боге, о смерти, о том, что все моряки верят в Бога, что окруженные безднами, они всю жизнь ощущают близость смерти, ежедневно созерцая звёзды, они становятся поэтами и мудрецами. Если бы они могли выразить то, что они ощущают, когда где-нибудь в Индийском океане стоят на вахте под огромными звёздами, они затмили бы Шекспира и Канта…

Вот, наконец, он устал. Монолог прерывается длинными паузами. Походка становится вялой. Он уходит к себе: «Завтра утром идём на «Савве. –  Как же он устал! Ведь в эту ночь он прошёл по своему кабинету не меньше 18 вёрст. И если бы записать, что он говорил в эту ночь, вышла бы не маленькая книга. Какая трата сил!.. Утром на баркасе мы отправляемся в море…

Его дом был всегда многолюден: гости, родные, обширная дворня, дети, множество детей, и своих, и чужих, – его темперамент требовал жизни широкой и щедрой.

Его красивое, смуглое, точёное, декоративное лицо, стройная, немного тучная фигура, сановитая, легкая поступь – всё это гармонировало с той ролью величавого герцога, с которою в последнее время он так превосходно играл. Здесь была его коронная роль, с коею он органически сросся. Шествовать бы ему во главе какой-нибудь пышной процессии, при свете факелов, под звон колоколов…

Когда через несколько месяцев вы приезжали к нему, оказывалось, что он – живописец. У него длинные волнистые волосы, небольшая бородка эстета, на нём бархатная черная куртка. Его кабинет преображается в мастерскую. Он плодовит, как Рубенс, не расстаётся с кистями весь день. Вы ходите из комнаты в комнату, он показывает свои золотистые, зеленовато-жёлтые картины, портреты, некоторые весьма хороши, а он начинает говорить о Веласкесе, Дюрере, Врубеле… Вы пробуете сменить тему, но он слушает лишь из вежливости: завтра – вернисаж в Академии художеств; вчера приезжал к нему Репин; послезавтра он едет к Галлену… Увлёкшись какой-нибудь вещью, Андреев может говорить лишь о ней, все прежние его увлечения становились ему ненавистны…

А потом – цветная фотография. Казалось, что не один человек, а какая-то фабрика, работающая безостановочно в несколько смен, изготовила все эти груды больших и маленьких фотоснимков, которые хранились в особых ларях и коробках. Иные снимки удавались ему превосходно, например, весенние пейзажи. Не верилось, что это фото, столько в нём было «левитански» — элегической музыки!..

Целая полоса его жизни была окрашена любовью к граммофонам, – даже не любовью, а бешеной страстью. Он буквально заболел граммофонами, и нужно было несколько месяцев, чтобы излечиться от этой болезни.

Не знаю, почему, но всякий раз, уезжая от него, я испытывал не восхищение, а жалость: почему он барахтается в этом Финском заливе, когда ему по плечу океан? Можно ли такую чрезмерную душу тратить на граммофоны?..

…Тяготение к огромному, великолепному, пышному сказывалось у него на каждом шагу. Гиперболическому стилю книг соответствовал гиперболический стиль его жизни. Недаром Репин называл его «герцог Лоренцо». Жить бы ему в раззолочённом замке, гулять по роскошным коврам в сопровождении блистательной свиты, – это было ему к лицу, он словно рождён был для этого.

Он ни в чём не знал меры, и это было его главной чертой. Писанию Андреев отдавался с такой же чрезмерной стремительностью, как и ко всему остальному, – до полного истощения сил. Бывали месяцы, когда он ничего не писал, а потом вдруг с невероятной скоростью диктовал несколько ночей подряд огромную трагедию или повесть. Шагает по ковру, пьёт чёрный чай и чётко, подчиняясь музыкальному ритму, декламирует, а пишущая машинка едва поспевает за ним.

Он не просто сочинял свои пьесы и повести, он был охвачен ими, как пожаром, насыщая их гигантскими образами, ибо в творчестве, как и в жизни, он был чрезмерен.

Здесь, в Финляндии, Андреев начал заниматься драматургией, здесь написаны пьесы «Жизнь человека», «Царь Голод», где автор пересмотрел свой взгляд на революцию, отныне она была для него не геройством и подвигом, а хаосом. Бунтарями двигали не идеи, а голод, поэтому их протест заканчивался бессмысленными убийствами и разрушением.

Там же была создана трагедия «Анатэма». Главный герой – еврей Давид Лейзер, раздал всё свое имущество нищим, и те решили, что он – чудотворец. Толпа ждала чуда, а когда оно не произошло, — забили Лейзера камнями. Немирович-Данченко, прочитав пьесу, немедленно взял её в репертуар!..

Иногда на Андреева нападала весёлость и, как и всё у него, чрезмерно носила характер припадка, от чего всем становилось не по себе. Когда же она наконец проходила, он становился мрачен и чаще начинал монологи о смерти; это была его любимая тема. Тут у него был великий талант: он умел бояться смерти, как никто. Он испытывал отчаянный ужас, и этот ужас чувствуется во всех его книгах. Возможно, от этого ужаса он и спасался, хватаясь за цветную фотографию, живопись и граммофоны…

Леонид Андреев был очень разный, но всегда настоящий. Я гораздо больше любил его – домашнего, благодушного, бесхитростного. И как удивился бы читатель его раздирающих душу трагедий, если бы увидел писателя в кругу многочисленной дружной семьи, сидящей за самоваром. Вот сидят его братья Андрей и Павел, и его сестра, голубоглазая Римма подаёт Леониду шестую чашку чая, а тут же, невдалеке от него, кутаясь в тёмную, старушечью шаль, сидит его мать Настасья Николаевна и смотрит на него с обожанием. Он до конца дней своих любил её горячо и порывисто, что не мешало ему подшучивать над нею, сочиняя всякие небылицы. На все эти шутки она отвечала улыбкой, т.к. чувствовала в них сыновнюю ласку и была счастлива, что её возлюбленный Коточка после долгого периода тоски и уныния наконец-то развеселился, стал шаловлив и дурашлив. И в доме на две-три недели водворялся какой-то наивный, очень искренний, «провинциальный» уют.

Но замечательно, что при всей «провинциальности» не было в нём ни тени мещанства. Обывательская мелочность, скаредность были чужды ему совершенно. Андреев был искренен, доверчив и щедр. Никогда не замечалось в нём ни корысти, ни лукавства, ни карьеризма, ни двоедушия, ни зависти. Одно в нём оставалось неизменным – душевная чистота, благородство и необыкновенная доброта, деятельно отзываясь всем сердцем на чужие горести и беды. Особенно он любил помогать молодым литераторам – даже домик у себя на участке построил для нуждающихся авторов, чтобы дать им возможность отдыхать и без помех работать.

Илья Репин не раз утверждал, что Андреев не только наружностью, но и характером напоминает ему Гаршина. Он говорил, что они – каждый по-своему – равно продолжали традиции высокой гуманности, свойственные русскому искусству со времён Федотова и Гоголя.

Первая мировая война. Революция 1917 года и кончина писателя

Начало Первой мировой войны Андреев встретил с воодушевлением:

«Победить Германию необходимо – это вопрос жизни и смерти и не только для России, величайшего славянского государства, все возможности которого впереди, но и для европейских государств. (…) Разгром Германии будет разгромом Всеевропейской реакции и началом нового цикла европейских революций».

– из интервью газете «Нью-Йорк Таймс, сент.1914 г.

В это же время Андреев публикует драму «Король, закон и свобода» о военных событиях в Бельгии, которая была экранизирована Акционерным обществом А. Ханжонкова. Но главная тема – судьба «маленького человека» в эту грозную годину, а не описание битв и сражений.

После Февральской революции Андреев входил в редакционный совет реакционной газеты «Русская воля».

Но Октябрь Леонид Андреев не принял:

«Мы думали, что, открывая все двери зверинцев, все хлева и конюшни, ломая все загородки и выпуская истомлённых неволей зверей и скотину, мы немедленно введём их в кабинет и в дружеской серьёзной беседе обсудим и постановим, как жить дальше… Мы думали, что голодный тигр в крайнем случае будет жрать только монархистов, а взыгравшаяся корова будет бодать только Пуришкевича».

Смутное понимание, что предоставленная самой себе, разбуженная революцией масса «будет катиться до самого последнего края в пропасть», и чтобы обуздать её, кроме революционного энтузиазма, понадобится кое-что ещё, – возникло у него в первые недели.

Ещё весной Андреев приходит к мысли, что революционные стихии можно и нужно, как можно быстрее, «направить» в определённое русло, и пока общество пребывает в эйфории, наступившей после отречения Николая II, Андреев пишет статью «Революция (о насилии)», где предупреждает ликующих:

«Не нужно трепетно закрывать глаз на совершающееся и баюкать себя сладкими мечтами о наступившем царстве свободы. Оно ещё не наступило. Мы перед лицом Великой революции, великого насилия во имя свободы. Мы в состоянии гражданской войны».

В связи с этим автор «Семи повешенных» призывает общество и власть не давать свободу «собранию бывших министров и прочих, ныне заседающих в Петропавловске», не выпускать из-под домашнего ареста и бывшего царя.

«Казнить их не станем, – оговаривается Андреев, – здесь, в решительной отмене святотатственной смертной казни, Россия, к гордости нашей, поднимется на вершину исторического благородства и героизма! – но и гулять их не пустим, не должны пускать, поскольку дорожим будущей свободой нашей».

С приходом большевиков, Финляндия получила независимость, и Андреев оказался в эмиграции. Все последние его сочинения проникнуты пессимизмом и, мягко говоря, горячей нелюбовью к тем, кто лишил его и Родины, и дома:

«Все мои несчастья сводятся к одному: нет дома. Был прежде маленький дом, дача в Финляндии, и большой дом – Россия с её могучей опорой, силами и простором. Был и самый просторный дом – искусство, творчество, куда уходила душа. И всё пропало. Вместо маленького дома – холодная, промёрзлая, обворованная дача с выбитыми стёклами, а кругом – чужая и враждебная Финляндия. Нет России».

***

… «Был ясный осенний день 12 сентября 1919 года, – вспоминал Вадим Андреев. –  У отца с утра болела голова, он встал поздно и весь день не выходил из комнаты (…) Вернувшись с прогулки, я увидел, что окно отцовской спальни открыто, из кабинета доносились звуки плача, я узнал бабушкин голос: «Коточке плохо, очень плохо!» (…) Я заглянул в окно – отец лежал на полу, около кровати, дышал тяжело, с глухим, протяжным хрипом… Анна Ильинична стояла на коленях у изголовья, не оборачиваясь, сказала: «Поезжай за доктором. Скорей!».

На отцовском велосипеде я отправился на поиски доктора, но… только вечером случайно набрёл на военного врача, инвалида русско-японской войны. (…) Когда мы подъехали к даче, был уже девятый час. (…) Когда мы вошли с доктором в дом, нас встретила Анна Ильинична: «Поздно. Леонид умер в 6 часов, так и не приходя в сознание».

…На белой кровати, ярко освещённой настольной лампой, лежал отец. Его лицо помолодело, стало необыкновенно красивым, тридцатилетним. На бледной коже ярко выступали чёрные усы и борода. Тонкая, невыразимая улыбка озаряла мёртвое, застывшее лицо».

Леонид Андреев скончался от паралича сердца в местечке Мустамяки, на даче своего друга – врача и литератора Ф.Н. Фальковского. «Сильное, чуткое сердце, устав, разорвалось в куски», – писал Саша Чёрный.

На похоронах никого из соотечественников не было, но скорбели о нём искренне и безутешно, особенно Максим Горький:

«В сентябре 1919 года в редакцию «Всемирной литературы» вошёл, сутулясь сильнее обычного, Горький, – вспоминал Корней Чуковский, – и сказал, что ему из Финляндии сейчас сообщили о смерти Леонида Андреева И не справившись со слезами, умолк. Потом пошёл к выходу, но повернулся и проговорил с удивлением: «Как это странно, это был мой единственный друг. Единственный». Потом подошёл к Блоку: «Вы знали его?.. Напишите о нём. Да и вы все напишите, что вспомните, – обратился он к нам. – И я напишу, непременно!».

Мы исполнили желание Алексея Максимовича, и месяца через два в Петербурге в нетопленном зале Тенишевского училища состоялся устроенный Горьким вечер «Памяти Леонида Андреева».

На этом вечере Горький читал свои воспоминания о нём. И помню, я тогда же ощутил, что по психологическому рисунку, по мастерству характеристики, по задушевной тональности эти воспоминания – одна из самых высоких вершин русского мемуарного искусства».

…Андреев был похоронен там же, в Мустамяки, но в 1956 году прах его был перезахоронен в Ленинграде, на Литературных мостках на Волковском кладбище.

Светлая память

В Орле, городе его детства, названы его именем улица, где он жил; библиотека и музей;

 

– в Москве – Театр-студия имени Леонида Андреева (2014 г.);

 

– в Петербурге, на доме, где он жил, установлена мемориальная доска (2003 г.).

 

Но самое интересное, что с течением времени интерес к творчеству Леонида Андреева неуклонно растёт – к рассказам, повестям, романам и особенно – к пьесам.

Экранизировано 27 его произведений, причём, некоторые – по многу раз. Его пьесы, настолько современны, что спектакли идут во многих театрах страны, в т.ч., и столичных.

Литература, посвящённая его жизни и творчеству, тоже обширна.

Собрание сочинений в 6 томах (1898-1903г.г); изд. «Художественная литература» (1990-1996г.г); 2012 г.;

Полное собрание сочинений в 23 томах – изд. «Наука», 2007 г.

Римма Кошурникова