На Руси понятия площадей были собраны в одно, как на снизку бусы – это торг, торжок, торжище. Слово ярмарка пришло позже, от немецкого слова Markt. А ещё базар Basar. И крытый рынок Markthalle. Ох, уж мне эта торговля! Ох, уж мне этот дух азарта! Подняться надо было рано, до света, надеть шапку, тулуп, подпоясаться и – лети Птица-Троечка в ряды торговые, не поминай лихом!

Площадь… это не просто продажа еды, одежды, это и зверинец, и балаган, и любовь копеечная!

Площадь – это и колокол вечевой, это и церковь-матушка. Это народ нарядный, народ городской, народ ездовой.

Города русские имели три составляющие части, как основание – кремль, посад, торг.

В девяностые годы всё стало торгом, всё стало площадью, купи-продай! Рынки звали толкучками. Эх, натолкались мы по рынкам-то, натолкались! Подружки челноками подрядились. В Турцию на две ночи стали ездить с долларами припасёнными, обратно из Стамбула шмотки везут – залюбуешься какие кофтёнки, юбчонки, бельишко-маечки, куртки из болоньи, перчатки из замши. Ситец, лён, парча – всего навалом. Стоят подруженьки, за прилавками, а ноги мёрзнут, пальцы не гнуться от ветра, что пробирает до костей – мягоньких, беленьких, не привычных к морозу. Некоторые подружайки раньше в конструкторском бюро работали, некоторые в технологическом, кто-то консерваторию закончил, кто-то курсы литературные. Эх, торговля, торговля! Бери, дёшево отдам!

И распродав всё, что привезено было из Стамбула – вновь в дорогу! В жаркий июльский кипящий голосами базар восточный. Эх! Ладошки у подружек розовые, щёки обожжённые солнцем турецким, фигуры расплывшиеся от переедания. Где вы?

Кому-то жильё своё приходилось сдавать в аренду. Квартиру со старой бабкиной мебелью, продавленным диваном, холодильником «Саратов» или «Саратов – 2», с ковриками вытертыми до дыр, шторами, висящими на проволочных самодельных гардинах. У кого не было таких – с металлической натяжкой, двумя коробочками, купленных на том же рынке второго Соцгорода – то ли гардинах, то ли просто металлических струнах? А ещё, помнятся, стенки мебельные со скрипучими дверцами, ручками-рогаликами, и антресоли новомодные,  в коих хранились зимние вещи: мужа, бабки, детей. Шапки вязаные в три ряда, варежки пуховые из кроличьей шерсти, носки из собачьей кручёной пряжи! И пальтишки, изъеденные молью – этакое прожорливое серого цвета, с толстым брюшком насекомое, с невзрачными мелкими крыльями. Неуничтожимая! Чем только не брызгай, какой аэрозолю лавандовой!

А на кухне тараканы водятся – шоколадного цвета крылья, лакированные усы, прямо царь! Глянешь под клеёнку – а там целая семья: мама, дети, твой кусок доедают, скалятся!

Девяностые годы – великое царство барахолок! Рынков! От смачного криминального Чиркизона, до китайских ночлежек. Огурцы малосольные, много перчёные. Эх, ядовитые! Съешь —  и ни в кого не превратишься. Разве только гастрит с панкреатитом наживёшь. И пойдёшь к врачу. Но там тоже – рынок! Справка три рубля, анализы четыре, всё остальное по пять. То ли лечишься, то ли что-то покупаешь от рентгена до махонькой справки. Выходишь из поликлиники – не нарадуешься, что жив!

Торжок – это, когда бабули сидят возле магазинов и продают разную снедь. Ягоды только что из леса. Грибы. Как-то запомнился старик всем! Сидит себе по пятьдесят рублей грибов лесных за ведёрко из-под майонеза продаёт. Три грибочка в каждом. Хиленький такой старикашка. Что за грибы? Да разные – опята, лисички…

Площади, кроме торговых, бывают народными – для шествий, для парадов. Для памятника вождю. Для собраний. Для сборов. И, конечно, для праздников с флажками и шарами. Само по себе понятие шествие идёт издревле, оно от вхождения на осляти, от сопровождающей толпы, для агитации, для поднятия воинского духа тем, кто уходит на фронт.

Поэтому площадь в городе – это некое сосредоточение горожан, место сбора, место силы. А ещё для остановки общественного транспорта. Площади – это символы. Это памятники. Это красота. Названия у площадей, словно поэмы! Красная площадь. Центральная. Мощёная. Великая. Ленинская. Пречистинская. Банковая. Танковая. Огромная. Космическая. Исакиевская.

Площадь – это плавучий остров. Он перемещается вместо с солнцем.

Место под площадь всегда выбиралось на взгорке, чтобы все улицы вели наверх, к солнцу. Здесь устанавливали репродуктор на одном из деревянных или каменных, бетонных опор. Площадь – это нечто освященное, полукруглое или квадратное, а чаще прямоугольное. Направо – школа, налево – Дворец культуры, посередине фонтан. И небольшой скверик. Цветы. Запах акаций. Чуть поодаль – банк. Это престижно иметь банк, церковь, магазин. И чтобы дети веселились. На скамейках, чтобы влюблённые сидели и целовались. И чтобы музыка.

Чья площадь? Твоя? Моя? Она общая. Это площадь большой любви, площадь родного человека, большой радости, родного горя, небесного величия, торжественности, мраморности, площадь памяти. Можно забыть улицы, дома, деревья. Но площадь никогда не забывается. Это сакральные воспоминания. Некая закладка, где стелла героев, памятник писателю, это мемориал, вечный огонь, большой костёр возвышенного и пионерского чувства. Наша родина самая сильная, наша родина лучшая самая…

А ещё за аллеей библиотека. Всегда библиотека. Для всех времён.

Плохо, когда площадь превращают в зону торговли. Раскладывают палатки, привозят овощи: картоху, морковь, свёклу. Лучше бы книги привезли! Картины! Вот идут китайцы – стихи слушают. Идут корейцы, взгляды сияют. Идут монгольцы – в ладоши хлопают, языками прищёлкивают от радости. Идут американцы и тоже дивятся, надо же: стихи! Ой, ой! Такую нацию не победишь!

Выходи на площадь: твори молитву! Православную! Честную! Чистую! Со ангелами!

Люди мои площадные! Люди бубенчатые! Звонкие!

От слова торжище  произошли слова отторжение, вторжение, торжество. И колышется людское торжище. Площадь – это протесты, несогласия, борьба, деяние. А кто за дитём твоим посмотрит? Гляди, здесь на торжке ему сигарету первую предложили, рюмаху водки, а-то и чего похуже таблетку, травку, укол. Вторглись в твоё родное, невыразимо любимое, в чудесное. В твою сказку. Ибо дитя – это нечто радостное и праздничное. Это родное! И тут вдруг отторгли на торжке. Увели, отъяли. И неслушное дитя стало, не подчиняется, отвергает всё, что тобою, мамочка, сказано.

— Не буду. Не хочу. Не стану.

Отрицается всё – твои взгляды, устои, стихи, песни. Твоё изначалие. Вот говорят: борьба отцов и детей. Нигилизм. Слово-то какое не ненашенское! Гюстав Лебон – известный французский философ, психолог – ввёл термин управление толпой. Родное торжище, тобой могут управлять лидеры, краснознамёнцы, писатели, а также Иуды и предатели. Смотря в чьих руках окажется знамя, транспарант, клич! Собрать толпу, то есть торжише не сложно, кто-то вышел погулять просто, кто-то из любопытства. И всё горит, полыхает, переворачиваются машины, громятся витрины, бушует огнь ненависти к власти, захвата зданий. Как по программе – почта, телеграф, дворец!

Торжище – это наша Сибирь с нефтерождениями, с золотыми приисками, лесами, реками, торжище – это Урал с его металлом, Казахстан с газом, Алтай с полезными ископаемыми, с минералами.

Торговля – это тело человеческое. Для любви. Для наслаждения.

Торговля – это ты сам со своим руками, умеющими шить, вязать, брать, трогать,  ласкать, переносить тяжести, считать сдачу, находясь за кассовым аппаратом, готовить еду в кафе, разносить напитки, продавать мороженное. Одни и теми же руками можно играть на баяне, на гитаре, на валторне. Теми же руками можно перебирать струны и петь на стихи графомана и на стихи Цветаевой.

Торжище родное, безмятежное, материнское.

Перейти торжище – и оказаться на краю обрыва. Мечтая о полях с гречихой, лесах с кедрачом, молочных реках и кисельных берегах.

Торг есть торг, так сказал Карл Маркс. И Ленин-писатель. Горький-сказитель. Есенин с верёвкой на шее. Маяковский с вывернутыми устами от любви и горящим сердцем.

Мы – маленькие торговцы себя. Себя пишущего, ищущего, изобретающего. Мы продаём свой труд за деньги. Деньги – это таньга, марки, зайчики, гроши, динары, тугрики, рублики.

Что всегда хотел Соцгород? Справедливсти? Равенства? Братства? Честности? Он хотел отмены торговли. Торжища. Торжка. И Соцгород за это распяли. Христос был первым коммунистом в планетарном смысле этого слова. Сейчас коммунисты не те. Они извращены духом торговли. Они забыли огромное колыхающееся торжество торжка. Дух его справедливости: каждому по способностям, каждому по надобности, каждому поровну. За любовь, равенство, справедливость не убивают. Убивают за несправедливость, за жадность, за отъём твоего у тебя. Убивают за деньги. А они – смешно сказать – из бумаги. А ещё они – виртуальные, то есть воздух, это биткоины и криптовалюта.

Был у нас один странный на автозаводе человек – Бря Карманов. Он изобрёл деньги во имя себя – Брисовки. И напечатал их в типографии. Даже пару лет такие брисовки были в хождении, пока Бря не умер. Хороноли его все наши – автозаводцы. Бря писал неплохие стихи. И был большим аферистом.

Торговля – это и есть афёра. Кто кого обманет. Ты мне товар, а я тебе деньги. Ты мне деньги, я тебе товар. Для кого-то ценность – это дом или остров. Для кого-то ценность книги, коврики бабкины. Для вас это безделица, для кого-то храм. Торжище – это разные субстанции по меркам каждого. Но то, чтов се мы втянуты в торговлю – это верно.

Никогда не думалось, что можно продавать воздух, воду. Смешно! Продавать воду! Она из атмосферы, то есть ничья, общая. Она принадлежит всем: но кто-то решил, что ему. Вода может быть посеребрёная специальными катализаторами, кипячёная, очищенная, то етсь пропущенная через уголь. Скажу честно, очистить воду нельзя! Как можно убрать оттуда металл? Да никак. Как убрать растворённые в ней таблетки? Фикалии? Можно вынуть бревно из реки, можно подождать, когда осядет песок, но убрать что-то полностью в ней растворенное невозможно. Априори. Закон химии. Но вот разлить по бутылкам и продать, навязав людям, что твоя вода самая чистая – это можно.

Далее – продать воздух, сказав, что твой чище! Скажу честно, весь воздух грязный, деревья, которые призваны очищать, вырабатывая кислород своими зелеными хлорофильными листьями не справляются! Но вот изобрести технологию управления людьми при помощи якобы загрязнения ими атмосферы – это возможно. Это и есть торговля воздухом, то есть принципами зелёной технологии. Можно заставить людей поверить, что нельзя жечь костры, глубоко вдыхать, испускать дух, жечь дрова, уголь – якобы таким образом не загрязняется воздух. А вы видели грязный воздух? Видели ли вы воздух как таковой? Нет! Но управлять при помощи невидимой атмосферы людьми – возможно! Я тебе даю чистый воздух, а ты плати за это в казну  государства! Плати за мусор. Плати за тепло. Плати, плати!

Мусор тоже можно продать. Саму идею мусора. Продать свалку. Купить свалку. Вымести сор из избы. Продать этот сор. То есть скандал, раздрай, боль, страдания. Человек от природы любопытен, любит подглядывать в щёлку. Это тоже продаётся! Хочешь знать, что у кого происходит? Купи газетку!

Даже историю своей страны продать можно.

Эмоции. Боль. Страх. Нежность!

Меня душит нежность…

Меня душит любовь.

Несправедливость.

И жалость.

Не правда, что жалость – это унижающее чувство. Отсутствие жалости – вот это беда.

Маленькая пенсия после девяностых – это отсутствие жалости к старости. За что стариков обидели? Они – строители справедливости, правды и добра.

***

Моя степь пролегла дальше Урала, больше Сибири,

Моя пустыня горше Сахары, жарче Сахары.

А суша

это одна шестая. И даже шире.

Только послушай, моя родная, только послушай!

Я так обвешалась ими о, друг мой Гораций,

если тащу свою ношу цивилизаций

через поля гречихи, льна, сквозь густое, людское

через родное взгорье, любовь их и сквозь всё такое.

 

Пост я читаю; мне пишет девушка, сидя в квартире,

что, мол, у вас коррупция, что автократия власти.

Я бы тебе ответила: степь моя больше Сибири,

я бы тебе ответила: степь моя больше, чем счастье.

 

Степь, что на уровне сердца. Степь просто, луг, лес, болото.

Девушка, а вы читали миф, что украли Европу?

Нет, вы читали, читали миф про плохую Россию,

про интернет-чебурашку, про оружейные силы.

А у меня степь сегодня, поле – всё сплошь Куликово,

это исходит из неба да из Олегова Слова,

да от водицы из Волги синей, что с криками чаек,

да от Владимира-Солнышко, да вопреки, да отчаянно!

 

Я бы, как ты хотела, также безкнижно, бесславно…

Как в чемодан запихнуть мне церковки, маковки, храмы?

Я б не смогла тоже в позу,

тьфу, мол, на эти берёзы.

Но я могу без гордыни, но я могу без снобизма.

В ноги бросаюсь святыне – матушкиной отчизне!

 

Люди всегда мещане. Это им ближе и проще,

чем рухнуть плача и воя, как земляничные рощи.

Чем рваться всеми Высоцкими из сухожилий, двужилий,

чем Маяковским навыворот, чтобы остались уста одни.

А у меня все Сибири – ближе любой Сибири,

у  меня Зауралье ближе и горше Урала.

 

Мне, вообще, наплевать ровно пишу, не ровно!

Я сегодня сшила все лоскуты, все полотна!

Потому что степь моя пролегла глубже Урала, слаще Сибири.

И пришито всё накрепко,

каждый лоскут к детской коже.

И пришито всё наживо нитками из Алатыри

да из камня-Буяна

больно, досмертно, таёжно!

С древних времён люди пытались найти способ убеждения, умения отстаивать своё мнение, склонять на свою сторону. Об этом писал Аристотель. Есть три основных линии в фундаменте: пафос, логос, этнос. Риторика – это не просто тезисность, а переход горячего в холодное, мягкого в твёрдое, черного в белое. Умение убедить – это искусство. А умение переубедить – это искусство вдвойне. Есть ещё возможность перекупить, перезапустить, перезарядить. Не хотелось бы эпохи вражды, даже с самыми глупыми можно примириться. С безнадёжными. С потерянными в пространстве. Дезориентированными.

Но начнём с девяностых, с того, что Россия всегда была донором, всегда могла придти на выручку, оказать братскую помощь. Принести дары, как те волхвы в виде смирны, золота и ладана.

Недавно отметили 800-летие Александра Невского. 800 лет прошло,  каждый шаг помнится. Каждый кустик. Ветка. Каждый шорох. Ничего не забылось.

Память священна.

Да, в России по-другому. Но не станем сравнивать. Надо работать с тем, что есть. Во имя будущего. Потому, что с нами Бог. И Бог в правде.

Конечно, если идти на компромисс, то упрекнут в безволии, в слабости, в бесхребетности. Но давайте поищем истоки разногласий. Вернёмся в конец девяностых, начало нулевых.

Итак, вышла книга «Украина – не Россия». Отчего не было ответа тоже в виде книги «Россия – это тоже Украина». Поэт Борис Чичибабин Харьковский поэт писал, предупреждая, о процессах «украинизации», внедрения чуждого, а  музей Степана Бандеры был открыт на севере Львова в начале 1999 года в Дублянах и, причём, не просто так, а в качестве культурного (?) подразделения Львовского национального аграрного университета. Вот-вот не национального, не политического, а именно культурного. Чувствуете откуда ветер? Начинают всегда с мирного и безобидного понятия – культура. Казалось бы, а что  страшного-то? Изучить биографию, объяснив, мол, время такое, а жестокость и насилие списать на свойство характера оного «хероя». Инициатором создания «националистического уголка» стал ректор ЛНАУ. Где была наша в этот момент реакция, отпор, где был ответ? Отчего молчали? В 2002 году на территории Львовского национального аграрного университета открыли бронзовый памятник Степану Бандере, которого прозвали «великим сыном украинского народа». Университет также выпускает периодическую газету «Известия музея Степана Бандеры». И деньги были выделены – бронза (!), где добытая не стану спрашивать. Но…предупреждали! Говорили! Ладно, не упрекаю. Так вышло. Проморгали.

Перейдём к пафосу и логосу.

К ЛОГОСУ идейному.

Я считаю, что он утерял свою мускульную силу. Ибо проникли в руководство мысли о свободе, о европеизации, о окультуривании западом и слиянии.

Хватились лишь тогда, когда стало совсем невмоготу – когда девочек стали переделывать в мальчиков и наоборот. Когда психическое извращение и разрушение религиозное возведено в высшую степень.

Расскажу более приближенно, на примере своего ребёнка, чему учили его в Педагогическом Университете? Тому, что нужна демократия, свобода, что государство у нас плохое, что Россия – это Рашка.

Сейчас хватились… Но зёрна уже брошены, всходы заколосились. Отчего в противовес не был создан Музей Анти-Бандеры, куда можно было пригласить львовян учиться? Или не было журнала литературного, где бы публиковались украинцы с произведениями патриотического содержания?

И сейчас ещё не поздно создать институт ПРАВИЛЬНОЙ направленности и создать печатный орган соответствующий. И пригласить туда, обучаться людей с Украины на бюджетной основе. Выделили же нашим по 10 тыс  перед выборами, пенсионерам. Также и дайте писателям, поддерживающим вас, пишущим прекрасные романы, призывающим к добру и справедливости. Мы есть! Вот – мы! Сколько можно по миру побираться на издания книг?

Далее перейдём к ЛОГОСУ вечному.

Это я о гуманизме.

Дело  в том, что на Украине почти половина населения русские, русскоязычные, воспитанные на Пушкине, Есенине, Лермонтове, Булгакове, Шевченко, Лесе Украинке, Гоголе. Недавно в седьмой раз перечитала повесть «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и до сих пор не помирились. Поймите, что нам, русским, больно от этой ссоры. Если искать, кто виноват, а кто не очень, то смысла не получится, исход будет тупиковый.  Помириться? Вряд ли, ибо и с той и с другой стороны жертвы. На это и рассчитывал Запад. И боль, боль, сплошная боль…

Но вот издать хорошую книгу о том, что есть общая прародина, что общие корни, язык, вера, это мы можем.

И она уже написана. Она есть. Ибо – так стучат наши сердца, вы посмотрите на мою кардиограмму – там текст этой ПРИМИРЕНЧЕСКОЙ книги.

ЛОГОС украденный:

это насильственное насаждение украинского языка и запрет иных. Не знаю, станет ли лучше от этого языку, будет ли он языком Пушкина, напишутся ли на нём великие романы уровня Достоевского, споются ли на нём романсы Лермонтова? Вряд ли. Язык должен быть тем, с каким человек родился, взрос…

Можно, конечно, поговорить о том, что такое декоммунизация. И кто её автор? Но есть ли в этом смысл. Я считаю, что национализм вырос у нас на глазах, мы его видели, слышали. Но остались глухи и слепы в те годы. Поэтому надо немедленно взяться за перо и объяснять, объяснять, раскрывать глаза людям. Они жаждут этого! Всё в ваших и наших руках! Главное, не спать.

И ещё немного о ПАФОСЕ, я же обещала.

Хочу дожить до того момента, когда мы снова вернёмся в братство. Не хочется, чтобы Украина стала очередным Тайванем. Вы же понимаете, что дело идёт  к этому. Что прорастает чуждая среда, что она устраивает там свои гнёзда. Мы проглядели, а Запад этим воспользовался. Он вообще такой! Под лозунгами: мы вам несём демократию, под футболками с сердечками и стразами, под розовым и пушистым кроется алчность и бездуховность.

Взять силой – это ЭТОС. Сила не только в оружии. Сила  в слове. В слове прочитанном. Услышанном. Произнесённом. Как бы я отрицательно не относилась к блогерству, но это крайняя мера: блогеры нужны сейчас. Причём подготовленные, с хорошим языком, культурой. НЕ просто развлекаловка, не дай Бог, стрим, насилие. А высококлассное, обучающее. Убеждающее.

Теперь понятие торжища – это интернет. Да-да, он самый. Выходишь в эфир – попадаешь на родную, людскую площадь, где колокол вечевой, обсуждения, прения, где настоящие споры, войны, бунты, убеждения.

Нами правит базарная, святая, грешная, божественная, материнская площадь.

Не спрячешься!

***

Защищайся! Сегодня снова полчища лезут,

говорят на гортанных своих языках:

Гарь повсюду. И небо в ожогах облезлых.

Это тоже урочища в плазме, в снегах.

Как страшны, как похожи Поля Куликовы!

Как вопит из-под камня людской монастырь!

Между Доном и между Непрядвой рекою,

между вечностью и между градом-Москвою,

ты раскинулось поле, одно на весь мир.

 

В грудь, где кости хрустят, ось планеты пробита,

Выхожу. Обмохрился у юбки подол…

Копья, стрелы, ножи и толчки динамита:

сечь, колоть, бичевать, направлять пулю в ствол.

 

Этот враг одурманенный, словно Мамаем,

он накачен войною, кричит попугаем

в волчьих шапках, собольих ушанках, что улей

он вопит, посылает он пулю за пулей,

собирался в горах где-то за Иссык-Кулем,

за рекой Каскелен, на кургане в разгуле.

 

Не цветная триодь для молитвы пропета,

не цветная рубаха на парне надета,

а соросье цветное предательство куце

называется словом цветных революций,

что от слова «коррупций», киношного «бутсы»,

и иного за деньги, торгов-проституций.

 

Ну, стреляй, гад, в ребёнка, в солдата-курсанта,

ну, стреляй ты по-натовски, дурень, в сержанта.

Так на бывших просторах распавшейся, в ранах,

хорошо ли тебе воевать в наших странах?

 

И сказала одна англичанка М. Олбрайт:

— И на кой вам Сибирь, и Урал весь на кой вам?

 

Я смотрю на неё: не хочу стать старухой!

Быть хочу молодой! Забери лучше старость,

чтоб Урал нам остался, Сибирь нам осталась,

поле, что Куликово моё, ярость, святость,

его пряность, и статность, и ясность, и храбрость,

и орёл тот, что вьётся из перьев и пуха.

 

И две ласточки – обе красивые райски:

синеокие, лёгкие, девоньки-девы!

— Ну, сдавайся, вражина, кричу я, сдавайся!

Ультраправый и кто ультралевый.

Не проникнешь нам в грудь, в мозг, ни в кости, ни в чрево!

Мы четырнадцатым годом слишком учёны.

Мы прошли и развал, и раздрай, и дым чёрный!

Знаем всё мы от хлеба до хлева!

 

Я боюсь лишь того, что распяли Соцгород,

не сумеет воскреснуть на день свой он третий

ни в моём, ни в погибшем, ни в смертном столетье,

что останется также разбит и расколот!

 

Светлана Леонтьева