1.

Маша познакомилась с ним в самолете на Каир, сразу заметив его смуглое лицо, морщины на щеках и накаченный торс. «Какой-нибудь дипломат, наверняка», — подумала она, внимательно наблюдая за тем, как он укладывал свой кожаный портфель в отсеки наверх, а потом устраивался поудобнее, разложив свои электронные приборы перед собой, каждую минуту глядя в окно, и хмуря густые брови.

Она даже не предполагала, что ей удастся его разговорить. Она не представляла себе, что он будет отвечать не ее вопросы, или проявит к ней хоть какой-то интерес. Тем, не менее, как только погасли надписи «пристегните ремни», и самолет, судя по всему, набрал должную высоту, она уже, вдавившись в кресло, слушала его длительный рассказ, который, казалось, не должен был никому принадлежать, или быть услышанным, но, тем не менее, вдруг ожил, как поникшая птица, затрепетал, и вырвался наружу. Неподвластный рассказчику, или внешним обстоятельствам.

Рассказ был о женщине, которую сосед Маши когда-то встретил, в том же Каире, куда летел, и которую, судя по всему, он очень давно не видел, и которая была ему очень дорога. Соседа Маши звали Джоном, хотя он был абсолютно русским на вид, улыбчивым парнем, похоже в юности, даже напоминал чем-то Есенина. Он рассказывал свою историю Маше не спеша. Произнося всего два или три предложения, а потом продолжая свой рассказ с того места, где начал, совершенно не тревожась о том, что предыдущий конец повествования, его собеседница могла давно забыть.

Его глаза светились, когда он рассказывал, загорались совершенно непередаваемым блеском, становились синими. Он был так счастлив, когда говорил, так улыбчив и юн, что Маша ни на секунду не могла оторвать от него глаз.

— Я был очень романтичен, — говорил Джон, и снова смотрел в окно, как будто бы изучая внимательно и дотошно белые облачка простынного неба.

Он совсем не рассказывал о действиях, или о том, что они говорили друг другу. Это было скорее ощущение от этой женщины, ее трепетности, женственности, удивительного запаса энергии.

— Как ее звали? – спросила вдруг Маша, осознавая каким странным и несуразным был этот вопрос.

Джон не ответил, а только снова стал рассказывать, как они поехали когда-то обедать в Каире к Нилу, как встретили старых знакомых, как он отчаянно ее ревновал, и понимал, что больше уже никогда не увидит.

— Вы встречались потом?

— Мы встречались довольно часто, пока я работал в Каире. Это была движущая сила всего того, что меня окружало.

Странно было видеть этого человека, столь успешного, столь красивого и хорошо одетого, настолько упоенным своим чувством. Маша вспомнила, что когда-то, работая журналистской, познакомились с одним путешественником, бравый парнем, который ездил на джипах в Африке, нырял в прорубь на Ладожском Озере, организовал свой собственный музей под водой, и приехал везти ее когда-то в аэропорт, как обещал, хотя у него неожиданно поднялась температура до сорока градусов, и он отчаянно кашлял. Так вот, этот парень, ее знакомый, когда-то на вопрос о женщинах сказал, что это обыкновенная человеческая слабость, и он не может говорить об этом серьезно.

«Что же превращает такую слабость мужчины в силу и любовь?» — подумала вдруг Маша, глядя на этого слегка неловкого человека, который так дружелюбно, спокойно и доверительно рассказывал ей о своей жизни.

— А что было потом? – спросила Маша, — уже начиная даже нервничать и сопереживать по-настоящему. – Вы перестали работать в вашем этом Каире?

— Да. Именно так, — ответил Джон.

Когда Маша вышла из самолета, и потащила свой чемодан по тротуару взлетный полосы, она поняла, что история Европы закончилась навсегда, и ее ждал совершенно иной мир, полный восторга, напряжения и неумолимо фатальной силы.

Здесь было жарко, знойно, было невозможно дышать. В воздухе стоял какой-то непонятный смог, и, казалось, что снующие туда-сюда помощники и служащие аэропорта не отстанут со своим вниманием к происходящему никогда. Они подходили и отходили, просили идти и стоять на всех возможных языках и жестах. Что-то объясняли, а потом снова что-то просили, среди прочего – деньги, но не только.

Рой этих случайных людей и служащих был здесь, казалось, навсегда, упорно наблюдая за чемоданами, переставляя их с места на место, не выпуская толпу туристов за пределы аэропорта, и говоря что-то крикли Самолет туда опоздал, а ближайший на Каир был через неделюлво и быстро всем и каждому.

Контроль проходили часа три, в помещении, где было, как показалось Маше, человек пятьсот. Включая лиц разной национальности, лиц в пестрой одежде, и бесконечных семей со множеством обслуживающего персонала и жен, которые занимали собой сразу внушительную территорию, которую не собирались покидать никогда.

Маша силилась найти Джона среди толпы, хотя бы глазами, но это ей никак не удавалось.

«У меня такое впечатление, что они все подвергают себя опасности», — подумала неожиданно для себя Маша.

3.

Пока она ехали на машине в отель, удивляясь местным колоритам, запахам, подсветке мечетей, горящим огням, простору Нила, она вдруг почувствовала, что нестерпимо хочет пить. Купить воду было предприятием невозможным, так как машина неслась по автостраде во всеобщем потоке. Она лишь озиралась по сторонам, пытаясь запомнить кроме марева что-то еще, гладь воды, отражения зеленого неба и бликов солнца на затемненных окнах автобусов.

История, услышанная ею в самолете, не давала ей покоя. Как будто бы Джон напоминал ей кого-то из юности, кого-то важного и дорогого, и она никак не могла вспомнить кого именно, но радость этого воспоминания снова и снова согревали, как весточка из другого мира.

Ее поразила его цельность. Поразило, что он работал так много. Поразило и то, что на всех представителях посольства была возложена какая-то явная и неявная миссия. Они выполняли каждодневную службу, и, скорее всего, в определенном смысле рисковали собой.

Рассказ Джона был столь сложным, что его было совершенно не повторить. Сделанный полунамеками, полу-обрывами. Успешный и сдержанный человек вряд ли мог ей рассказывать что-то в подробностях. Она запомнила, что это были длительные взаимоотношения с иранским или бразильским посольством на территории Каира, и что там были представители, как дружеских, так и не очень дружеских государств, которые пытались совершать на территории Египта геологические экспедиции.

— Жена посла? – спросила в какой-то момент Маша, как будто бы ей внезапно был дан дар провидения, и одновременно дар смелости.

Джон покраснел, но только слегка. Как будто бы она действительно попала в точку. Он промолчал, переведя тему в сторону геополитики.

Сидя в машине по пути в отель, Маша пыталась воссоздать по крупицам эту историю, объяснить себе самой, что произошло.

Единственное, что она хорошо поняла, и вспомнила, было связано с ее собственной жизнью. Когда-то в детстве, путешествую по морю на лайнере до Италии, ее семья познакомилась с семьей посла Туниса. Посол любой страны был особо важной фигурой на любом корабле дальнего плавания. А корабль всегда это – закрытая зона дипломатии, зеленая территория примирения. Это был свой особый замкнутый мир. С послом считались, приглашали на обеды и устроенные командой специальный вечера встреч. Но особым вниманием в любом круизе всегда пользовалась жена посла. На этот раз, жена посла была также окружена вниманием, и также — необыкновенно красива. Оба ее взрослых сына были высокими, хорошо одетыми, хорошо воспитанными. Совершенным украшением семьи была младшая дочь, которую одевали в разноцветные платья с оборками, и которая так разительно блистала своей женственностью на фоне взрослых сыновей, как будто бы лилия, вдруг посаженная перед самым носом у выпускников Гарварда.

Со старшей дочерью посла получилась у Маши удивительная история. Мерседес было на тот момент лет двенадцать, а ей, Маше, тогда — лет шесть. Они вместе гуляли по палубе, не переставая, ходили взад-вперед по пароходу, находя самые потаенные закоулки: скрытые трапы, гаражи ниже ватерлинии, спортивные тренажеры и кегельбан. Потом, причмокивая и обмениваясь впечатлениями, пили суп у бассейна из красивых пиал, смакуя ароматные соленые сухарики. Как-то родители Маши оставались в баре чуть дольше, обсуждая предстоящие дела и заботы, а она должна была остаться в каюте одна. И вот сидела с ней вечером, эта самая Мерседес. Укладывала спать, приносила свежевыжатый сок. Было чудесно осознавать, что дочь из той самой семьи, на которой сосредоточил внимание весь корабль, от матроса спасательной шлюпки, до капитана, была не просто ее Машиной, подругой, но заботливой опекуншей, или даже сестрой, которая так по-доброму, и так рьяно заботилась о ее, Машином, благополучии. Даже в том детском возрасте, Маша хорошо понимала, какая удача ей выпала, и как странно судьба тасует свою бесконечную колоду.

Много лет спустя, Маша вновь и вновь будет каждый раз заново осознавать, как милосердна к ней судьба. Как ей выпадают невероятные знакомства, встречи. Как человек, вдруг сильно понравившийся, становится ее близким другом, или даже любимым.

Добравшись до гостиницы, Маша снова удивилась, как будто бы заново, когда вошла в номер. Он был словно на заказ, почти на взморье, а ширина Нила открывалась во все своей непредвиденной и бесконечной красе, обнажая мечете и их потусторонние блики. Может показаться, что Нил — это океан или море. Но на самом деле, все было совсем не так. Нил — это всегда – неровность, это множество береговых линий. Это километры корабликов, близлежащих отелей, маленьких портиков и ночных закатов, где синее, желтое, алое марево сливаются воедино, утопая в зеленовато-иловой воде.

Маша отпила сок, села у окна.

Время снова остановилось.

Самое главное, что поразило в рассказе Джона, было даже не то, что ее нельзя было забыть. А скорее то, что Джон не мог оставаться один. Он должен был быть с кем-то. Потому, что в посольстве нельзя было быть одному. Вы не можете декларировать свои чувства, или выбирать. Вы должны соответствовать внутреннему канону. Когда он приступил к своей это вынужденной практике, он даже не знал, на что нарвется. Его положение было столь высоко, а желающих было так много, что искушением становился даже сам факт выйти на улицу. Поэтому он наотрез отказался жениться. Ценой своего положения и профессии. Но мир оказался не так жесток, как он думал. Уйдя как-то в отпуск на непродолжительный срок, он понял, что его срочно вернут, что применять к нему обычные законы никто не собирается, и он дожил до времени, когда сможет сделать выбор сам.

— Чем она так особенна? – вдруг спросила Маша.

— Вы знаете, она делает все для другого человека, видит его. Она создавала возможность для мужчины проявится, стать. Она была совершенным гением.

— Но любая женщина …, — Маша осеклась. Она тоже вдруг поняла, что столкнулась с чем-то совершено необыкновенным, даже сверхъестественным.

— Просто добра?

Он улыбнулся, и невольно, чуть ехидно — засмеялся.

— Нет… Но при этом — очень…

За окном вечерело. Маша вышла из номера, неспешно спустилась на бесшумном лифте в фойе, попросила портье, заказала машину.

В Каире нельзя ходить вечером одной, можно было передвигаться только на такси, или на личном транспорте. Вкусный грейпфрутовый сок обжег горло, а тепло раскаленного асфальта напомнил, что она находится совсем в иной части света.

Она увидела его на следующее утро. Он сидел за компьютером, в фойе, внимательно вглядываясь в гладь простора, открытого поднебесья, которое было, словно во сне, или волшебной сказке, прямо перед ним, скрытое огромным стеклом.

— Я не верю, что мы здесь, — сказала Маша, глядя в даль, садясь с ним рядом, ощущая красоту и необыкновенное настроение, и все то ощущение легкости, которое вдруг появилось во всем теле.

Они долго сидели и разговаривали. А потом вдруг Маша почувствовала у себя за спиной странное тепло. Она медленно обернулась и слегка привстала.

Прямо за ней стояла худенькая, улыбающаяся женщина в шляпе. Помахивая сумочкой, она тоже устремила взгляд в сторону, словно на картине, туда, куда еще несколько минут назад они оба смотрели, и куда, по всей видимости, уже какое-то время смотрела и она.

Маша не нужно было даже поворачивать голову в сторону Джона, чтобы понять, что это была она. Он не дрогнул, даже не шелохнулся, продолжая сосредотачиваться на небольшой шхуне, которая виднелась вдали, как будто бы боялся сделать лишнее движение.

— Как ты нас нашла? – наконец, просил он. Потом встал, и снова сел, почему-то на корточки, перегородив ей путь.

— Как-то нашла, — ответила она тихо.

Жена посла Аргентины была, действительно, очень красива. Она была спокойной, волевой, дружелюбной. Маша сразу поняла, что с Джоном у нее не было ровно никаких близких отношений, иначе было бы странно, и нелепо. Но ее присутствие, действительно, оказывало на него столь сильное впечатление, что из простого служащего, весьма расслабленного и внимательного одновременно, он вдруг превращался в сгусток энергии, света, и божественный отзвук вселенной. Сейчас, казалось, от радости и счастья, он просто спятил.

5.

В Судан они поехали на следующий день. Все вместе. Посол Аргентины, жена посла Аргентины, Джон, Маша, и ее новая знакомая, с которой они случайно разговорилась накануне вечером. Знакомую звали Луиза. Она каким-то образом тоже знала жену посла, и оказалась милой собеседницей, да еще и приличной певицей. Луиза была совершенно русской, работала при посольстве, в качестве переводчицы, оценивая любую ситуацию немного со стороны.

Подъем был быстрый, самолет начало качать почти сразу. Предложили сок и вино, которые Маша с радостью выпила залпом. Ей очень нравилась эта странная жизнь, вне времени и пространства, напряженная днями, и легкая, интересная, когда наступали наконец вечер, ночь и утро.

Маша все больше проникалась к Джону, его манере держать себя, его улыбке, и главное – к тому озарению, которое вдруг наступало, когда в его поле зрения оказывалась жена посла Аргентины.

«Она мне тоже очень нравится», — снова говорила про себя Маша, удивляясь, сколько грации исходило от ее облика.

Разговор по пути в Хартум был еще более интересным. Луиза рассказывала, как она выезжала заграницу. Как ее тормозили на работе, и как отец лучшей подруги наотрез запретил ее выезд, сославшись на то, что у нее не было детей.

— Как так?

— Представляете? Очень просто. Он просто позвонил и сказал, чтобы меня не пускали.

— Так и сказал?

— Я очень дружила с Таней. Мы были всегда вместе, никогда не расставались. А тут замужество, новая жизнь. Все пошло другим путем, другой дорогой. Я проводила у них дома долгие часы, годы. Мне все там нравилось. Эта семья, их отношения. Но сложные люди, конечно. Интеллигенты. Никакой вам тут спонтанности. Все продуманно. Все рассчитано.

Самолет шел на посадку, и у Маши снова екнуло сердце, как будто бы начинался совершенно новый этап жизни.

«Как бы я хотела, чтобы у Джона все было хорошо», — вновь подумала она.

Самым шикарным и приветливым городом был Хартум. Их встречали два араба, усадили в мерседес и долго возили по местным достопримечательностям, рассказывая об истории страны. Все работали, попеременно отвечая на телефонные звонки и планируя встречи, каждый мечтая о собственных желаниях, их исполнении, и ни на минуту не сомневаясь, что ни одна история не осуществится.

Гостиница была недалеко, и показалась обоим слишком шикарной. Номер был огромный, а в кроватях натянуты специальные сетки против москитов. В воздухе пахло пряностями и солью, как в восточной сказке.

— Как вам? – спросила Маша, спустя день их поисков представительств и попыток на переговоры.

— Очень неплохо, — отвечал Джон, явно сосредоточенный и заметно притихший. Он весь просветлел, улыбался, смеялся, и острил. А потом замолкал, и совсем не разговаривал, углубляясь в свои собственные мысли.

Служащие русского посольства упорно добивались объяснений. Им явно не нравилось, что представители компании предложили Маше и Джону на выбор жить в Красном Ниле, или Белом Ниле, обе фешенебельные пятизвездочные гостиницы.

— Мы за вас платить ничего не будем. Дадим вам один доллар, — уверял представитель, невысокого ранга служащий.

— За нас заплатит компания, — снова объясняла Маша не верующему в человечность, который даже в последний день их роскошной жизни в отеле, при выезде, следил за исходом дела, находясь за мраморной колонной. Удивленный, что дополнительный счет так и не был представлен.

Посол Аргентины с женой остались в Хартуме, а Джон с Машей отправились в Эфиопию, собрались по звонку, в минимально короткий срок.

Их самолет был совершенно невероятным и маленьким. Английским, тарахтящим и в прошлом — военным, как будто бы только что с поле брани. Они приземлились в Эфиопии совсем поздно ночью. Гладь отражений была видна сверху, переливаясь черными зеркалами, отсвечивая все вокруг, превращаясь то в изумрудный, то в светло-синий цвета, смешиваясь с окраской серого неба.

Итальянцы долго возили их по городу, а под конец остановили машину около странного вида ангара, заявив, что это американская военная база.

— Давайте срочно отсюда, ладно? – прошептала Маша, перепугав своим напряжением всегда спокойного Джона.

Самолет на обратном пути опоздал, а ближайший на Каир был через неделю.

7.

В Каире Машу снова ждал покой, а вечерами беседы с Луизой. Она еще долго рассказывала Маше о том, как сложна была та профессорская семья. Как у ее подруги был личный водитель, как они дружили в юности, и как сложно ей было потом общаться в более зрелые годы.

Джон вел переговоры, менял пиджаки, и производил впечатление самого счастливого человека. Вечером, в баре, Маша разговорилась с одним англичанином, который долго ей рассказывал, как жизнь в посольствах фрагментарна, как они все оторваны от семей, и как сложно и неоднозначно находится в чужой стране.

— Я так вас понимаю, — добавила Маша, сообразив, что она теперь часть этой компании, что она все время ищет глазами Джона, и больше всего на свете, то есть — всей душой — хочет, чтобы у него все как-то образовалось, закончилось, чтобы он был, наконец, доволен, счастлив, и обрел все то, о чем мечтал столько лет.

«Ну, почему я так о нем беспокоюсь, сама не понимаю», — в который раз думала Маша, пытаясь найти глазами жену посла.

Вечером она снова вышла в ресторан, безупречно одетая, улыбаясь, и источая никому неведомый запал энергии, свойственный только ей, во всей этой огромной дикой Африке.

На следующий день Джон, Маша и Луиза уезжали домой, как уезжали к себе в Аргентину посол и его жена.

— Вы знаете, — вдруг сказал Джон, наклонившись к Маше. – Вы знаете, это все должно быть именно так. Вы видите эту женщину?

— Какую?

— Вон ту! – Джон показывал в сторону Луизы, и Маша вдруг подумала, что одна из возможных жен Джона, на которой он так и не женился, могла быть именно Луиза. А сам Джон мог быть кем-то таким близким по отношении к профессорской семье, которая так страшно и долго обижала Луизу, и о которой Луиза рассказывала Маше всю эту дивную и долгую поездку.

«Все должно быть именно так», — докончила эту мысленную фразу Маша.

«Джон должен ждать и обязательно дождаться эту даму из Аргентины. Он должен ждать ее в том качестве, которое ему предоставит судьба. А Луиза…. Луиза тоже должна быть немного несчастна, правда?» — уговаривала себя Маша, чуть улыбаясь, не совсем веря в какой-то правильный исход.

«И я … Я тоже должна, наконец, докончить начатое дело», — Маша как будто встрепенулась, осознавая, что все зависло, и что правды или реальности никакой нет, а есть лишь эти странные проекции вокруг, которые как-то живут, и не могут друг без друга существовать.

А еще Маша поняла, что каждый из этих людей очень сильно рисковал, не говоря об этом впрямую, не сообщая о своей миссии ответственности, сосредоточенно и дотошно выполняя свое дело.

Нил наполнял ее естество надеждой, словно вселял силу, своими тайнами, течениями, разбегами и неведомыми чудовищами на дне. Он парил неведомыми ароматами, разгонял несуществующие облака. Отражался в небе, таил просторы. Солнце, падая в его глубины догорало миллионами потусторонних бликов, а теплый ветер, снова и снова, бил наотмашь в лицо.

Нина Щербак

фото автора