ДРАКОНЬЯ РЕСПУБЛИКА

Маленькие дракончики с ещё не окрепшими крылышками, но уже довольно когтистыми лапками предпочитали уютные горные расселины, куда можно было забиться, как в норку, и дремать.

Дракончики вызревали медленно — не быстрее виноградных гроздьев, и когда норки становились тесноваты, выбирались, и, расправив крылья, пробовали лететь.

— У меня получилось, — хвалился рыженький. — Целых несколько метров протянул.

Зелёный — довольно чахлый — всё вздыхал:

— Что-то никак не могу.

Дракон постарше подлетел, и опустился рядом.

Был он жёлто-зелёного цвета, и даже переливался слегка, будто огромная бабочка.

— Не переживай, — сказал он, — не у всех сразу получается.

Как организована жизнь в Драконьей республике?

Ну, в общем, никакой особой республики нет — есть система гор: весьма обширная, с ниспадающими вниз скалами и вершинами, вздымающимися в облака, и среда этой системы облюбована мирными драконами.

Да, они вполне травоядны, вернее — листоядны, ибо предпочитают в пищу листья деревьев.

Деревья не обижаются.

С ними всегда можно договориться.

— Ничего, — говорят деревья, — нарастим новые листья. Нужно же драконам чем-нибудь питаться.

Драконы разлетаются — каждый по своим делам, но непременно возвращаются на эти горы. Они следят за маленькими — чтобы те вовремя начинали летать — хотя это «вовремя» и не очень определённого свойства, тем не менее, все драконы должны летать, иначе и быть не может.

Как-то раз старшие драконы думали сорганизоваться, и выбрать главного, но из этого ничего не вышло.

Драконы собрались, расселись по вершинам гор, а иные заняли полулежачие позиции.

— Итак, — сказал Огненный шар. — Какие будут предложенья.

Рыжий зевнул, слегка брызнув пламенем.

— Ну, ты и становись главным, — произнёс он.

— Я не могу. Я слишком огненный.

— Тогда давайте выберем Водяного дракона.

Водяной переливался зыбкой синевою, и точно растекался по своей вершине.

— Не-а, — зевнул он. — Ещё утеку ненароком.

Предложили Хвостатого. Тот отказался, боясь запутаться в собственных хвостах.

Драконы стали позёвывать.

Седой и вовсе задремал.

Наиболее активный — Огненный шар — подытожил:

— Ну что? Ничего не выходит?

Другие подтверждающе захлопали крыльями.

— Тогда будет жить равноправно, — сказал Огненный шар. — То есть каждый имеет право высказать своё мнение. Другие, впрочем, имеют такое же право на это мнение внимания не обращать.

С тихим шлепком маленький дракончик вывалился из щели. Или из норы.

— Вот, стоит ли его поднимать? — Спросил Огненный шар.

— Стоит, — сказал Водяной.

— Не-а, — протянул Седой. — Пусть сам поднимется.

Дракончик поднялся, ловко вскарабкался на гору, и снова юркнул в щель. Или в нору.

— Значит, я прав. — Резюмировал Седой.

И драконы разлетелись по своим делам.

А дракончики продолжали вызревать, как виноградные гроздья.

Водяной предпочитал уютные водоёмы — вроде больших озёр.

Погружаясь в глубину, он чувствовал себя умиротворённо, и если рыбы удивлялись его появленью, говорил — Не бойтесь. Я не питаюсь рыбами.

И рыбы мирно проплывали мимо.

Водяной опускался на самое дно, и, расположившись там поуютней, размышлял.

Он размышлял о сущности жизни драконов.

Выходило, что она разная.

У меня, думал он, сущность скрыта в воде. Это не хорошо, и не плохо. С одной стороны, я знаю, где она. С другой — никогда её не видел.

И он принимался размышлять, какой она могла бы быть эта сущность — внешне.

Рыбы проплывали, раки шебуршали под корягами.

Вероятно она, предполагал Водяной, чем-то похожа и на рыбу, и на рака.

А у Огненного шара — тут же прерывал он себя — сущность, конечно, огненная, золотистая.

Тут Водяной обычно принимался дремать, ибо чрезмерная активность Огненного шара действовала на него угнетающе.

А Огненный шар в это время парил над лугами и полями.

От него летели хлопья и брызги света.

Я и сам не знаю — кто они: брызги или хлопья, думал он; вероятно — и те, и другие.

Ему нравилось давать дополнительный свет — такой золотистый, такой загадочный.

Разные существа — жившие на земле, и только на земле, видели эти световые сгустки и резвились в них, и Огненный шар радовался радости этих существ, и не подозревавших о его существовании…

Седой позёвывал на вершине скалы.

Ему привычно было находиться тут, да и возраст подсказывал, что местечко пониже — уже не для него.

Шуршание внизу его совершенно не беспокоило.

Камни осыпаются, наверно — и он зевнул.

Но из щели показалась рожица дракончика.

Чёрненькие глазки сверкали, а на остриях крылышек серела пыль.

— А это ты, малыш, — сказал Седой.

— Чхи, — ответил дракончик. Вернее — чихнул. — Пыльно там.

— Тебе уж летать пора, — заметил Седой.

— Никак не получается.

— Ничего. Главное не сдаваться.

Огненный шар, мерцая золотисто, возвращался.

— Вот смотри, — сказал Седой. — Думаешь, у него сразу получилось?

— А нет?

— Конечно, нет. Тоже падал. А видишь, как теперь летает.

Дракончик выбрался из щели.

Крылышки его встрепенулись, и он…

— Надо ж, — заверещал он радостно. — Лечу, лечу.

Он сделал круг, и вернулся к Седому.

— Получилось! — гордо сказал он.

— Конечно. — Ответил Седой. — Хотя я тебя слегка и обманул. Огненный шар никогда не падал.

— А разве… — начал было дракончик.

— Конечно, конечно, — опередил его Седой. — Обманывать нехорошо. Но иногда, видишь — на пользу.

— А теперь, — продолжал он, — придумай себе дела, и лети.

— А разве дела не сами находят нас?

— Нет, конечно. Их надо придумать.

И дракончик полетел придумывать себе дела.

Так жили они — по-разному, но объединённые своей драконовой — не страшной вовсе, листоядной сутью.

ТАКАЯ ВОТ СТРАНА

Парящие дома — как это? А очень просто — ведь это страна волшебников.

Не бывали в ней?

Да, в неё непросто найти дорогу, но если вас ведёт фантазия…

Дом парил — на широком куске почвы, края которого были неровными.

Волшебник сидел на краю, свесив ножки и болтая ими, и ждал другого.

Отчего одному волшебнику всегда скучно?

Волшебство приедается, и перестаёт радовать.

— Эй, Нут, — послышалось. — Ты ещё ждёшь меня?

— Конечно, Нуг, — отвечал Нут, продолжая болтать ногами. — Только если не сложно — проявись.

Нуг возник рядом с Нутом, и они поприветствовали друг друга.

— Пойдём в дом, — предложил хозяин. — А то он устал парить без чаепития.

Они вошли в дом, и тот загорелся радостным розовым цветом.

— С чем будем пить чай? — спросил Нуг…

— С цукарными бестиками, — ответил Нут.

Он щёлкнул пальцами и они выскочили — бестики — из изразцового буфета, выскочили, побежали врассыпную, преследуя чайник и чашки.

Да, да, именно так — врассыпную, и преследуя.

— Ладно, когда догоните — скажите, — крикнул им вдогонку Нуг. — А мы пока попьём чаю.

И они сели пить чай. Без чайника, заварки, кипятка… Это же был волшебный чай. Они пили с удовольствием, слегка пьянея от него, радостно отфыркивались.

— Ну как? — спросил Нут.

— Ну так, — ответил Нуг.

— А кто из нас вообще хозяин дома? — спросил Нут.

— Поди, догадайся, — ответил Нуг.

— Предлагаю, — сказал Нут, — убрать последние буквы из наших фамилий, и тогда дом сможет считать хозяином любого из нас.

— Ты не против, дом? — спросил пока ещё Нуг.

— Не-а, — послышалось.

И они убрали последние буквы.

Те — Г и Т — поскакали, и почти что столкнулись с вернувшимися из рассыпной бестиками.

Бестики, узнав о произошедших изменениях, посмеялись и попрыгали назад, в изразцовый буфет.

А волшебники продолжили пить чай.

Иногда дома волшебников спускаются на землю — чаще всего около водоёмов, и бывает это, когда волшебникам приходит охота половить рыбку.

Вот Игрек — так он любит себя называть — выходит из домика, сахарного и пряничного, чтобы вкусней было, — и щёлкает пальцами.

Тут же из воды выскакивает рыба.

И плюхается назад — в воду.

— Так не пойдёт, — говорит Игрек. — Давай-ка иначе.

Он вновь щёлкает пальцами — но уже с перебором — и рыба, выпрыгнув из воды, зависает в воздухе.

— Разве ты не знаешь, что я приземлился ради рыбалки? — спрашивает Игрек.

— Не-а, — отвечает рыба, помахивая хвостом. Лопушистые брызги падают Игреку на лицо. — А ты разве не знаешь, что рыбы против рыбалки?

— Но — это же волшебная рыбалка! — Говорит Игрек. — То есть, когда я щёлкаю пальцами — ты зависаешь в воздухе, и мы пьём с тобой чай. А потом расходимся.

— И всё? — спросила рыба.

— Всё, — ответил Игрек, вызывая сказочные чашки.

Чашки плыли по воздуху, самонаполненные чаем.

— Я вообще-то не очень люблю чай, — сказала рыба, зевая.

— Ну ладно уж, выпей, — сказал Игрек.

Рыба, поймав чашку хвостом, опрокинула её в пасть и снова зевнула. Чашка уплыла.

— Если это вся рыбалка, — сказала рыба, — я, пожалуй, пойду. Вернее, поплыву.

— Давай, — охотно согласился Игрек, допивая свой чай.

И рыба плюхнулась в воду.

— Что надо сказать? — спросил дом.

— Ах, да. Рыбалка удалась. — Произнёс Игрек.

Вообще волшебники очень любят пить чай. Он бывает травный и камышовый, рыбный и воздушный, малиново-пюрешный, креветочный…

— Стой, стой, стой, — креветки высунули из воды усики. — Никакого креветочного чая не бывает.

— Ладно. — Сказал волшебник, рассказывавший воздуху о любви волшебников к чаю. — Пускай креветочного не бывает, а веточный — точно.

Веточки у его домика, зависшего над рощицей, зашевелились.

Воздух молчал.

Он пил воздушный чай.

Креветки укатились восвояси — все креветки, видя волшебников, начинают кататься на подводных лыжах. Вот они и укатились.

А веточки охотно тряхнули листиками — и получился веточный чай.

— Какого только чая не бывает, — сказал безымянный волшебник воздуху.

Тот молчал. Он увлёкся воздушным чаем.

Собственно, все волшебники безымянны.

Зачем им имена?

Имена — скучная определённость.

А волшебники могут именоваться, как хотят.

— Я, например, Икс, — сказал один, отпуская домик попастись на воздушных лугах.

Он видел, как домик, смешавшись с небесными коровами, пасся, и травка была явно сочной, ибо домик выглядел довольным.

— Икс, — повторил он. — То есть моё место в уравнении.

— Точно? — переспросило уравнение, появляясь в воздухе. — В уравнении, а не в муравейнике?

— Нет, в муравейнике мне абсолютно нечего делать, — ответил Икс.

— Ну, тогда добро пожаловать, — сказало уравнение.

И он пожаловал.

Они немножко поиграли в решения, потом отпустили и их пастись.

— Раз уж такая свежая травка, — сказал Икс.

А сам он сел с уравнением — естественно, за чай.

Дома парят изящно, посверкивая крылечками, переставляя лесенки. Бывают дома потолще, и потоньше, повыше и пониже…

— Э-э-э, — послышалось, — Пониже это я, меня так зовут.

— Как-как? — переспросил кто-то.

— Как-как, — передразнил волшебник, — Пониже. Мне нравится это слов, и я выбрал его в качестве имени.

— Ладно, — отвечал неизвестно кто, — пускай… Но зато дома бывают с колоннами и без.

— Даже без говорящих колонн бывают.

— А бывают с говорящими?

— А то. Правда, я не слышал…

У волшебников часто так — кто-то с кем-то говорит, а кто — не поймёшь.

И воздух вечно занят своим воздушным чаем.

В общем, весело тут.

Одному из волшебников пришло в голову чеканить монеты из осенней листвы…

Монеты получались волшебные — лёгкие и воздушные, они обещали…

— Эй-эй, — сказала, вспорхнув, одна монета. — Я, например, ничего никому не обещала.

И улетела себе.

— Зачем тебе монеты? — спрашивали приятели этого волшебника за чаем.

— Так просто. — Отвечал он, подливая гостям вересковый. — Красивые получаются…

Монеты парили рядами вдоль стен, переливаясь и посверкивая.

— Вот, хотите на память? — предложил волшебник приятелям.

— А мы не для памяти, — воскликнули монеты, и разлетелись.

Волшебники стали ловить их, но потом махнули рукой (вернее, руками) и вернулись к чаю.

А монеты ещё долго наполняли собой воздух, конкурируя с листвой.

Да, у волшебников всё так же — зима, весна, лето, осень…

Только зимою цветёт сирень — красивого, кипенного цвета, а летом не редок снег — сиреневый, конечно.

А осенью и весной сады — тоже парящие, разумеется — полыхают цветными кострами в маленькой, волшебной стране, которая везде — и нигде.

Так, что — не ищите, всё равно не найдёте…

Лучше спросите фантазию — как и что, и она вам подскажет.

СКАЗКИ ГОРНОГО КОРОЛЯ

Горный король очень любил рассказывать сказки.

Это был старый, седобородый король, давно не знавший, кто относится к его подданным, кто нет.

Он был рад, даже если собирались слушать горные белки.

— Вот, — начинал он, — вы не знаете, наверно, что ваш род идёт от пушистой ветки.

И король лукаво улыбался.

Белки качали головами, головы у горных белок крупнее, чем у белок лесных, обычных.

— Некогда, — продолжал король, — росла пушистая ветка. Вы спросите как? Она росла просто — без ствола, без сучьев, сама по себе. Она росла на склоне горы, и была одинокой-одинокой.

— Как ты? — спрашивали белки.

— Как я, — подтверждал король. — И тогда, — продолжал он, — она подумала, а как бы сделать так… В общем ей захотелось произвести маленьких, пушистых существ.

— Как мы? — спрашивали белки.

— Именно, — подтверждал король. — Она долго ждала подходящего ветра. И вот, когда случился соответствующий порыв, она разроняла свои пушинки. Пушинки, легко касаясь земли, превращались в маленьких бельчат, а из них потом вырастали белки. И вот — вы есть.

И белки, обладая теперь знаньем своей истории, разбегались.

А король принимался ждать новых слушателей.

Они приходили.

Это могли быть… Тролли, к примеру.

— Почему мы такие? — спрашивали они короля.

— Вы могли бы быть другими, — отвечал он. — Но — я не помню почти уже тех времён — далёкий ваш предшественник оскорбил фею Осбору. Она была доброй вообще-то, но тут рассердилась почему-то.

— А что — феи никогда не сердятся? — спрашивали тролли.

— Вообще-то нет. Но Осбора рассердилась. И заколдовала ваш народец. Она сделала так, что пока все тролли не станут добрыми и ласковыми, носить им эти личины.

И тролли принимались разглядывать друг друга. Они были довольно уродливы — все в наростах, пупырках…

— Что ж нам теперь — искать Осбору?

— Зачем? — улыбался король. — Просто становиться добрыми и ласковыми.

И тролли — уходили — становиться добрыми и ласковыми.

Однажды к горному королю пришёл рыцарь. Он был — как и полагается рыцарю — в латах, с копьём и щитом.

— Ты хотел послушать сказку? — спросил король.

— Нет. — Ответил рыцарь. — Я хотел убедиться, что ты существуешь на свете.

— Почему моё существование вызывает у тебя сомненья?

— Потому, что тот, кто рассказывает сказки, сам становится сказочным персонажем.

— А ты знаешь, к примеру, историю своих лат?

— Никакой истории нет, — отвечал рыцарь. — Просто я купил их…

— Э, нет, — отвечал король. — Они были рудой. Долго, долго — века, о которых ни ты, ни я не имеем представленья. А потом им скучно стало — и вот они вышли жилой на свет, и попали в руки мастера. А далее мастер, разбудив душу в этой жиле, выплавил из неё металл, и, играя и сверкая под его руками, металл обратился в твой щит…

— Да, — покачал головой рыцарь, — а копьё, наверное…

— Точно так, — отвечал король, — копьё соскочило со ствола, выпрямилось, и, получив весть в виде острия, попало к тебе.

— Теперь я убедился, что ты не существуешь, — сказал рыцарь. — Ибо разве может реально существующий человек верить в то, что…

— Конечно, — подтвердил король. — Я не существую. Как не существуют облака и горы, когда ты их не видишь…

И рыцарь, покачав головой, отправился по своим делам.

А к королю спустилось облачко — нежно-молочное, с курчавыми краями.

— И я есть в твоих сказка, король? — спросило оно.

— Конечно — отвечал король.

— И…как же?..

— Очень просто, — как всегда улыбнувшись, заговорил король. — Жила-была некогда горная белка — тихая и маленькая. Она отличалась от прочих горных белок — ибо была белого цвета. Белки — как тебе известно — хоть и называются белками — но имеют совсем не белый цвет. Эта же была белой, молочно — белой, и курчавой. Отчего я такая? Думала она. Отличаться от других совсем не просто, ибо эти другие будут удивлены, что ты не похож на них, и от удивления могут не взять тебя в компанию. И действительно — белочку не брали. Сначала она переживала, но потом привыкла к одиночеству, полагая, что так тому и быть. Она привыкла жить одна, и ей это неплохо удавалось. Но однажды, она взглянула на небеса, и увидела облака. Вон мои родственники! Поняла белочка. Она легко подпрыгнула, и полетела. Другие белки, видевшие это, покрутили лапками у головок — мол, ненормальная какая-то. А белочка летела — и была совершенно счастлива. Потом она стала облачком — то есть тобой, и поняла, что небо и есть её родная страна.

— Значит я, — спросило облачко, — прошлая белка?

— Почему прошлая, — улыбнулся король. — Разве ты не можешь сделаться похожим на белочку?

— Вполне, — улыбнулось облачко ответно.

Оно стало похожим на белую белочку — и отправилось восвояси.

А король услышал —

— Всегда интересовалась, что такое свояси.

— Свояси, — отвечал король неизвестно кому, — у всех бывают разные. У меня одни, у тебя другие. Ты кстати кто?

— Не знаю, — послышался голос. — Сперва думалось, что я козявка. Но козявки совершенно не такие. Потом, мне казалось, что я — говорящий камешек. Но таких просто не бывает. Так что я не знаю, кто я…

— Раз не известно кто, тогда может быть, известно откуда?

— А, это известно. — Голос был мягок и тонок. — Я выпала из твоих сказок. Или выпал, не знаю, как будет правильно.

— Тогда, — предположил король, — может быть, ты хочешь назад.

Молчание повисло, мерцая серебряно.

— Пожалуй, — послышался ответ.

— Только… — протянул король, — я и сам не помню своих сказок…

— Это ничего, — прозвучало в ответ. Представь мысленно сказку про белочек, я и прыгну в неё.

Так и сделали.

Король хотел поинтересоваться, как там, да сообразил, что интересоваться теперь не у кого.

Куст возле него зашевелился.

— Ты хочешь послушать сказку? — спросил король.

— Я сам кому хочешь расскажу, — ответил куст, помахивая веточками, как лапками. — Я ведь сказочный куст.

— Тогда почему же ты растёшь в яви?

— А я и такой, и такой. Сказочный и настоящий.

— Пожалуй, — предположил король, — нам будет неинтересно с тобою. Раз мы так похожи.

— Почему похожи? — возразил куст. — Как, например, ты видишь вон то облако.

— Я вижу его похожим на короля.

— А я — на куст.

И куст засмеялся. Вернее, издал своеобразный звук, вполне сошедший за смех.

— Может быть, ты и петь умеешь? — спросил король.

— А то, — бодро ответил куст. И запел:

Ла-ли-лу-ла-ла-ла-ла,
Вот у всех своих дела,
У меня же никаких,
Бура-шура-тура-тих.
Знай, стою себе пою
У ущелья на краю,
Не сорваться мне туда
Ни за что и никогда.

— Весёлая песенка.

— Весёлая. — Подтвердил куст. И добавил — Только требует много сил. Так, что я посплю.

И он заснул — что не сказалось никак на его внешности.

Пусть спит, думал король, зная чётко: чего только не бывает на свете: говорящие кусты, странные рыцари, разговаривающие облака.

— Ты ещё про меня забыл, — послышалось.

— Надеюсь, — сказал король, — ты знаешь, кто ты.

— Ещё бы. Я камень. Вот я лежу у твоих ног, и умею читать мысли. Ты ж думал — чего только не бывает, а про меня забыл.

— Не хочешь ли…

— Нет-нет, спасибо, — отвечал камень вежливо. — Я сам знаю много сказок. Ведь они у тебя, как мысли, а я умею их читать.

— Тогда зачем же ты вступил в разговор?

— Просто, чтобы ты меня не забыл.

— Теперь не забуду, — пообещал король.

И камень замолчал.

А король стал ждать новых слушателей для своих коротеньких-коротеньких сказок…

ИЗ ЖИЗНИ МЫСЛЯЩИХ ГРИБОВ

1

Колония розоватых, с нежной просинью, переходящей в фиолетовые отливы, грибов.

Колония у подножья гор — тёмных и мрачноватых.

И — только им, грибам, представителям этого маленького сообщества, — известно, что они мыслящие.

Не так, как люди, разумеется, по-своему, с лёгким шелестом интуиции и размытыми представленьями о данности.

Главный гриб чуть больше прочих — он поднимается — не сильно возвышаясь, однако, — надо всеми, и познанья его отличаются большим объёмом.

— Некогда, — точно ветерок речь его, — мы занимали более серьёзные позиции, и даже родственники наши — летучие грибы — отмечались в дальних углах мирозданья…

— Где это — мирозданье? — спрашивают грибы помоложе, у края колонии.

— Мироздание — отвечает Главный, — оно отчасти везде, отчасти только тут, где находимся мы.

— А мы находимся? — интересуется один — почти уже совсем фиолетовый от старости.

На него падает внезапный луч, и ясно становится, что гриб сей — тоже розов, как собратья.

— Находимся, — уверенно отвечает Главный. — Если мы есть, то значит и находимся.

— А почему мы всегда на одном месте? — спрашивает молоденький гриб, грибчёнок в сущности.

— Таково наше предназначение, — отвечает Главный. — Мы должны быть, постоянно занимать место, у нас только по одной ножке, но зато — она прочная, и не допускает праздной ходьбы.

Гриб, прозванный Спорщиком, возражает — Что хорошего в этом вечном стоянье? Вот если бы мы были шагающей колонией, тогда — да, интересно. А так…

И лёгкий шелест проходит по грибам, и они вспыхивают — то синевато, то фиолетово.

Тень ложится на них — некто покинул пещеру в горе, некто — возможно страшный и грозный, но грибам это безразлично, ибо никто никогда не покушался на их колонию.

Тень шевелится, растёт.

— Это дракон, — восклицает Спорщик.

— Дракон? — слышен шёпот — маленький, как и издающие его грибчата. — А кто он?

— Дракон — это дракон. — Раздаётся над ними, и чёрный телесный массив нависает громоздко.

— Ты можешь нас слышать? — интересуется Главный.

— Ну да, — отвечает дракон. — Ведь вы же можете слышать меня.

— А чем питаются драконы? — опасливо интересуется один из грибов.

— Не беспокойся, — отвечает дракон. — Уж точно не грибами.

Тень его качается, колышется, и дракон говорит — Ну ладно, я полетел.

Он взмывает в воздух, расправив кожистые крылья.

— И почему грибы не умеют летать? — вздыхает гриб Мечтательный.

— Вот недаром назвали тебя Мечтательным. — Недовольно говорит Главный. — Вечно твои фантазии. Грибам не положено летать. Коли они взлетят — это будут уже не грибы.

— А я хочу, хочу, — взрывается Мечтательный.

Он пробует помахать краями шляпки, как дракон — крыльями, но ничего не удаётся, ножка плотно держит его.

— Вот видишь, — подытоживает Главный. — Вовсе нам не надо летать.

И вся колония озаряется синевато-фиолетово, потом снова становится розовой, похожей на пену.

Нужно, нужно взлететь, — напряжённо размышляет Мечтательный, — а то, что это за жизнь — на одной ножке.

Раз, дождавшись ветреного порыва, он высунулся из общей массы, будто выкрикивая — Вот я! Вот он я!

И — надо ж такому случиться! — ветер подхватил его, закружил, завертел.

Лечу! хотелось кричать Мечтательному, но прочие грибы и не смотрели вверх — зачем им изгой? Грибам положено стоять: всегда на одном месте, всегда на одной ножке…

А Мечтательный… ну, понятно, что ничем хорошим не мог завершиться его полёт.

Так живут грибы — убеждённые в своей необходимости, которую, если надо, сможет обосновать Главный.

Но им не надо.

Гораздо интереснее просто жить — быть тем, кем родился, и не слушать капризы всяких там Мечтательных.

2

И всё же маленькие, растущие по краю грибы — вернее, грибчата, — порой выказывали недовольство Главным.

— Мечтательный, — говорили они, — всё же попробовал изменить хоть что-то…

Тихий шелест пробегал по шляпкам.

— Да, да, — подтверждали другие грибчата. — А Главный только всё объясняет.

— Что толку в его объяснениях, если мы хотим… — твердили вторые.

— А чего мы хотим? — спрашивали третьи.

Главный в это время читал нечто вроде лекции о галактических грибах.

— Это — наши дальние родственники, — вещал он. — Отголоски космического есть и в нас.

— Как так есть? — спрашивали другие грибы. — Тогда выходит Мечтательный был прав.

Тут вступил Спорщик:

— Нет, мы не можем быть связаны с космическими грибами. Просто потому, что нам не дано летать.

В рядах грибчат тонкий, трубчатый шелест завернулся островками.

— Вот, — сказал один грибчонок другому, — и другие думают о полётах.

Главный шикнул на разошедшихся соплеменников.

— Вы не понимаете, — продолжал он, дождавшись тишины. — Века проходят, меняется суть всего, в том числе и грибов. Галактические грибы становятся заземлённей, в конце концов. Просто оседают такими колониями, как мы…

— Значит, есть и другие колонии? — спросил Спорщик.

— Полагаю — да. — Отвечал Главный. — Но нам не дано узнать это точно.

— А мы хотим! — заверещали грибчата.

— Мало ли, кто что хочет, — строго заметил Главный.

И тут — замелькали странные тени — оливковые, фиолетовые, зеленоватые.

— Кто это? — разом спросили грибчата, Спорщик и другие грибы.

Главный замер, не зная, что ответить.

— Мы — галактические грибы, — послышалось сверху.

— Вот это да! — восхитились грибчата. — Значит, вы и впрямь существуете.

— Ну не вкривь же нам существовать, — донеслось также сверху, но тени оставались тенями.

— А вы не можете стать поотчётливей? — поинтересовался Главный.

— Нет-нет, мы не можем сойти с орбиты.

— Тогда, зачем же вы беспокоите нас? Ваших скромных земных сородичей…

— Просто мы услышали ваши сомненья и решили разрешить их. Вот, вы видите наши тени, то есть знаете, что мы есть…

— И как там, в космосе? — поинтересовались грибчата.

— Здорово, — отвечали тени. — Много всего фиолетового, лилового и разного.

— Вот, — обиженно закричали грибчата, — там много всего, а мы всегда должны оставаться здесь.

— Мы собственно и ради этого тоже проявились — объявить вам, что вам совсем не надо рваться полететь.

— А Мечтательный?

— Мечтательный — это исключенье. У него была особенная шляпка, и он не погиб, а растворился в струях ветра.

— Вот как? — спросил Главный с сомненьями.

— Именно так. Но это была — судьба Мечтательного.

— А наши? — поинтересовались грибчата.

— Ваши — стать взрослыми грибами, и найти себя в том, что вам дано…

И тени, помелькав ещё немного, исчезли.

А грибчата успокоились, и перестали ворчать, ожидая, когда они вырастут и станут взрослыми грибами…

3

Иногда грибы испускают тонкие серебряные дуги, и тогда над их колонией повисает приятное, мерцающее облако.

Это бывает редко — когда все грибы согласны между собою, и Главный не то спит, не то погружён в себя — не поймёшь.

Но грибы умеют испускать эти дуги и по отдельности.

Как-то раз Спорщик, задумавшись о сущности грибного бытия, испустил дугу повышенного мерцанья, она повисела в воздухе, превратилась в забавный зигзаг, и исчезла.

— Ух ты, — воскликнул его сосед — Трубчатый. — А ещё раз так сможешь?

— Что смогу? — спросил Спорщик.

— Ну… такое изобразить?

— А что я изобразил?

И Трубчатый понял, что Спорщик и сам не знает, как у него вышла такая замечательная дуга.

Он описал её Спорщику, и они подивились вместе.

— Сейчас, подожди, попробую. — Спорщик напрягся, но над его шляпкой поднялось только крохотное сиреневое облачко.

— Не то, — разочарованно сказал Трубчатый.

— Сам вижу, — огорчённо ответил Спорщик. — Попробуй ты.

— А у меня всегда получаются не дуги, а нечто вроде трубок.

— Ну да, ты же Трубчатый.

Серебряная трубка взвилась в воздух и растаяла.

Они ещё поупражнялись, но всё было не то.

— Что это вы делаете? — заинтересовались грибчата.

— Да так, — ответили загадочно двое. — Играем.

Грибчата тоже выразили желание поиграть.

И по окраинам грибной колонии замелькали разноцветные искры.

— Вы ещё маленькие, — сказал Трубчатый. — Подрастёте — будут вполне приличные дуги.

— Или трубки, — добавил Спорщик.

Грибчата ещё немножко поиграли искрами, и успокоились.

— Интересно, — спросил один грибчонок соседа, — а искры разумны?

— Пожалуй, да, — ответил тот. — Ведь они умеют летать. Если бы они не были разумны, то как бы им это удалось?

Главный басовито зевнул.

— Что там у грибчат? — поинтересовался он.

— Спорят, — меланхолично заметил Спорщик.

— Разве у нас ещё кто-то, кроме тебя, любит спорить?

— Тебе видней. — Отвечал Спорщик. — Ты ведь Главный.

— Эй, грибчата, — отнёсся Главный к детворе. — Что у вас там?

— Уже ничего, — ответил один. — А до этого левый грибчонок спросил меня, разумны ли искры.

— Разумны, — уверенно ответил Главный.

— И мы пришли к такому же выводу.

И над колонией повисла тишина.

Может быть, грибы заснули, а может самоуглубились — основательно, надёжно…

4

Хоть и решено было, что лучше просто жить, а не подражать Мечтательному, но нет-нет, кто-нибудь и вспоминал его.

Однажды Трубчатый заметил —

— Во мне столько трубок, что только и остаётся взлететь.

Надо добавить, что грибы были устроены несколько различно. Все — на основе крохотных трубочек, но у одних их было больше, у других меньше.

— Совсем необязательно взлетать, — заметил Спорщик соседу. — Вполне достаточно просто дуть в эти трубки.

— Дуть? — переспросил Трубчатый.

— Ну да.

— И что будет?

— Вероятно, музыка. Попробуй.

И Трубчатый попробовал.

Верно, получилась довольно нежная музыка.

Все слушали её охотно, и когда Трубчатый перестал дуть, грибчата зааплодировали шляпками.

Так, Трубчатый обрёл призванье, а грибы — музыку.

Музыка летит над колонией грибов. Нежная, она переливается, играя оттенками. Потом, когда она замолкает, серебряное облако, мерцая дивно, поднимается, кидая блики на чёрную гору, некоторое время висит над суммой шляпок, и исчезает в воздухе…

А разумная грибная колония продолжает жить своей жизнью.

Александр Балтин