Карина достаточно долго пыталась разобраться, как все получилось именно так. Внезапная встреча юности почему-то оставила такой неизгладимый след, что его невозможно было ничем стереть, или затмить. Юрочка мерещился ей, когда шел снег, хлопьями падал на ее непокорные русые волосы, выбивающиеся из под шапки.

Юрочка был предметом ей юношеских грез. Несмотря на большое количество других поклонников, внимательно обихаживающих ее по телефону, и ожидающих при входе в институт, Юрочка совершенно избегал ее, даже не давая намека на свой интерес.

Почему он так запал ей в душу, она и сама не знала. Он казался ей ранимым, слишком образованным, и во всем – медведем. Эти его медвежьи качества и давали какое-то внутреннее очарование, ощущение того, что его нужно обязательно согреть или утешить.

Юрочка не очень утешался, страдал еще по кому-то там еще, читал книги, и все время ходил в картинную галерею, где внимательно рассматривал полотна Возрождения. Она тоже с ним туда ходила, пытаясь взять за рукав, незаметно прислониться, почувствовать его участие в своей жизни.

Юрочка был холоден. Тяжелые морозные дни падали этаким ножом-гильотиной, когда она очередной раз, нарядившись и накрасившись, спешила к нему на свидание, и снова видела его равнодушные глаза, совершенно безучастные, всем видом дающие понять, насколько ее навязчивость для него неинтересна.

Когда в Лондоне в те далекие 90-е годы к ней подошел на дискотеке молодой парень, она даже  смотреть в его сторону не стала. Было странно, что он стал ее вдруг так настырно одолевать. Писал письма, которые просовывал под дверь общежития, потом пригласил на старинное английское кладбище, Хайгейт, где, кстати, похоронен Карл Маркс.

Алик был настолько симпатичен, что привлекал всеобщее внимание, как только появлялся. Для его немецкой крови, как это ни странно, была всегда характерна память о рыцарстве со времен XII века. Она, как казалось Карине, как будто бы давала импульс к покорению дамского сердца. Он был необычайно романтичен. Необычайно хорош собой. Его признания, цветы, стихи, разговоры были для Карины таким внезапным испытанием, что она даже не знала, что с этим делать.

Он появился в России через полгода, с двумя чемоданами продуктов и подарков. Привез ей в подарок смешной кактус, и все те коробки мясных консервантов, которые выдавали в немецкой армии, пока он там служил. Так он и въехал в их дом, совершенно не спрашивая об ответных чувствах, требуя взаимности, и ссылаясь на классику английской и немецкой литературы.

Знакомые Карины были в восторге. Мужественный Дитер Болен, красавчик с легким немецким акцентом говорил только по- английски, но русский учил тоже. Он много думал, много гулял, и каждый день пытал Карину, в отношении возможности теплоты и отношений.

Карина, которая привыкла к своей независимости, совершенно не понимала, как она может ответить взаимностью человеку, который так отчаянно ее добивается. Это было против правил. Реальные отношения с Юрочкой, его прохлада, но каждодневные встречи на факультете, как-то даже ее перевоспитали. Она так и привыкла, что настоящая любовь – это холод, и возможность самореализации. Ей совершенно не нужно было ни о чем думать, Юрочка всегда занимал все ее мысли, не давал покоя.

Алик сбил все. Он хотел совершенно иного. И его пламенные чувства были настолько странными, что совершенно не поддаться им она не могла.

После того, как он уезжал, становилось грустно. Как будто бы чего-то не хватало. Но грусть пропадала, когда она устремлялась в новые сферы жизни, находя там новые открытия, радуясь тому, что можно было увидеть и сделать заново.

Потом он снова приезжал. Она была непреклонна, и даже становилась жестче. Упорно говорила ему, что нужно подождать, что совершенно невозможно решиться сейчас. Ни на что. В тайне страдала от того, что Алик не был Юрочкой, мало читал, не занимался филологией, а только писал свои эти химические формулы и задачи по физике, лежал на диване и что-то бубнил.

Потом он неожиданно вставал с этого дивана, и они отправлялись куда-нибудь в кафе на Невский, где пили вино, и долго разговаривали.

Она привыкла к Алику и его вниманию. К его разговорам о любви. К его бровям домиком, его внезапному желанию подхватить ее посередине Невского, и нести на руках.

Потом она приезжала к нему в Германию, Англию, Австрию. Он учился там. Выигрывал стипендии, одну за одной, потом снова получал новые награды, еще более хорошие места работы. Каждый раз, уезжая, она расстраивалась, потому что ей, вновь и вновь, мерещился Юрочка, и как же ей хотелось, чтобы на месте Алика был именно Юрочка, с его книгами, еврейскими песнями, и долгими прогулками по заснеженному Петербургу.

Закончилось все весьма плачевно, когда Юрочка первый раз ее поцеловал. Через неделю их «не встреч», он пришел в гости понурый, совершенно расстроенный и небритый, и сказал, что ему грустно. «Ты меня совсем не любишь?» — спросила Карина. «Я принял дружбу за любовь», — сказал Юрочка, и чуть не заплакал.

Почему-то именно эти слова ранили ее невыразимо, ранили как нож в сердце. Даже если бы Юрочка делал что-то не так, это было бы одно. Совсем другое. Но Юрочка сказал, как поведал, перечеркнув единственную надежду, которая теплилась в сердце. Перечеркнул одним махом.

Она даже не знала, что делать-то с его этой нелюбовью. Как помочь ему ее терпеть. «Ничего- ничего!» — говорил Юрочка. – «Не беспокойся».

Слезы не были странным обстоятельством в такой ситуации. Унижение было не спланированным. Оно произошло по причине совершенно аномальной концентрации Юрочки на самом себе, его эгоизме, и не желании хотя бы попытаться не делать окружающим больно. Впрочем, разве можно было в таком юном возрасте думать о каких-то там мелочах.

После такого объяснения, не было возможности общаться далее, но Карина не могла просто так отказаться от встреч, тем более, что Юрочка вовсе не собирался с ней расставаться. Они по-прежнему дружили, ходили вместе в парк, говорили о книгах, и пытались обсуждать вопросы, связанные с кухней и готовкой. Юрочка мог часами рассказывать о рецептах, и о хорошей кухне. И так было бесконечно, долгие часы разговоров и воспоминаний.

Алик продолжал приезжать, как ни в чем ни бывало. Он сердился, обижался. Уточнял про своих конкурентов. В очередной раз, расстроившись от встреч с Юрочкой, она улетала обратно в Германию, с желанием построить все заново. Алик прилагал для этого все усилия. Он купил машину, получил права, потом купил квартиру. Они плавали в бассейне, объезжали всю Европу, ужинали при свечах, ходили в Венскую оперу, и даже, на какой-то момент, купили обручальные кольца. Свадьба была назначена в Праге. Но, садясь в самолет, Карина каждый раз понимала, что того внутреннего восторга, счастья, как было при встрече с Юрочкой, с Аликом совсем не наблюдалась. Его рыцарство все равно было иноземным, каким-то чужим, хотя она уже три года ходила, обнявшись, с ним по улицам, часами общалась с его мамой и сестрой, совершенно не видя себя, находящейся в чужой стране. Но дело было вовсе не в стране. Алик окружал ее таким вниманием, которого она не знала и о котором даже не гадала, никогда не видела. Он добивался ее как рыцарь на турнире, его чувства были пламенными и искренними. И эта сумасшедшая искренность, такая непонятная, вдруг почему-то стала вызывать у Карины не раздражение, а тепло. Как будто бы рыцарь средневековья своими песнопениями, все-таки добивался потихоньку своего, потихоньку добивался ее расположения. Она как будто бы вбила себе в голову, что не может забыть о Юрочке. Но все время было давно отдано именно Алику.

Сложность была, когда объявился Серж, красивый, высокий американец, который работал в России всю оставшуюся жизнь после своего переезда. Он совершенно не собирался медлить. Он просто назначил Карине свидание в Публичной Библиотеке и спросил, согласна ли она выйти за него замуж. Карине никогда не делали предложений на следующий день после знакомства, поэтому отказаться сразу не было сил, так как американец ей очень нравился, уезжать из России не собирался, и, похоже, был в чем-то сходен с Аликом, по крайней мере в желании добиваться ее расположения.

Когда Юрочка увидел Карину с американцем, он потерял дар речи. Возможно, что именно эта встреча вдруг неожиданно совершенно перевернула в нем что-то, нажала на какой-то рычаг. «Ни за что не отпущу ее! — как будто бы сказал он самому себе.

Карина провожала американца в Москву, кожей ощущая, что Юрочка объявится снова. Юрочка и объявился, приволок бутылку красного вина, и отправился с ней, и с цветами, прямо на встречу к Карине, заверяя ее, что все чувства он все-таки перепутал, и что любит он ее безумно.

Шел нескончаемый дождь, она сидела у окна, у него дома, наблюдая за тем, как он долго и упорно откупоривал бутылку вина и рассказывал ей о своей жизни. Впервые она не была в силах остановить его одинокий поток речи, которая тем или иным образом отражала зародившиеся чувства и эмоции. Как будто бы пробудила его, наконец, как будто бы он отогрел свое ледяное спрятанное сердце, вышел вон из привычной рутины каждодневных обязательств.

Их свадьба была назначена через месяц. Она летала по воздуху, не в силах даже поверить. Добилась. Добилась его расположения. Добилась внимания, добилась своего счастья. Американец сразу был отставлен, а Алику она написала, что они могут увидеться, но не сейчас. О предстоящей свадьбе он не знал, а только сам писал отчаянные письма, признаваясь в своих каких-то странных изменах, на которые она, признаться, даже не обращала внимание.

Ощущение реальности пришло, когда Карина оказалась, наконец, в небольшой, но шикарной квартире Юрочки, осознавая, что привычной радости от встречи с ним, а тем более от предстоящего брака совершенно не было. Ей было странно видеть, что ее жизнь просто меняет течение, и она была причиной того, что совершила это поступок, добилась того, чего хотела. Исчезла мечта, исчезла и надежда. Юрочка казался Карине таким скучным, глупым, излишне озабоченным бытовыми проблемами. Он радовался дешевому обручальному кольцу, поездке загород, кастрюлям, и связке обоев. Все это помогало ей ощутить свою полную невостребованность, как будто ее красивому телу, наконец, сказали «да», но душе навсегда запретили и четко посоветовали, — «нет».

Алик с его фурором, скандалами, слезами, с его поездками по всей Европе, шампанским и поцелуями в Венской опере, стал каким-то странным семафором чувства, которое от нее уходило. «Это он родной, это он дорогой!» — повторяла она про себя, с ужасом осознавая, что даже целуя Юрочку в щеку, она все равно, снова и снова, думает о своем этом сумасшедшем Алике, с его фантазиями, его письмами, и бесконечными достижениями в науке.

На собственной свадьбе она выпила два бокала шампанского, и поняла, что она – самый несчастный человек на свете, по причине своей непроглядной глупости, патриотизма, слишком сильной заботы о том, что скажут ее бабушка и дедушка в отношении жизни, которую нужно было строить заново.

«Я верну Алика», — хотелось сказать ей, но слова застревали в горле, как будто бы усилия десятилетий пропали даром, когда она поняла, что потеряла совершенно все. Поэтому она быстро ушла от Юрочки, наплевав на его квартиру, наплевав на логику, привычные устои, и на то, что подумают другие.

С ней остались ее крылья, которые всегда были рядом, просто она их принимала за что-то совершенно иное.

Алик вернулся через какое-то время, только не в ее реальной жизни, а в том образе, который она теперь несла собой, расправляя плечи, и совершенно не останавливаясь перед взлетом. И много еще историй, побед и поражений таила эта нескончаемая жизнь, которая началась вовсе не со встречи с Юрочкой, а после знакомства с самым большим романтиком века.

Нина Щербак

Фото автора