Пёстрый диван калужской тётушки, на котором разместился накормленный сочным обедом племянник, уютен; аквариум рядом, в котором словно плавно парят гуппии, интересен…

— Валера любил, — сыплет частотами слов тётушка, склонная к быстроговорению…

Тараторка, называла мама её…

— Валерик мой любил. Знаешь, да… Вот, недавно было, словно в реальности, когда, знаешь, не проснулся ещё, и будто плаваешь в дрёме: вот же – оделся он уже, на работу собрался, и дверь хлопнула, а я говорю, как будто: Что же ты, Валера, не попрощался… Вскакиваю потом, вспомнив: Его больше нет…

Прости, что к Ляльке на похороны не пришла, болела я сильно…

…маму хоронили на Пятницком калужском кладбище зимой: несколько родственников, белая пелена заснеженных могил, тропа между теснотой оных, прокопанная двоюродными братьями; хоронили капсулу, наполненную прахом, что не вязался с мамой никак: не шли ассоциации…

— Ладно, Надь…

— Не привыкнешь? – спрашивает, поправляя фото в буфете: хочется явно рассказать про внука своего, обосновавшегося в Москве, да и расскажет сейчас…

— Никогда не привыкну, — отвечает племянник, и встаёт – покурить.

Балкон второго этажа: выпрыгнуть можно: дома стоят тесно, рельеф двора неровен, участок улицы порой подбрасывает шум машин.

Тянется сигарета.

Вспыхивает воспоминание: с двоюродным братом, поддатые уже, зашли к тёте с дядей, а было восьмое марта, цветы купили, ещё что-то…

Вероятный торт словно лёгкой праздничной тяжестью ощущается в руке…

И тётушка, хлопоча на маленькой кухне, расспрашивая-рассказывая, накрывала, и дядя Валера – вертолётчик – вышел, ступая тяжело: крупный, добродушный…

Сидели, пили, говорили, за окнами мерцали огни.

Все были живы…

— Пойдём пройдёмся? – предлагает тётка.

— Ага…

…будет словно дребезжать под ними Каменный мост; величественный овраг, простёртый под ним и заросший тополями и клёнами, раскроется бездной; замелькают калужские пейзажи: белый кристалл Танеевского зала проглянет, маня концертным содержимым, проулки, словно пружиня, будут отскакивать в стороны.

Парк – с огромным собором в начале, раскроет свои ласковые недра…

Тётушка поведёт к смотровой площадке, откуда открывается вид на ленивую как будто Оку, на самом деле – неистовую в течение, на правый берег, куда выплёскивается постепенно древний город…

Тётушка спросит – знает ли племянник про бюст Николаю 2, установленный не так давно, поведёт, сыпля словами:

— Никитка мой в Москве ничего, знаешь, доволен, что так получилось, ну он учился, ты знаешь, а как твой мальчишка? Как растёт? Давно не видела…

Слушать ли?

Отвечать…

Образ тёткиного внука не чёток – видал пару раз; а мальчишка…

Да, растёт: вернее – прорастает постепенно в слои жизни, поскольку других вариантов нет.

Потом в другом парке будут смотреть на новый памятник Гоголю: чёрный и своеобразный, характерный: какой-то калужский скульптор, видать, получил щедрое добро на установку ряда памятников: стилистика многих характерна.

Небо лета плывёт бесконечной синевой, и солнечный шар плавится как будто.

Распрощаются не так часто видящиеся родственники, распрощаются – племянник пойдёт к жене, чья квартира в Калуге выставлена на продажу, а тётка – в одиночество: сын давно самостоятелен, внук в Москве…

Миры одиночества, нарушаемые встречами, таковы…

Александр Балтин

Иллюстрация создана при  помощи ИИ