В начало. Часть I

Опаленные пеплом Чернобыля

«Порой складывалось впечатление, что за аварией

на ЧАЭС стояла некая потусторонняя сущность…»

Из воспоминаний капитана Б. Дубровского, одного

из ликвидаторов последствий Чернобыльской катастрофы

Из двадцати одного дня, проведенного в 408 окружном военном госпитале Киевского военного округа в столице УССР на Госпитальной ул., д. 18, девятнадцать с половиной дней он коротал в обществе студента третьего курса исторического факультета Киевского государственного университета. В сержантской палате на четверых на втором этаже старинного госпитального здания их оказалось двое – лейтенант командир взвода военнослужащих, ликвидировавших последствия аварии на Чернобыльской АЭС Роман Беневоленский и студент Глеб Галашко, уже по-взрослому вовлеченный в славянскую археологию. Дело было в середине мая, а через неделю к ним подселили третьего сержанта и командира отделения одной из частей РХБЗ Вилли (Вильгельма) Лорая, немца из Казахстана, совсем не интересовавшегося разговорами сразу же сдружившихся лейтенанта и студента. Занимаясь археологией славянских племен древлян и их соседей с днепровского левобережья северян, Глеб Галашко неоднократно уже бывал в Чернобыле и Припяти до катастрофы, а сюда попал из-за того, что после майских праздников, получая справку для военного санатория в Батуми, в который должен был отправиться с родителями в августе, он сдал анализ крови, который показал, как у него резко повысился уровень лейкоцитов в крови, и его отец начальник отдела автобронетанкового управления Киевского военного округа полковник Владимир Галашко во избежание худшего, особенно на фоне чернобыльской трагедии, срочно определил своего сына в госпиталь, хотя тот и всячески упирался перед началом археологического сезона, но в итоге внял уговорам отца и матери.

Окно их палаты выходило на госпитальный двор, упираясь в аккуратно посаженные саянские ели и образуя весьма скучный для молодых людей вид (пейзажем это не назовешь): согласимся, что подобная обстановка способствует размышлению, даже когда ты не один в палате, а начавшаяся в стране благодаря М. С. Горбачеву антиалкогольная компания практически исключала возможность для компанейского развлечения. В чем, наверное, и заключалась основная причина диалогов, зачастую затягивавшихся за полночь, двух молодых интеллектуальных собеседников – лейтенанта войск Гражданской обороны СССР и начинающего археолога. Благодаря собранности и профессиональным качествам руководства, не отступавшего от требований инструкции при ликвидации последствий подобных катастроф, Роман Беневоленский получил лучевую болезнь средней тяжести, а военнослужащие его взвода, отработав положенные минуты в свинцовых доспехах на расчистке четвертого энергоблока во вторую неделю после трагедии, все были отправлены по госпиталям и профилакториям, а его подразделение фактически на время лечения оказалось расформированным. Первых два дня в госпитале он ликовал от обилия свободного времени, не занятого процедурами; на третий день уже не знал, что с ним делать, сразу взяв первых два тома из собрания сочинений Герберта Уэллса и желая их перечитать, но тут, слава Богу, подселился в палату студент Галашко, в дальнейшем исправивший положение. Скрипучие уставные кровати их находились у старорежимного большого окна: молодой археолог лежал на правой из них головой к окну, тогда как лейтенант ногами к окну: в такой расстановке они хорошо видели лица друг друга. При открытой в погожую киевскую весну фрамуге им был нипочем и резкий лекарственный госпитальный запах. Галашко принес с собой две книги академика Бориса Рыбакова: «Язычество древних славян» и «Язычество Древней Руси»; затем с удовольствием прочитанные Романом Беневоленским.

Глеба завели в буквально за полминуты перед утренним одиннадцатичасовым обходом (так что молодые люди не успели познакомиться), когда пожилая медсестра Ядвига Попелюшко зачитала перед начальником отделения подполковником Эдуардом Поплавко их имена и фамилии:

– Роман Владимирович Беневоленский.

– Глеб Владимирович Галашко, сын нашего Владимира Даниловича Галашко из штаба округа.

Медицинская процессия удалилась, когда студент Галашко нарушил воцарившуюся после нее тишину и искренне протянул не по чину первым руку лейтенанту:

– Вот и познакомились, за что большая благодарность Ядвиге Станиславовне. Кстати, первого русского святого мученика Бориса в крещении звали Романом.

– Раз так, то продолжу совпадения, Глеб! – бодро отпарировал лейтенант. – Я сын инженера-корабела из Сормово Горьковской области, а мои родители из города Тутаева Ярославской области, который до революции назывался Романовом-Борисоглебском и являлся некогда уделом ногайских мурз Юсуповых, ставших знаменитыми русскими князьями. И по отцу все мои предки священнослужители.

– Мне сказали, что чернобылец.

– Если угодно, раз так сейчас называют ликвидаторов, но не очень, в смысле с довольно легкой и безопасной для окружающих степенью облучения.

– Ну а я, прошу любить и жаловать, кроме того, что сын, студент третьего курса университета и начинающий археолог, антиковед, ученик нашего светила Петра Толочко. Специализируюсь на славянских древностях.

Вечером того же дня лейтенанта одолевали головные боли и, вероятно, от всего сразу – впечатлений, лекарств, процедур, знакомства, помноженных на пьянящий воздух киевского мая. Глеб вызвался исцелить новоиспеченного товарища по палате, для чего достал кипятильник и, залив сырой водой двухлитровую банку, взялся нагревать ее содержимое кипятильником, благо родители снабдили его не только им, но и сахаром, добротным грузинским чаем с лимонами. Подобные вещи запрещались, особенно после отбоя, по соображениям пожарной безопасности, но все прошло гладко, и Глеб насыпал добрую жменю чайного листа в прокипевшую несколько мгновений назад банку и, немного остудив, разлил коричневую массу по стаканам.

– Цвет как у выдержанного портвейна из Массандры, – заметил лейтенант, с трудом отрезав тупым столовским ножом два внушительных куска лимона себе и Глебу.

– А что был опыт?

– Еще какой. Сначала в Крыму летом по переходу в десятый класс, а затем в Костромском училище РХБЗ с одноклассниками. Это у меня родители простые сормовские инженеры, зато дед по материнской линии член-корреспондент Академии наук СССР в области диалектического материализма Федор Прокопьевич Богословский. Я понимаю, что звучит странно для потомков волжских священнослужителей, каковым является и он, ну уж как есть.

Беневоленский жадно отхлебнул большой глоток сдобренного плотным советским рафинадом чая с лимоном и, подождав пару минут, пока начала отпускать голова, продолжил:

– Видишь, Глеб, сейчас в Чернобыле штатная ситуация, случилась катастрофа и весь Союз пришел на помощь.

– Так-то оно так, но чернобыльское полесье аномальная и малоизученная зона, и нельзя было там строить станцию. Взрыв четвертого энергоблока еще нам аукнется в будущем.

– Это почему же? – блеснул резкой незамутненной облучением синевой своих глаз лейтенант. – Ясно, что название города теперь связывают со звездой-полынью из Апокалипсиса и с наступлением, как считают священники, последних времен, но научные достижения и технологии, в том числе в медицине, справятся с постигшей нас большой катастрофой.

– О научных успехах спорить, разумеется, не стану, но в отношении звезды-полыни есть большие сомнения и это поздняя прямая этимология, когда местные жители, а население данного угла Киевщины, как минимум, дважды кардинально менялось, уже не могли ничего толком сказать о происхождении названия местности. Такое бывает. Ну а возникающие впоследствии ученые ищут там, где ближе. К примеру, у вас на русском севере ономастика во многом индоиранская, так сказать, от предшествующей цивилизации, но официальные ученые склонны ее выводить из угро-финских языков, хотя носители последних оказались в пределах северной части Русской равнины гораздо позднее.

– Детективная история, проясни.

– Первое упоминание Чернобыля относится к 1193 году, но славяне племени древлян здесь жили издавна, и в ту пору Чернобыльщина представляла собой по существу таежную зону, поросшую дебрями хвойных лесов, опасную для одинокого заблудившегося путника, если он, к тому же, еще и потерял своего коня. Ну какая может быть полынь в тайге, скажи мне на милость, пускай даже за полсотни верст отсюда за Киевом начиналась уже лесостепь? Населявшие эту тайгу по обеим берегам Днепра древляне и северяне были особыми племенами, поклонявшимися славянскому Аполлону или Чернобогу, не в смысле черному, но неведомому божеству, из которого проистекает загадочный Триглав – тройственный бог, известный по мифологии полабских и поморских славян. Вот почему древляне и северяне довольно легко приняли греческое христианство, ведь где один – там и три. Выходит, по сути, что наш Чернобог самый древний небожитель индоевропейских народов, их и создавший. Его два святилища находились: одно в окрестностях Чернобыля, а другое в Чернигове, да и, как ты понимаешь, оба поселения названы в честь него: и наше местечко, и знаменитый древнерусский город, центр большого и влиятельного княжества. Однако в таких местах, а особенно в хвойных лесах у Чернобыля, полно всякой нечисти, питающейся в местах силы от энергии прежних алтарей, о чем я тебе расскажу позже. А теперь давай спать – у меня еще много чего есть, что тебе рассказать, – заключил, видя сморившееся лицо Романа.

Следующий день как одно большое, но все же стремительное мгновение: завтрак, обход, обед и процедуры в промежутках, затем после ужина игра в шахматы, в которой выигрывали поочередно то слегка облученный лейтенант, то подающий надежды археолог. Правда, первый, по-видимому, поддавался, поскольку имел первый взрослый разряд и выписывал в десятом классе один международный англоязычный шахматный журнал. Уже перед отбоем Глеб достал из своей увесистой папки на молнии общую тетрадь и, сев на край кровати Романа, продемонстрировал ему любопытную фотографию, при этом сказав:

– За неделю до аварии я находился вблизи Чернобыля, стараясь обнаружить следы племени древлян в округе, но нашел нечто большее, о чем расскажу тебе не сегодня. Вернувшись в Чернобыль, встретил давно знакомого мне фотографа городской газеты Вадима Овчаренко, и он сунул мне фотографию, сказав, что главный редактор газеты категорически запретил ее публиковать, дабы не сеять паники среди местного населения. Более того, проследил, чтобы фотограф в его присутствии передал негатив представителю райотдела КГБ, а уже распечатанные фото собственноручно сжег в своей большой пепельнице. Однако Овчаренко сохранил три фотографии и две из них отдал мне, а третью оставил себе на память. Одну я отдал отцу, чтобы он с оказией показал офицерам из округа ПВО – они ведут учет подобных вещей; ну а вторую вклеил в тетрадь, куда заношу факты по чернобыльским археологии и антиковедению.

Под фотографией шла написанная от руки цитата из «Слова о полку Игореве»: «Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень || и поеха по чистому полю. || Солнце ему тъмою путь заступаше; || нощь, стонущи ему грозою, || птичь убуди; || свистъ зверинъ въста, || збися див, || кличетъ връху древа, || велитъ послушати – земли незнаеме, || Волзе, || и Поморию, || и Посулию, || и Сурожу, || и Корсуню, и тебе, Тьмутораканьскый блъванъ!»

– Не могу понять, к чему это цитирование? – изумленно спросил Роман Беневоленский.

– Эх, все вам технарям надо растолковывать. Это заснятое Вадимом Овчаренко существо – криптид, научно выражаясь – и есть тот самый див, упомянутый в «Слове о полку Игореве». Тогда он предупреждал об опасности Новгород-Северского князя Игоря, заметь северского, а 19 апреля этого года в субботу пытался достучаться до жителей Чернобыля, предваряя своим появлением большую катастрофу. У Овчаренко выходят окна квартиры на Припять. В тот день ранним утром сначала встала жена Вадима и, увидев странную огромную летающую над Припятью птицу с похожими на человеческие конечностями, растолкала его, и он успел сделать несколько кадров. Причем над рекой существо в тот ранний час, кажется, около пяти, видели, наверное, с десяток людей, кроме семьи нашего фотографа. Так что шила в мешке не утаить, и еще до аварии в городе и окрестностях поползли слухи о криптиде как предвестнике чего-то страшного. А сейчас после случившегося людская молва уже превратила его в жуткое чудовище, да, к тому же, дескать, кто-то из ликвидаторов наблюдал его парящим над объятым пламенем четвертым энергоблоком. И пошла писать губерния разные небылицы. Как тут ни вспомнить русскую пословицу – у страха глаза велики. Свое мнение я тебе высказал и полагаю, что див был послан в качестве предупреждения о чем-то неотвратимом. И свою задачу, как в случае с князем Игорем, он выполнил. Представляю, во что его превратят люди по прошествии десяти-двадцати лет.

Глеб Галашко закрыл тетрадь, встал и, вернувшись на свою кровать, продолжил свой увлекательный краеведческий рассказ:

– Итак, повторюсь, Чернобыль впервые упоминается в конце XII столетия, когда население Киевского княжества, терзаемое усиливающимися набегами степняков, уходило на север Руси в ростовские земли и в Залесье. Потомки древлян уходили со своей родины по двум направлениям – в литовское Принеманье (позднее Виленский край) и в удел ростовских людей на Верхнюю Волгу: именно здесь на Литве и в Поволжье и возникли впоследствии две Черных Руси, где сохранялась память о Чернобоге, да и получивших, как выясняется, названия от него. Вот и получается, что изначальное наименование городка Чернобыля оказывалось Чернобогова быль, ну а поскольку при греческом христианстве не принято было упоминать прежнего бога, то тем самым он и стал Чернобылем, как впоследствии и обе Черных Руси. Вот и былины киевского цикла пришли на север через волжскую Черную Русь и Заволжье от русских переселенцев туда из земли бывшего племени древлян. Татаро-монгольское нашествие с падением Киева ранней зимой 1240 года поставило жирную точку в истории земли бывших древлян северной Киевщины: татары прошли Южным Полесьем вплоть до Волыни, разоряя города и забирая в полон население – и эта земля на два с половиной столетия пришла в полный упадок. Возрождение этой земли пришло в XVI столетии с новым населением, пришедшим под предводительством польско-литовских воевод. Само население, хоть и являлось православным, но происходило из Полесья, Подолии и Подляшья, не имея никакого отношения к прежним жителям земли древлян. Отсюда и полное забвение подлинного значения названия Чернобыля.

В это мгновение Роман Беневоленский, до сих пор завороженно слушавший Глеба Галашко, встрепенулся, прервав собеседника в резкой и несвойственной для себя манере:

– Вспомнил. Глеб, у нас в рабочем городе Сормово Горьковской области в нашей пятой школе историю преподавал один московский диссидент, присланный к нам на перевоспитание. По прежнему своему призванию он был филологом-романистом и прекрасно читал тексты на классической латыни. Так вот он и рассказывал нам, что перед осадой города Карфагена римским полководцем Сципиона, приведшей к его падению, над городом ранним утром летала большая черная птица, названная черным фениксом Финикии или Ханаана, что якобы нашло отражение в рукописи одного римского фламина.  Я потом у своей старшей сестры Валерии, закончившей классическое отделение филфака МГУ, спрашивал про черного феникса, а она все отмахивалась, дескать, выдумал твой учитель, живя в нашем скучном Сормово. Как знать, как знать, совпадение это или то же самое существо…

– Насчет криптида один преподаватель с нашего факультета после рассказанного и показанного мной даже выдвинул версию, что это некий древнеславянский жрец, волхв, гений места, подобным образом возвещавший будущую катастрофу, но у меня свое мнение, изложенное тебе. Между прочим, евреи, начавшие заселять Чернобыль со второй половины XVI столетия, происходили из-под Брест-Литовского и говорили на варианте славяно-еврейского языка «кнаанит», не дошедшего до наших дней (на нем общались в средневековье в Пражском гетто). Совпадение ли, сложно сказать. И вот теперь мы подошли к главному в моем скромном изыскании, о чем я тебе расскажу завтра в субботу, столь почитавшуюся чернобыльскими хасидами.

Суббота выдалась более свободной от процедур, и оба молодых человека решили поиграть после обеда с выздоравливающими военнослужащими в настольный теннис в фойе актового зала госпиталя. Роман выдержал только две партии – сказывались последствия лучевой болезни, в том числе одышка и утомляемость; тогда как Глеб виртуозно и непрерывно выиграл все свои шесть партий. В этот день они не стали дожидаться отбоя, и Глеб начал свое повествование, как только они возвратились с ужина из госпитальной столовой.

– Собственно, евреев из Подляшья и Литвы расселил во второй половине XVI столетия в Чернобыле владелец этого местечка Филон Кмита-Чернобыльский. Ты что-нибудь слышал об этом деятеле? Вижу твое недоумевающее выражение лица: как и все, ровным счетом ничего. Именно он, а отнюдь не Даниил Галицкий, кровный родственник святого князя Александра Невского, принявший от Папы Римского королевскую корону, и является одновременно отцом и злым гением украинства. И о последнем ты, как вижу, ничего не слышал. Зато все знают о его наследниках: Выговском, Брюховецком, Дорошенко, Мазепе и пр. Однако, не вырубив сам корень, невозможно бороться с явлением, которым проросла эта земля и которое называется предательство, измена, ренегатство и пр.

– Что ты имеешь в виду? – сурово и напряженно вопросил Роман.

– Между прочим, Михаил Булгаков в гимназические и университетские времена не единожды посещал Вышгород и Чернобыль и слышал от местных крестьян рассказы о местном пане, якобы обманувшем саму смерть и даже лукавого. Они впечатлили начинающего классика русской литературы, в ту пору находившегося под влиянием гоголевского «Портрета», и он впоследствии гиперболизировал личность Филона Кмиты-Чернобыльского, выведя его под образом Абадонны, демона войны в «Мастере и Маргарите». Каким образом я пришел к такому выводу? Да потому, что принципы Абадонны разделял и Филон Кмита-Чернобыльский: направь всю злобу на своих и внешне верно служи чужим, подтачивая и их господство, в чем и заключается практическая суть украинства, идущего отнюдь не от Вишневецкого или Сагайдачного, а от Кмиты-Чернобыльского, имевшего сановную родню при дворе московитов, но направивших на них, своих, все свое презрение, вместе с тем подтачивая и польско-литовскую гегемонию, поскольку понимал, что, будучи схизматиком по рождению, никогда не станет своим при варшавском дворе. Наверное, Михаил Булгаков и занялся бы таким феноменом, как Кмита-Чернобыльский, но, видя, как на Украине благодаря большевикам проводилась политика коренизации и украинизации, да и не желая подвергать риску свои наладившиеся писательские отношения в Москве во второй половине тридцатых, он отказался от своих замыслов, тем паче в Харькове и Киеве победила националистическая линия украинской литературы в лице разных там Иванов Ле и Петров Панчей, тогда как русские писатели чувствовали себя неуютно, при первом удавшемся случае покидая юную «коренизированную» республику с предварительным вырыванием корней нашей общей русскости. Собственно, в УССР осуществилось то, о чем втайне мечтал в далеком XVI столетии лукавый шляхтич Кмита-Чернобыльский.  А что нам известно о Кмите-Чернобыльском. Прежде всего то, что, оставаясь православным, он искоренял все связанное с греко-православной верой в своем родном Киевском воеводстве и других местах. Он осознавал, что ему не бывать магнатом, а посему он исподтишка кусал своих хозяев – вполне щирый украинец, ведь «вовремя предать – это значит предвидеть» по незабвенному фильму Эдьдара Рязанова «Гараж». Итак, Филон Кмита родился в 1530 году и происходил из шляхетского рода Кмит Киевского воеводства из окрестностей Чернобыля. В 1562 году он, будучи державцем замка Остёр в Северской земле, во главе 300 всадников разгромил двухтысячную дружину своих русско-московских единоверцев. Дальше он с отрядом 1400 всадников осадил на Северщине московский город Чернигов и сжег его посад. Совместно с ротой князя Острожского вероломно напал на русский отряд князя Мещерского, с кем днем ранее вел дружеские и благоприятные переговоры. Спустя некоторое время выступил в поход на Стародуб с тысячью конных людей из крымских татар и бродяг разного роду и племени черкасских слобод и, получив отпор и возвращаясь с ними восвояси, разбил передовой отряд московитов и взял в плен князя Василия Темкина-Ростовского. В начале 1564 года прикрывал тылы наступавшего на Полоцк князя Николая Радзивилла и в битве при Чашниках с небольшим отрядом татар и литовцев не позволил соединиться полку князя Петра Серебряного-Оболенского, двигавшегося к Орше из Вязьмы, с московским войском Ивана Шуйского, а 2 февраля того же года вынудил отступить Петра Серебряного-Оболенского от Орши к Смоленску. Летом следующего года, предводительствуя 1600 конными хлопами, ногайцами и черкасами, взял и разграбил приграничный московский городок Почеп, отчасти истребив, отчасти изгнав его жителей. В 1566 году получил должность Оршанского старосты и в частное владение местечко Чернобыль и волость с «придомком» (титулованием) Чернобыльский. В 1568 году с 4000-м отрядом «посполитого сброда», как отмечали русские источники, пытался осадить и взять Вязьму, чем вывел из себя Литовского князя Стефана Батория, направившего ему окружную королевскую грамоту, воспрещающую набеги в пределы Московского царства. В 1579 году снова с литовскими людьми опустошал пограничные поселения Смоленской земли, а затем соединился со своим отрядом с войском Стефана Батория, выступивши в поход на Полоцк. С 1580 года Кмита-Чернобыльский сенатор Речи Посполитой и смоленский воевода, но формальный в обоих случаях, поскольку Смоленск не принадлежал тогда Польско-литовскому государству. Во время похода Стефана Батория на Великие Луки на голову разбит со своим 9-тысячным войском в битве при Настасьино, откуда чудом спасся, якобы используя колдовство. Совершал набеги вглубь Московского царства и в 1581 году успешно взял город Холм в Новгородской земле. Тогда же со своей шляхетской хоругвью (50 всадников) участвовал в походе Батория на Псков. Центром своих маетков сделал замок Пиков на Брацлавщине. Умер здесь же 29 ноября 1587 года. Практиковал магические обряды: во время одного из них у него якобы остановилось сердце. Был похоронен в Пикове, правда, по местному преданию гроб с его телом впоследствии оказался пустым, во что я сам, признаться, верю. При жизни он всех предавал и обманывал ради славы и «здобутка» – и своих, и чужих. Выдающийся русско-польский деятель и писатель XVIII и начала XIX вв. граф Иван Осипович Потоцкий называл его «темным гением Пикова», очевидно, сделав вывод о нем из легенд, которые ему поведали его крепостные. Отсюда граф больше любил Уладовку, нежели Пиков, и свои коллекции с архивом собирал в фольварке, расположенном именно в этом селе. Польский живописец Ян Потоцкий тонко подметил коварный характер обращенного в себя и замышляющего каверзы ротмистра Филона Кмиты-Чернобыльского, удачно отобразив его портрет на своем историческом полотне от 1872 года «Стефан Баторий под Псковом». Вот лаконично о жизненном пути темного гения не только Пикова, но и Чернобыля. Впрочем, это еще не все…

– По-твоему получается, что он жив… Но это же бред, Глеб!

– Ну знаешь ли, с некоторых пор я стал весьма всерьез относиться к нашим сказка, да и мнение графа Ивана Потоцкого на сей счет ох как важно! Я вот грешным делом даже подумал, что своего Агасфера в «Рукописи, найденной в Сарагосе» он списал с фигуры Кмиты-Чернобыльского. Почему нет, хотя бы частично, учитывая, что Агасфер – собирательный персонаж? А мужицкие сказки Пикова подвигли графа на это. В родительской библиотеке я прочел роман «Голем» Густава Майринка (московское издание 20-х гг.), и зачем утверждать, что Кмита-Чернобыльский не может быть нашим, мягко выражаясь, славянским Големом. Именно он привел евреев из-под Бреста и Бельска в Чернобыль в рамках программы Речи Посполитой по заселению пустующих владений. И отбирал он себе евреев-каббалистов для собственных магических нужд. Ими и, разумеется, их знаниями он хотел укрепить место силы вокруг заброшенного святилища Чернобога в окрестностях Чернобыля. Я его нашел, к слову. С евреями он обращался очень жестко и жестоко, как и подобало польско-литовскому офицеру, вознамерившемуся стать магнатом, что ему, как мы выяснили, наполовину удалось (впрочем, так же свирепо он поступал со своими единокровными единоверцами-московитами). Зная, каким ремеслом он занимается в своих набегах, наводя на православные земли басурман, в том числе крымских ногайцев, благородные ляхи откровенно им брезговали. А посему он был в почете лишь у таких же под стать ему выслужившихся у латинян предателей греко-православной веры – у всех этих Сангушек, Ходкевичей, Сапег, Друцких и пр. Возможно, притесняемые им евреи-каббалисты из Чернобыля наложили на него определенную магическую формулу заклятия и его не упокоенные душа с плотью скитаются уже не одно столетие вокруг святилища Чернобога. Во всяком случае я бы не стал делать поверхностные выводы об этих вещах. Вот и спутник по жизни и писательству великого Михаила Афанасьевича Булгакова и опять же киевлянин Яков Эммануилович Голосовкер происходит из семейства крещеных чернобыльских хасидов. Спутник я сказал в том смысле, что их жизненные орбиты двигались параллельно друг другу и так и не пересеклись на плане земного бытия, но, возможно, когда-нибудь и где-нибудь пересекутся, я почему-то верю в это.

Они заговорились столь откровенно, каждый поскрипывая своей армейской кроватью, как будто знали друг друга по прежней жизни, пока несколько часов по полуночи не ворвалось своей свежестью и не оглушило соловьиными трелями погожее киевское утро, усыпив обоих крепким сном постепенно и необратимо выздоравливающих молодых людей.

Несколько дней спустя выдался очень ветреный день в Киеве и, как выяснилось, пришел с Суходола (низовье Днепра) суховей, дувший в направлении северо-запада – его порывы даже издавали свист, упираясь в старые рамы окружного военного госпиталя, напоминая, по мнению Глеба Галашко, завывание отбившейся от стаи молодой волчицы. На закате все стихло, и небесный свод покрыли, словно светящиеся ягоды, крупные звезды южной ночи, которые невозможно увидеть ни в Черной Руси на Волге, ни по всему русскому Залесью. В такой торжественной и строгой обстановке, восхищавшей некогда эллинских философов и мудрецов классической поры, и продолжилась их беседа о стремительно произошедших события, опаливших их если не огнем, то уж точно горячим пеплом.

– Вообще паны и люди иных сословий из наших мест – киевского и житомирского Полесья, Северщины и Подолья – славились своим оборотничеством, – как ни в чем не бывало начал Глеб.

– Это что же у вас край русалок, ведьмаков и ведьм? – бодро вопросом поддержал товарища Роман, сам мгновенно разогревшись любопытством от услышанного.

– Ну можно сказать и так, старина, – наверное, впервые столь по-свойски ответил ему студент археологии и, на минуту смолкнув, вероятно, что-то обдумав, принялся разъяснять предмет. – Видишь ли, я бы сам никогда в это не поверил, когда бы воочию не столкнулся с подобным явлением. Опять же оборотничество, как ни странно, может быть положительным и отрицательным. Опять же, по словам мужиков из Пикова, обладавший первым качеством граф Иван Потоцкий, кажется, чтобы обезопасить себя в этом плане часто избегал своего фольварка в Пикове, уединившись в Уладовке. Говорят, он мог принимать обличье белого волка из-за случая на охоте, произошедшего с ним на заре туманной юности. Есть мнение, что оборотни скитальцы во времени, а превращение в животного или птицу им помогает путешествовать, проникая во временные порталы между прошлым, настоящим и будущим. К примеру, тот же граф Потоцкий посетил столько стран, сколько в наше сложно представить даже при помощи самолетов и скорых поездов, да еще оставил по внушительной книге по-французски о каждом своем странствии, когда существовали только гусиное перо и чернила. Сегодня его видели здесь, а завтра уже там, как будто он сошел с трапа самолета Ил-62. Однако оборотничество отнюдь не означает того, что некий человек ловко прикинулся волком, медведем или иным животным. Стало быть, внешнюю человеческую оболочку может использовать другая сущности, подселившись к человеческой душе благодаря порочности и дурным наклонностям последней или вследствие магического ритуала. Как видим, здесь имеет место иной вид оборотничества при сохранении человеческого обличья. Полагаю, именно это и произошло с любителем чернокнижия, жестоким приверженцем ренегатства, обмана и измены, «темным гением Пикова» Филоном Кмитой-Чернобыльским. Вот почему встречи с ним и опасался мастер оборотничества противоположного рода граф Иван Потоцкий. Безусловно, оба связаны со славянским божеством Чернобогом и его местами силы, но если первый откровенно паразитирует на них, то второй использует их во благо, что и подтвердила его насыщенная творческая жизнь, оборванная на взлете выстрелом пригретого им коварного убийцы и польского заговорщика.

– Я читал «Рукопись, найденную в Сарагосе», и в предисловии к ней наш советский литературовед пишет, что граф совершил самоубийство, сняв серебряный шарик с крышки серебряной сахарницы и предварительно выточив из него пулю.

– Ну эта версия давно оспаривается современными историками и краеведами, а официально мы ее признаем, чтобы не обидеть наших нынешних польских союзников, ведь память Ноябрьского восстания против русского царизма для них священна. Впрочем, вернемся к нашим баранам, ну или овцам, как угодно.  Накануне дня космонавтики 11 апреля мне наконец удалось найти в окрестностях Чернобыля черный камень алтаря Чернобога. Я шел тогда от города Припять на запад с небольшим смещением к северу по большому массиву сначала смешанного, а затем уже дремучего хвойного леса, прихватив с собой лишь незаряженное одноствольное ружье с дюжиной патронов, рассованных по карманам, поскольку являлся с восемнадцати лет членом киевского охотничьего общества при спортивном клубе «Динамо». Пополудни зарядила морось и внутри душа вдруг начала сжиматься, содрогаться, чего-то опасаться впереди, пытаясь увести меня в сторону или назад. Однако воля мне несмотря ни на какие трудности твердила мне: «Вперед! Ничего не бойся и ни о чем не думай». Как вдруг я увидел просветы в еловой части и спустя, наверное, сто пятьдесят или двести метров передо мной открылась немного приподнятая к центру очень и большая гладкая поляна диаметром около трехсот метров, куда, возможно, запросто могла бы приземлиться летающая тарелка: во всяком случае, у меня в голове промелькнула такая мысль. Стиснув зубы и заглушая в себе внутреннее беспокойство, я дошел до центра поляны, где увидел вросший в землю большой черный валун, почти плоский сверху, рассеченный довольно глубокими продольными трещинами, на которые особо не обратил внимания, – заснять бы все это, но фотоаппарата со мной не было. Моя тревога внезапно ушла, как ее и не бывало. Хоть непогода и усиливалась, я все же решил пройти по периметру поляны в надежде что-либо обнаружить. Мое любопытство было вознаграждено, но награда ли это или тяжкий крест? Я вернулся на исходную точку на краю поляны и стал двигаться от нее опушкой по часовой стрелке. Дойдя до противоположной стороны, обнаружил старинную малороссийскую хату с камышовой крышей и изгородью, основой сооружения которой служили большие кривоватые оглобли и вертикальные колья на вершках которых торчали горшки и макитры. Странно, как я ее не заметил, находясь у изрезанного трещинами камня. Я вошел в хату, увидев вместо икон, как и положено в красном углу, зеркало. В тот же миг я ощутил удар средней силы сзади посередине позвоночника, услышав голос, повелевший мне сесть на высокий табурет в горнице и смотреть в зеркало, в котором я разглядел лицо странного существа, полностью заросшее волосами и бородой. Уже неплохо, подумалось мне, поскольку существо знает и понимает современный русский язык. Это был могучий дед, одежду которого мне так и не удалось увидеть из-за волос.

– Кто ты? – переведя дыхание, спросил я.

– Не меня ли ты ищешь, юноша? – ответил он мне вопросом, а затем добавил. – Я небезызвестный тебе Филон Кмита-Чернобыльский, один из первых, кто заразил эту землю трупным ядом предательства и измены. Все остальные гетманы, атаманы и правители уже пришли на удобренную мной почву, а вот меня-то ваши историки и не знают, вернее, считают второстепенной и незаслуживающей внимания фигурой.

– Ты оборотень?

– Ты говоришь. Я тот, через кого в славянский мир пришла энергия распада. Отвергнутый даже адом и обретший во время магического ритуала заклятие, я превратился в пороговую сущность, которую ваши недальновидные ученые растревожили своими экспериментами по расщеплению атома. Очевидно, я и родился давным-давно для этого дня, чтобы наконец преподать вам урок, после чего мир уже не будет прежним, а ваша огромное государство сойдет на нет. Украина станет добычей демонов Руины, которые когда-то уже были запущены мной. Ваше расследование предстоящей трагедии ни к чему не приведет, хотя, казалось бы, зачем вам ставить свою махину у тектонических разломов и неподалеку от алтаря прежнего бога. Христиане на таких местах ставили церкви, как бы беря под покровительство ранее существовавшее святилище. Впрочем, все, что пребывает на поверхности, вы и не видите, что неудивительно с вашим нынешним мировоззрением.

– А отчего черный камень посередине поляны рассечен трещинами?

– Вон куда ты хватил! Да отпусти же ремень своей рушницы, а то натрешь себе пальцы, – ей ты мне ничего не сделаешь, да и заряда у тебя нет в стволе, как мне известно… Но тебе я отвечу, ибо ты уже не в силах ничем помешать предстоящему событию. Знай, что оттуда выходят наружу шаровые молнии. Ты, наверное, заметил мельчайший кристаллический пепел вокруг валуна, образующийся мгновенно от соприкосновения их с травой или занесенной ветром сухой листвой, ветошью. Говорят, очень целебная вещь. Ну на этом наше свидание окончено. Ступай заниматься своими науками и копать не по своей воле, а там, где тебе скажут, юноша. И благодари судьбу, что выбрался живым из заколдованного пристанища Филона Кмиты-Чернобыльского. Обычно отсюда уже не возвращаются в живых.

– А можно еще один вопрос: ты что, можешь ими управлять?

– Но это уже слишком, юноша…

Все сразу исчезло – и зеркало, и отражавшееся в нем волосато-бородатое лицо околдованного заклятьем существа: буквально через несколько мгновений я оказался в той точке на опушке большой похожей на перевернутое блюдце поляны, откуда начинал свое исследование и, решив не возвращаться к камню и не испытывать больше судьбу, побрел в город Припять, сжимая крепко ремешок от и вовсе не понадобившегося мне ружья, где заночевал в доме у одного давно знакомого «черного» археолога. Поделился увиденным и пережитым только с отцом, но он посчитал, что это было наваждение и меня ввели в иллюзию лесные духи. Тем не менее, координаты этого места я четко определил и внес в свою тетрадь…

Вскоре прошел весь срок пребывания в окружном госпитале для ставших друзьями лейтенанта войск Гражданской обороны Романа Беневоленского и студента исторического факультета Киевского университета Глеба Галашко. Они оставили нелюдимого немца Вилли Лорая, лечение которого затягивалось, в наследство другим въехавшим на их место военнослужащим. На два дня с ночевкой Глеб пригласил Романа к себе домой в Печерский район Киева, неподалеку от Суворовского училища на бульваре Леси Украинки, а полковник Владимир Галашко взялся выправить все воинские проездные документы и предписания лейтенанта: через двое суток тот направлялся в военный профилакторий, находившийся в Кировском районе Крымской области. К тому же, за Романом в Киев должна была через день заехать из Москвы старшая сестра Валерия, тоже спешившая к дочке Насте и мужу физику-теоретику Павлу Самохвалову в Гаспру под Ялту на отдых. Для сестры дед с бабкой из Москвы по академической квоте забронировали номер в шикарной гостинице «Украина» (бывший «Паласт-Отель») в центре Киева. На следующее утро Глеб и Роман встретили сестру последнего и весь день возили ее на такси по киевским достопримечательностям: Крещатик, Подол, Софийский собор, Владимирский собор, Андреевская церковь, Киево-Печерская лавра. Отужинав втроем в ресторане гостиницы «Украина» и оставив отдыхать сестру Романа Валерию в номере, они решили прогуляться от станции метро Печерская до дома Глеба и по пути зашли осмотреть двор Суворовского училища: Глеба как сына полковника штаба округа беспрепятственно пропустили через КПП, да и у лейтенанта Беневоленского проблем с местной комендатурой не возникло. Здесь когда-то располагалось Киевское инженерное военное училище, юнкером которого являлся Николай Афанасьевич Булгаков (1898-1966), умерший вдали от родины родной младший и любимый брат выдающегося писателя, врач, биолог, бактериолог, послуживший прототипом Николки Турбина в бессмертном романе «Белая гвардия».

Они оба стояли у памятника А. В. Суворова, не в силах скрыть друг от друга невесть откуда нахлынувшей обоюдной грусти, а в закатном мареве нависала вдали с днепровского холма Родина-Мать со своим коротким гладиаторским мечом. Первым прервал тяготеющее сумрачное безмолвие Глеб Галашко:

– Роман, я написал тебе на листе топографические координаты подворья с хатой Филона Кмиты-Чернобыльского. Полагаю, что они когда-нибудь тебе да пригодятся. В любом случае, ты узнаешь, как их применить. Все произошло как он говорил Кмита. Смотри, как все развивалось в Чернобыле – 20 секунд и аппаратура отключена, затем 20 световых вспышек и несколько шаровых молний, а затем уже глухие взрывы в четвертом энергоблоке. Таков пролог катастрофы, после которой мир уже не будет прежним ни для нас, ни для кого бы то ни было. Если мы больше не увидимся по тем или иным причинам, то приезжай на синь-камень Чернобога в Переславле-Залесском в ростовской земле и вспоминай обо мне.

– О чем ты говоришь, дружище! У нас еще вся жизнь впереди.

– Вся да не вся. Поверь я знаю, о чем говорю. У меня в роду был слепой кобзарь из северской Мены с сильно развитым предвидением на тонком плане. Опять же моя мама Лидия Федоровна Волковинская из рода околичной шляхты Подолья, у них все то же обладали подобными способностями. Глянь, как мы с тобой разоткровенничались, можно сказать, в присутствии обоих братьев Михаила Афанасьевича и Николая Афанасьевича Булгаковых, а свидимся ли мы с тобой с ними, как знать, а в общем, я и не исключаю такой возможности. Ладно, пошли уже домой.

Придя домой и на цыпочках пробравшись на кухню, поскольку родители Глеба уже спали, они, достав из холодильника горилку на меду и с перцем, трижды подняли тост и выпили за Чернобогову быль, былины киевского цикла и Черную Русь, уроженцем которой по праву получались Роман и Валерия Беневоленские.

Поутру, пока Валерия покупала снедь в дорогу на Бессарабском рынке Киева, они еще несколько часов кряду просидели в привокзальном кафе, лениво потягивая пиво из Оболони, и когда уже вернулась Валерия, а пассажиров пригласили на посадку на дневной поезд, следовавший до Симферополя, Глеб сунул в руку Романа книгу Бориса Рыбакова «Язычество Древней Руси», сказав несколько удрученно:

«На память… И чтобы нескучно было в дороге»

Они ехали около получаса, когда поезд уже миновал киевские предместья, взяв путь на юг в направлении Крыма, в их купе постучал проводник и, удостоверившись в наличии здесь Валерии Самохваловой-Беневоленской передал ей плетеную корзину, полную киевских черных и белых роз.

– Все же как-то грустно, Роман, с твоим другом будущим выдающимся археологом, да и ты уже не тот, а возмужавший что ли в катастрофе, – к ее горлу подкатил резкий ноющий ком, и она чуть было не расплакалась от смешанного чувства сожаления о неведомом и признательности.

Владимир ТКАЧЕНКО-ГИЛЬДЕБРАНДТ,

GOTJ KCTJ,

военный историк, переводчик

Окончание следует