Гайто познакомился с Лаурой совершенно случайно, на одном из приемов в Каире, совершенно не ожидая встретить ее именно там, здесь и сейчас. Пальмы и жара, солнце и запах водорослей, по какой-то причине, совершенно лишили его ощущения времени, и в каждом блике зеленовато-голубого отлива вечернего марева чудилась будущая прохлада ночного прибрежного воздуха.

Гайто вырос на море. Он не часто об этом рассказывал, но все его детство проходило в небольшом прибрежном городке. Он расправлял плечи от солнца, ощущая свою молодость и соль на губах от моря. С раннего детства он ощущал себя человеком-амфибией, словно мог запросто дышать жабрами, заплывая за красные буйки, и ныряя до самого дна, касаясь подводных зеленовато-бурых камней и мечтая, что ему встретятся морские чудовища, с которыми можно будет сразиться на саблях или мечах. Еще Гайто всегда помнил запах шпал на прибрежных станциях, которые пронзали его до самых глубоких нетронутых территорий где-то в глубине своего и чужого подсознания.

Лаура была молода и даже слишком красива. Гайто никогда не нравились слишком молодые женщины, он им совершенно не доверял, побаивался, сторонился, но Лаура поразила его какой-то странной зовущей уверенностью, что он никогда ничего подобного не видел и не встречал, и что она распахнет для него совершенно необыкновенный мир своего дома и пути.

Он совершенно не ожидал встретить ее здесь, среди хорошо знакомых людей и знакомых. Она шла мимо, торопясь что-то сделать, держа стакан выжитого апельсинового сока со льдом, и он вдруг, буквально на лету, словно поймал ее взгляд, направленный вовсе не на него, а куда-то в мир, и этот взгляд вдруг все решил, потому что с этой самой минуты Гайто вдруг понял, что безнадежно впал в детство. Или вернее, вдруг проснулся.

Целый день был наполнен делами, и было совершенно невозможно сконцентрироваться на чем-то, кроме телефонных сообщений и мучительных логических умозаключений. Изредка лицо Лауры всплывало в его сознании, словно помимо его воли, и ему было вдруг неожиданно смешно и легко, как в юности, от радости того, что мысль, отточенная и яркая, буравила сознание, сиюминутно задавая вопрос – кто же она такая?

Лаура была легкой в общении. Его радовала ее легкость, от которой он давно отвык, все время напрягая свое сознание, которое сиюминутно работало в отношении всего, что его окружало, и дома, и на работе. Лаура, словно ветер, вдохнула в его думы, нечто новое, легкое, совершенно иррациональное и непривычно приятное. Он даже не заметил, как вдруг стал вспоминать, как она разговаривала, как ходила, как быстро меняла тему разговора. Привычный мир словно отступал на задний план, мешая ему сконцентрировать мысли только на Лауре. Он гнал их прочь, отталкивал от себя, а потом, вновь и вновь, словно замирал на месте, вспоминая, как она громко засмеялась, через минуту после того, как он при всех уронил на пол стакан с водой, который с дребезгом разбился о мраморный пол, разбросав осколки, в радиусе десяти метров.

Он сразу же стал спрашивать у знакомых, откуда была Лаура. Все сходились на мысли, что она была необыкновенно привлекательна и легка в общении, и что толком о ней никто ничего не знал, и даже не пытался узнать. Гайто уже отбрасывал мысль о том, чтобы ответить себе на вопрос, откуда была Лаура, и кого она напоминала ему, но смутное ощущение ее присутствия снова возвращалось, заставляя его блуждать по прибрежным теням своего прошлого вновь и вновь.

Он снова вспоминал свою работу в Йемене. Долгие перелеты на маленьких, разбитых самолетах над пустыней, бессонные ночи, просящих бакшиш нищих у дверей обшарпанной гостиницы, головы негритят, вращающиеся под раскаленным песком. Солнце над пустыней было всегда огромное, и садилось оно на горизонте стремительным махом, ранним вечером, восходя еще быстрее утром, оставляя вдали ярко зеленый цвет над пустыней, подтверждая возможность пересечения параллельных прямых.

Он вспоминал, как туда неожиданно приезжала Карен, и как они долго ходили по берегу моря, слушая друг друга, и внимательно вглядываясь в глубины горизонта, нависшего над темнеющим к ночи морем.

Когда он вечером, смущенный всеми своими мыслями, наконец, добрался до номера гостиницы, отобедав и встретившись со всеми местными денди, фотографами и представителями спецслужб, он вдруг снова предстал в своем сознании перед лучезарным лицом Лауры, которая, словно они даже и не расставались, продолжала рассказывать ему что-то о себе, своей жизни и прошлых горестях.

Гайто ворочался с бока на бок, не в состоянии заснуть, удивляясь тому, что сознание то снова возвращало его в Йемен, то неожиданно погружало в снег, парижский снег, так случайно выпавший когда-то, когда он повез туда Карен впервые, показывая ей Сену, его любимые кафе и кварталы, парк Монсо с мраморным белым Шопеном, Буживаль и Шато де Шаз, с бесконечными прудами, уютными ресторанами и свежим воздухом. Больше всего Париж ассоциировался у Гайто с парком Тюильри, там вечно стояли зеленые стулья у пруда, открывая невероятные ландшафты зеленых газонов и кустов. В этом же парке он сидел со всеми известными актерами и художниками прошлого, которые словно нарочно появлялись там, как только он переступал границы роскошной золоченой решетки.

Когда Гайто уже начал засыпать, он вдруг почувствовал, что Лаура снова была очень близко, он увидел ее, словно воочию, посмотрел в глаза, и почувствовал, что его всего перевернуло, свернуло, заново выбросило из трубы дьявольской топки сознания. Он стал бешено крутить головой, мотая ее из стороны в сторону, а потом уткнулся в подушку, уперевшись ногами в остов железной кровати. Потом он замер, весь напрягся, ворвавшись в огромный темный тоннель, словно поезд, который выбросил его и сам выбросился в пятое измерение, в котором было уже совершенно невозможно дышать.

Когда он встретил Лауру на следующий день за завтраком, то поразился до какой степени помолодевшей и еще более жизнерадостной она выглядела. Он никак не мог отделаться от своих мыслей накануне, смутившись им ни на шутку, когда вдруг снова встретился с ней глазами.

Через несколько часов напряженной работы, он снова увидел ее, у самого входа в гостиницу. Она быстро шла ему навстречу и разговаривала с двумя молодыми клерками в белоснежных рубашках, подпоясанными поясами, и с черным кейсами. Он поймал себя на мысли, что его словно заново удивило ее лицо, такое красивое и спокойное.

«Подумать только, ведь вся жизнь может раз и перевернуться!» — сказал он сам себе, и словно на мгновение замер и завис в новой попытке постичь действительность.

Гайто задумался. Внезапный телефонный звонок вывел его из поля действия воспоминаний и Лауры, он внутренне переключился на каждодневность, и занялся привычной рутиной своих дел. Он думал над тем, как сознание легко ассоциировало Лауру и Карен в один момент, и как настойчиво объясняло ему, насколько они различны. Он пытался отделаться от своих мыслей, они мешали и путали его. Он снова раздражался и старался заниматься чем-то гораздо более важным, но мысли снова тормошили его как остервенелые хищники, выводя из равновесия и мучая своим упорным давлением.

Когда самолет плавно сел на мокрый асфальт и со свистом промчался по взлетной полосе до упора аэро-страды, Гайто на мгновение почувствовал себя необыкновенно счастливым. Он знал, что там, где-то далеко, существовала часть его души, столь далекая и незнакомая, совершенно еще не испорченная глупыми разговорами, ссорами, ненужными выяснениями и буднями. Одновременно он понимал, что вступил на странную территорию областей, которые не могли зависеть только от его желаний и хотений. Он понимал, что жизненная ситуация некоторых встреч была совершенно другого порядка, и могла повлиять косвенным образом на ход вещей, как влияет комета, внезапно попавшая в чужую галактику, без чьего-либо ведома и контроля, вдруг разбившая привычные устои и ожидания. Он почувствовал, что битых пять часов в самолете улыбался как дурак и смотрел в окно, не отдавая себе отчета в том, что происходит, впадая попеременно то в детское ощущение радужности каждой минуты, то в юношескую радость весеннего томления. Битые три часа он разговаривал со своей соседкой по ряду, выпил пять маленьких бутылок красного вина из Duty Free, и совершенно наскучив пассажиру справа, два раза пересмотрел вестерн на английском языке и три раза плотно пообедал.

Когда он вернулся домой, Славка спал. Было поздно. Он подошел к нему, наклонился, чтобы удостовериться, что тот был в порядке. Славка лежал, откинувшись, весь в слезах, и казался немного нервный даже во сне. Гайто провел по его лбу рукой, чтобы удостовериться, что температуры не было, но он чувствовал напряжение в комнате, и попытался сразу включиться в череду дел, чтобы как-то влиться в привычную рутину жизни.

Времени думать о Лауре не было, и он радовался тому, что мог с легкостью войти в привычный ход дел, соизмеряя их текучесть с темпом времени.

Когда он проснулся рано утром, решив, что он больше не будет думать о Лауре, и займется теми из обязанностей, которые давно наметил, он почувствовал такой приступ тоски, что его словно сшибло, сдвинуло с места и бросило об пол. Он уже видел, как садится в самолет и едет на следующую встречу с ней, или как они встречаются неожиданно в метро, и едут вместе куда-то, непонятно куда, или сидят где-то в кафе, и рассказывают друг другу бесконечные истории.

Карен долго не было. Когда она пришла домой, то была несколько больше отрешена, чем обычно. Гайто с ужасом отметил про себя, что она совершенно не радовалась его присутствию, словно стала немного чужая. Он пытался заговорить с ней, но она только отворачивалась и куда-то торопилась, всем своим видом давая понять, что ужасно занята.

Гайто постарался не анализировать, не думать, не нервничать, не беспокоиться. Но мысли сами возвращали его на круги своя, давая возможность осознать, что в какой-то момент он все равно что-то сделал неправильно.

Гайто знал, до какой степени он любил Карен. Он любил ее долго, страстно, терпеливо, и считал ее самым большим подарком в своей жизни. Встреча с Лаурой была каким-то странным испытанием для него, чем-то тяжелым и легким одновременно. Легким, потому что он совершенно ни на что не мог надеяться, и тяжелым, потому что он никак не мог забыть этот поезд в тоннеле и ту бесконечную лавину счастья, которое обещало ее радужное улыбающееся лицо.

«Полный болван, идиот!» — подумал про себя Гайто и весь сжался, как будто бы его изнутри ударили током. «Даже сказать никому нельзя, такой позор!» — повторил он заново еще более глухо.

Когда он ложился вечером спать, он снова почувствовал неописуемую радость от близости Лауры, от того, что он мог изучать ее лицо, представляя его, и долго-долго слушать то, что она ему говорила. Он засыпал и просыпался с этой мыслью, удивляясь как быстро она вошла в его поле существования, и вписалась в тщательно сконструированный мир, который теперь с таким блеском разрушался.

Карен повернулась к нему, обняла, и он словно заново родился, весь выпрямился, ощущая, что ее тело возвращало что-то новое, давно утерянное. Он снова вспомнил их долгие поездки, встречи и расставания. От этого мириада воспоминаний, он словно весь отрешился от прошлого, окреп, меняя акценты и внутренние метафоры, и заново вырастая над миром и собой, словно чудом зажженный феникс, сброшенный с самолета, выплюнутый океаном на берег, и слегка обгоревший при падении на долгожданную   землю.

***

Лаура приехала через три недели. Он ждал ее в ресторане, где она назначила встречу, и появилась там вовремя, одарив Гайто загадочной улыбкой. Она еще больше помолодела и похорошела, легко двигаясь, по мраморному полу. Гайто беседовал с Лаурой о ее планах на будущее, и удивлялся, как легко она заказала ужин, и с каким вкусом выбрала все давно забытые и любимые блюда.

Гайто даже успел подумать, что не готовил лет сто, что Карен вообще готовить не любила и не умела, и что такое новое приобретение в виде угощения, его еще больше удивило, чем то радужное впечатление, которое Лаура произвела своей легкостью и обхождением.

Гайто воодушевился, но и слишком смутился своим мыслям, не переставая удивляться тому, как дружелюбно Лаура беседовала, как одновременно, почти синхронно, оборачивались они оба в сторону окна. И как мерно текла его собственная речь, по ходу их встречи. Он даже подумал, как замечательно было бы перенести это свидание лет на двадцать назад, когда можно было бегать по парку на лыжах, отправляться в дальние поездки, ездить на рыбалку, и ходить в театр и кино. С ужасом думая о том, что предстоит делать на следующей неделе и завтра, Гайто снова смотрел на Лауру и снова улыбнулся.

Потом он неожиданно вспомнил, как давно они не ходили с Карен в ресторан или театр, вспомнил, как давно они не были вместе. Как будто проволокой задетый сосуд, внутри назревало какое-то непонятное беспокойство, словно он соизмерял присутствие всех близких людей в своей жизни, не в состоянии найти им правильное место.

«Карен!» — вдруг закричал он про себя, и имя это обожгло его с той же силой, какой обжигало всегда раньше. Рана ее присутствия была столь глубока, что он отчетливо знал — никакой другой человек заменить ее никогда не сможет, только будет травмировать своим присутствием. Он вдруг отчетливо вспомнил, как познакомился с Карен, как радовался каждой минуте их встречи, как много времени прошло, как многое они друг другу дали, и как каждый раз их совместные планы будоражили воображение и сметали все сформированные планы, полностью их меняя. Он успел еще подумать, как жаль, что жизнь превратилась в хаос и сумбурный поток, что посидеть нормально и поговорить с глазу на глаз не было и нет никакой возможности.

Лаура словно прочла его мысли, но почему-то вдруг встала, и стала собираться. Он ощутил еще большее беспокойство, от того, что своими мыслями словно нарушил идиллию их встречи, словно обидел ее невниманием и своими собственными внутренними тревогами и сравнениями.

«Еще и полный болван!» — подумал он про себя, помогая Лауре надеть пальто.

На улице шел снег, хлопьями заползая под воротник, обрызгивая лицо талой водой. Он обернулся в сторону канала, увидев мириады огней, вобрав полные легкие свежего воздуха, потом наклонился и неловко взял Лауру за руку, посмотрев ей в глаза. Она слегка отстранилась от него и уставилась куда-то в сторону, словно разочарованная и даже расстроенная. Он готов был провалиться под лед и землю от неловкости, быстро вызвал машину и посадил ее в такси.

А потом, перебирая в памяти их встречу, все равно отчетливо и ясно подумал, как проговорил речитативом одну зафиксированную в сознании мысль, о том, что самым ярким впечатлением в его жизни было это радужное ощущение от взгляда Лауры и тот поезд в никуда, который за одну секунду словно сбил его с пути, дав ощущение абсолютной бесконечности, которая рассыпалась как только он пытался собрать ее во что-то приемлемое.

Домой он приехал счастливый и несчастный, слегка раздавленный, и воодушевленный одновременно. Открыл дверь и, не раздеваясь, улегся на диван, лишь через два часа осознав, что дома никого не было.

Нина Щербак