«Мертвец идет» — американский фильм 1995 года, который послужил основой целому направлению развития мысли, постулирующей отмену в некоторых штатах Америки (или даже полную отмену) смертной казни.

Фильм тогда всколыхнул общественность, изменив представления, значительно пошатнув мнение о том, что приемлемо, а что нет. Возможность или невозможность смертной казни в качестве средства, которое останавливает противозаконные действия (deterrent), тогда активно обсуждалась.

Сюжет фильма такой. Сестра милосердия Хелен устанавливает особые отношения с Мэтью Понселетом, персонажем, прототипами которого послужили реальные осуждённые убийцы. Он находится в камере смертников в Луизиане, а она, сестра милосердия, навещает его в качестве духовного наставника после переписки. Актриса, которая играет главную роль, — очень известна. Роль — сильнейшая, показывающая, как много значит христианский подход к жизни и милосердное отношение.

Мэтью Понселет, осуждённый на смертную казнь за убийство супружеской пары подростков, уже шесть лет находится в камере смертников тюрьмы штата Луизиана. Его сообщник Карл Вителло был приговорён к пожизненному заключению без права на досрочное освобождение. По мере приближения назначенной даты казни Понселет просит сестру Хелен помочь ему с последней апелляцией.

Сестра Хелен приезжает посетить Понселета, который ведёт себя высокомерно, и даже не притворяется, что раскаивается. Он заявляет о своей невиновности. Убедив опытного адвоката взяться за дело Понселета, сестра Хелен пытается добиться замены смертного приговора пожизненным заключением. После многочисленных визитов, попытки что-то объяснить, она все-таки налаживает с ним отношения. В то же время она знакомится с матерью Понселета, и с семьями двух жертв. Семьи жертв не понимают, почему сестра Хелен пытается помочь Понселету, и утверждают, что она «принимает его сторону». Они хотят «абсолютной справедливости» (то есть его смерти вместо смерти детей).

Ходатайство сестры Хелен о смягчении приговора отклонено. Понселет просит сестру Хелен быть его духовным наставником во время казни, до самого конца, и она соглашается, по долгу своей службы и по духовному призванию. Сестра Хелен говорит Понселету, что его искупление возможно только в том случае, если он возьмёт на себя ответственность за содеянное.

Перед тем как его выведут из камеры, Понселет со слезами на глазах признаётся сестре Хелен, что именно он убил мальчика и изнасиловал девочку. Готовясь к казни, он просит у отца мальчика прощения и говорит родителям девочки, что надеется, что его смерть принесёт им покой.

Понселет казнят с помощью смертельной инъекции и хоронят с почестями. Отец убитого мальчика присутствует на похоронах; хотя он всё ещё полон ненависти. Случается чудо, как катарсис или просветление, вскоре убитый горем отец начинает молиться вместе с сестрой Хелен.

Важным фокусом фильма становится 1) вопрос сопереживания зрителя главному герою, и 2) вопрос сопереживания самого главного героя своим жертвам, то есть возможность «возвращения» героя с аномальной психикой в здоровое состояние – раскаяние. Беседы, которые сестра Хелен проводит с преступником и лежат в основе этого раскаяния, она словно ведет его к новому пониманию. Его слезы, когда он понимает, что он сделал – ярчайший пример того, что происходит с человеком, если он в какой-то момент своей жизни, невзирая на содеянное, возвращается, если не к Богу, но оборачивается, осознав тягость содеянного, непримиримость с одной мыслью о том, что он мог совершить такие преступления. Главный герой плачет как ребенок. Он рыдает о судьбе своих жертв, о своей судьбе, и, прежде всего, — о своей душе. Ярчайший пример того, как любой человек, невзирая на прошлое, может быть возвращен на круги своя, если не в реальной жизни, то хотя бы своим духовным естеством.

Но не в этом, наверное, главная сила фильма. Режиссер подробно снимает сам процесс летальной инъекции, когда героя ведут на специально сделанное ложе, и сестра Хелен сопровождает его своим понимающим, полным сострадания взглядом. И зритель видит, как один за одним шприцы опускаются, и как герой, повернув голову к зрителям – родственникам своих жертв – смотрит сквозь них на сестру Хелен, засыпая. А Хелен своим взглядом и силой своего сочувствия дает ему силы идти в последний путь, раскаявшись.

Посмотрев этот фильм, в общем-то, зритель неминуемо обращается к мысли о возможности и невозможности смертной казни, и, наверное, в 90 процентах случаев, соглашается с тем, что она – неприемлема в любом виде. Страшнейший фильм оборачивается важной акцией протеста против смертной казни в США, и получает множество премий за грамотное воплощение этой идеи.

***

Зачем такие крайности, спросите вы? Все зависит от взгляда, от угла зрения. Еще одним штрихом к портрету Америки становится, на наш взгляд, ряд фильмов и спектаклей, в которых рассказывается о свободной любви, столь отличной от способа ее демонстрации в России, например, в 60-е-70-е гг. Нашумевший в свое время спектакль и пьеса «Последний пылкий влюбленный» по пьесе Саймона повествует о встрече женатого мужчины и незамужней женщины в одной из гостиниц Манхеттена, Нью-Йорк. Это не одна, а несколько встреч, которые совершаются тайно и складываются в историю. Пусть не романтической любви, но процесса раскрытия личности друг друга через взаимодействие, комизм, лиризм и мудрость жизни.

Действующих лиц в пьесе немного. Главный герой — владелец ресторана, а еще в пьесе есть агрессивная дама, психически неуравновешенная особа, скорбная жена. Писатель Саймон при всем при этом делает оговорку, что женские роли может играть одна актриса. То есть, в общем-то, это история взаимоотношений мужчины и женщины, мужа и жены, рассказанная столь изящным и провокационным способом.

И, действительно, эти встречи, тайком от чужого глаза, словно поворачивают вспять традиции, сообщая, однако, зрителю о том, что жизнь состоит из миллиона моментов, которые человеку не всегда подвластно ощутить, но которые он должен обязательно прожить. Вот это ощущение сиюминутности и отличает, наверное, пьесу от русских произведений, делает ее американо-европейской. Намекает не столько на свободу нравов, сколько делает акцент на мгновении и экзистенции.

Другим важным свойством этого спектакля становится понимание того, насколько автору интересен человек и его индивидуальные особенности, его сложности, личная судьба, воспоминания и невзгоды прошлого. В некотором смысле это история по глубине может быть и не уступает Достоевскому, как может показаться на первый взгляд. Но лишь потому, что исследует нестандартная ситуация психики, человека и его искреннее желание жить любой ценой, невзирая на обстоятельства, на нравственные и общественные устои.

Мы начали рассказ на тему «влюбленного» в этом эссе о смертной казни лишь потому, что, на наш взгляд, возможны некоторые сравнения. Результатом такой «свободной любви» или, вернее, экзистенциальной философии, вне Бога, а подчиняясь «реке жизни», стал, например, современный фильм «Анора», получивший столько наград на Каннском фестивале. Даже принимая во внимание всю критику культурной апроприации, невозможно не согласиться, что в фильме затронута струна человеческого одиночества, которое совершенно неразрешимо. Образ Аноры, во многом столь неоднозначный, это образ, если не ранимости, то доброты и искренности, которая естественным образом (как и у Достоевского) разбивается о холод, жестокость и ужас циничного мира. Авторы фильма не оставляют нам надежды на разрешение ситуации. Анора не может быть спасена или счастлива в современном мире. Там намекает нам на исход фильма режиссер. История любви, которая так заботливо началась в 60-е годы и была описана автором Саймоном (и блестяще воплощенная на сцене БДТ Алисой Фрейндлих и Вл. Стржельчиком как чисто американский спектакль и пьеса), теперь, в современной жизни трансформируется в «Анору», для которой главное — поиск этого сиюминутного ощущения счастья, желание реализоваться через другого человека. Но такой фильм и явно говорит нам о совершенной фрагментарности попытки такого опыта.

В этом смысле проблематика «против смертной казни» сопрягается, на наш взгляд, с идеей – «не судите, да не судимы будете», не убивайте другого каждодневно, не предавайте, жалейте и прощайте, что есть чисто христианские идеи, и не нужно даже прибегать к авторитету Гарварда. Доведенная до абсурда обилием откровенных сцен, но и сочетающая в себе красоты возможных мест увеселения, «Анора» словно доходит до какой-то черты, так же фундаментально, как это делают режиссеры фильма «Мертвец идет».

В общем-то, чем это не Достоевский с его глубиной? И в этом сходстве создателям обоих фильмов все же наш неминуемый респект.

Нина Щербак