Что дать атмосфере, лишенной кислорода мудрого созерцания, где фишки переставляет судьба в соответствии со своим внутренним уставом, и внести коррективы в глупость ее устава невозможно без элементарной смены поля для фишек. Меняет же погода температуру, магазин — вывеску, а реклама поставщика. Только фишки потребительства ныряют с головой в его отчаянную возню лапками по скользящей поверхности, и кто ты — скользящая и срывающаяся тварь, или другая человеческая тварь, нагло ставящая свои лапы на отполированную предшественниками поверхность. Предшественниками эпохи, ситуации, — все равно места действия, где перемены, подобно чесноку, убивают микробов и бацилл. Фашизм — тоже бацилла. Она заразна, так как потерпевшая сторона всегда уступает, освоив бациллу, как ботаник под предметным стеклом микроскопа. А когда под микроскопом оказывается общество, ботаник спешит убрать аппаратуру и поспешить исследовать что—либо полезное, чтобы шквал стихии не унес его стол, на котором стоит его микроскоп. Это разновидность фашизма, — балансирование под столом с микроскопом во время бушевания океанской стихии, уносящей нации и народы, оставляющей лишь опытные экземпляры и образцы.  Чтобы сгодиться за экземпляр или образец, и остаться в  поле действий жизни, сочиняю по—своему историю общественного устройства, дабы не искусить обрубающих концы варваров на исследование моих внутренностей, в точности таких же, как их собственные.

Говоря слово «любовь», человек пользуется речью или ассоциациями, наводящими на тщеславие и ставящими акцент на самоотречение, но внося в слово истинный смысл, носитель интеллекта может ошибиться, произнося свое слово в чуждой отталкивающей атмосфере. Это будто давать ослихе шоколадные конфеты и одевать в шелка его мускулистую спину, когда она кладет  прямо на дороге в горы. Ничего не изменится, если ослиха   съест морковь, и на нее набросит хозяин сухую циновку, выбрав дорогу устойчивее, чем мостки над пропастью. Переходя по таким мосткам, животное может повредить ноги, застряв копытом в отодвинутой балке. А хозяину придется зря орать, выходя из себя, в то время как он мог бы, посвистывая или легко напевая, лежать в теньке на спинке. Задрав ногу на ногу и мечтами путешествуя по облакам, дальше видно. Это исследователи глубины срываются в пропасть в горном ущелье и зовут за собой других, так же и фашизм: убивает плоскость, на которой стоит. Его проклинают и заражаются им, повторяя оплошности, вместо того чтобы лечь в теньке в жаркий день на спинку и  устремить взор в то же самое небо, что и потенциальная жертва. Смертельная буря не тронет лежачего, — она подумает, что его уже убили. Когда же буре надоест испытывать терпение космоса, она успокоится, думая, что сделала все, что могла. И путешествующие осколки правды сложатся в мозаику успеха. А мы хотим успех. Успех во всем: в жизни, любви, делах. Карьера — та же буря под  столом. Ослиха съест и морковку, и шоколад, донесет до начала следующей дороги и циновку, и шелка, но следуя своей природе, издаст (не путать с «опубликует») истошные вопли счастья неповиновения хозяину положения, который заплатил за нее на базаре двугривенный хитрюге—продавцу. И все для того, чтобы хозяин подумал, что лучше было бы купить объезженную лошадь, чем ослиху, которая на дороге изображает светофор своим стояньем в пути.

Так вот, жизнь — это дорога, а собираясь в путь, в жизнь, убирай с дороги ослиную породу.

Это не касается случая судьбы, когда ослиха, не давшая хозяину пойти, спасает его, так как вдали за поворотом случится авария, и все путники станут пищей орлам и соколам. Люди бывают финистами, соколами, ощипывающими перья со своих собратьев. И нет такой игры «либо ты, либо с тебя», — это заблуждение. Нельзя забывать в пути о тенистом уголке с густой травой, ожидающей твою усталую спину.

Елена Сомова