Я один у мамы рос, без отца, но в бараке, в котором мы жили, было много по-настоящему добрых людей. Именно это спасало меня от одиночества, ведь мама работала в три смены. И хотя из бараков мы тогда переехали в новенькие девятиэтажки с пятиэтажками, дружба наша барачная, мальчишеская всё крепла и крепла, а по-другому и быть не могло в нашей советской стране. Утром быстро иду из своей девятиэтажки, в которой я живу с мамой Настей на шестом этаже, к другу Эдику. Маме давали квартиру в красивом посёлке Энергетик. Он стоит в лесу. Но мама выбрала правый, самый родной для нас берег, где дядя Серёжа на каждый праздник играет на баяне и поёт про Братск:

Я в таёжном смолистом краю
Встретил лучшую песню свою.
До сих пор я тебя, мой палаточный Братск,
Самой первой любовью люблю.

Так уж вышло, что наша мечта
На плакат из палаток взята,
С нас почти исторический пишут портрет,
Только это, друзья, суета.

Заблестят на груди ордена,
Заблестит на висках седина,
И пошлют на далёкие стройки других,
Только в этом не наша вина.

Будем мудро и правильно жить,
Будем верно и нежно любить…
Нам еще говорят, что вся жизнь впереди, –
Только юность нельзя повторить.

Я еще допою, допою
Комсомольскую песню свою, –
Только кто мне придумает новый Тайшет,
Кто другую найдет Ангару?

О нашем городе были написаны десятки песен и звучали они по радио и телевидению на всю нашу огромадную страну. Я очень гордился дядей, он строил Братскую ГЭС. Квартиры тогда раздавали как горячие пирожки, и мамочка обменялась квартирами с инженером КБЖБ (комбинат железобетонных изделий). Кстати, известный детский писатель Геннадий Михасенко тоже трудился на КБЖБ. И вот теперь мы жили с мамой в большой малометражке новой ленинградской планировки. Огромная комната, огромная кухня, ванна, туалет, прихожая… Словом, после барачной жизни, а прожил я там пятнадцать лет, это было для меня космосом! Словно я с Гагариным летал.

Хорошо, что так на свете устроено, что есть друзья. С ними и беду, и радость легче перемогать. Захожу к другу Эдику, встречает его мама, тётя Нина. Лицо грустное. Говорит:

– Толик! Мы в аварию попали. Эдик там на Шаманской трассе сидит, машину стережёт.

Я оторопел. Шаманскую трассу я знал, там дачи, туда мы ездили за грибами, и водители хлыстовозов охотно нас подвозили. Потому спросил: где, и в каком месте находится Эдик.

Тётя Нина, волнуясь, ответила:

– А там, где сильный поворот. Там мы и вылетели с трассы. Дождь прошёл, дорогу развезло. Володя неопытный водитель.

Тётя Нина заплакала:

– Ой я всё думала, когда летели вниз, что Эдик один останется…

Тётя Нина, вдруг перестав плакать, волнительно произнесла:

– Толик! Только ты не ходи туда.

Тёти Нинино волнение мигом передалось и мне. Сердце забилось сильно, нет, понимал своим мальчишеским умом, что друг живой, а вот бьётся, да так сильно, что кажется – выскочит наружу. Не выскакивай, – прошу, – мне ещё надо до друга дойти. Мы в бараке с ним много лет замерзали, а другие мальчишки да девчонки уже давно в тёплых современных домах жили. Так что несправедливо будет, если ты сейчас выскочишь.

И я уже давно знаю, что мёртвым к другу не придёшь. Вон сколько в бараках мужиков хоронили по разным случаям, и никто после похорон не воскрес.

Приказываю как командир сердцу: не выскакивать, а идти к другу.

Мне на ту пору было пятнадцать лет.

Не сказав тёте Нине, что пойду к другу, пошёл домой. Зачем говорить? Будет и за меня волноваться, я её знаю, все мы нашим холодным бараком повязаны.

Взяв дома банку сгущёнки, банку тушёнки, алюминиевые ложки, открывашку, и самый вкусный на свете Братский лимонад, пошёл я к другу. Было у нас «БАМовское» снабжение, так что вкусные и питательные консервы были всегда. Я любил читать, что написано на консервах, а меж тем, там были обозначены три пояса, и цена каждого пояса была разной. Я сам покупал сгущёнку, и знал цену – пояс у нас был второй.

А третий, думал я тогда, это там, где чукчи живут. Вот же отважный народ! В таких условиях жить. Сколько не топи печку в бараке, через три часа будет холодно, а к утру иней на ресницах, так это у нас в Сибири. А у чукчей – ещё сложнее жизнь, думал я, шагая к другу. Пройти сорок пятый квартал недолго, а вот завод отопительного оборудования –уже не близко, а там, ещё дальше есть своротка на Шаманскую трассу.

Словом, километров шесть или больше прошёл. Этот коварный поворот я знал, водители хлыстовозов тоже не любили его. Видел я на Шаманской трассе и памятник разбившегося шофёра – сейчас его нет, а раньше был.

Дохожу до поворота, и вижу: сидит на обочине трассы, на взгорке, мой друг Эдик. Машина их, «Жигули», внизу. Стало не по себе, но как обрадовался Эдик, что я к нему пришёл! Да ещё поесть принёс.

Начали есть консервы и запивать вкусным лимонадом. Эдик заметил, что я почти ничего не ем, велел мне есть. Сказал, что он всё не съест.

В итоге всё съели и выпили. Жалко, что в шестьдесят лет нет такого аппетита…

Эдик рассказывать:

– Поехали родители и сеструха за грибами…

Мне показалось, он почернел лицом. Мгновение помолчал, продолжил с трудом говорить:

– Понимаешь, Толян! Любят мама с отцом эти маслята, я тоже любил, а теперь, наверно, не буду их есть. Занесло отца, улетели, видишь куда?.. И, главное, в метре от большого камня машина встала. На вид только лобовуха разбита. Сеструха Оксанка напугалась, мама переживает сильно, а отец за помощью уехал, надо вытаскивать машину. Меня вот сторожить машину привезли.

Друг был встревожен происшедшим, и я не донимал его лишними вопросами. Мы спустились вниз к ручью, и здесь, посмотрев вверх, увидели высоту полёта машины. Это действительно было высоко. Остановили же летящую вниз машину сильно разросшиеся кустарники, и машина теперь стояла в метре от огромного камня. А рядом мирно журчал сибирский большой ручей, щебетало много птиц. Ничего не боятся, рядом трасса, а им всё нипочём, у них свой путь по жизни.

«Ещё бы метр и все бы погибли», – подумал я тогда.

Эдик смотрел на большущий камень грустными глазами. Я же тогда подумал: «Спасибо тебе, камень, что не убил дядю Володю, тётю Нину, Оксану. Мы все вместе прожили непростую барачную жизнь, и, если бы дорогие для меня люди погибли, это было бы несправедливо».

Вскоре приехали дядя Володя с братом дядей Валерой. Дядя Саша договорился с большой машиной – краном, словом, вытащили «Жигули». И машина даже завелась! Пострадало, как выяснилось, только лобовое стекло, оно всё потрескалось, но стояло на месте.

Добирались мы обратно на дяди Толином «Запорожце». Все это были наши, бараковские люди, с которыми в бой идти не страшно. Внутри машины заднего сидения не было, сидели на корточках, и были безумно рады, что нас везут домой…

Прошло много лет.

После армии нас послали грузить сено на Шаманские поля. Завод наш имел мощное подсобное хозяйство. И, как в мультипликационном фильме «Ну, погоди», шла к копне сена машина и делала из неё квадраты, стянутые верёвкой. Мы эти квадраты вилами грузили в машины.

Дело было зимою. Нам за работу выдавали наисвежайшую свинину. Наломаешься будь здоров, поднимая тяжеленные тюки на высокий борт машины, кажется, вот-вот позвоночник переломится. Я даже себе эту страшную картину представлял.

Мужики попались толковые. Отдыхали в вагончике, там буржуйка, тепло. Конечно, выпивали с устатку, не боясь начальства. Работа была ломовая, никто не соглашался, но таких дур//аков, как мы, всегда можно было отыскать.

Ловили на морду в Шаманке налимов, жарили, вкусно очень было. Подсолнечное масло не тратили на поджарку рыбы, печень налима растапливали и на ней жарили. Эх и вкуснотища, ёлки-зелёны!

Словом, спасли мы тогда наше заводское поголовье коров от голода. А на заводе до этого был большой пожар, и сено сгорело. Хорошо, что руководивший в то время подсобным хозяйством Виталий Данилович Князюк был опытным хозяином, и на огромных, разработанных заводом шаманских полях стояли повсюду копны сена. Государственные были люди, масштабные.

Запомнились старые кресты могильные. Они стояли в высоком лесу, и я всё удивлялся: почему они не попадали от старости? Видимо, кто-то из родственников приезжает, подправляет могилки. Деревенская Русь, дело серьёзное. Я знал и знаю много местных жителей, тех, которые здесь жили до строительства Братска. Люди они выносливые, кряжистые, самый, наверно, сильный народ.

Снова много лет прошло.

Однажды сын, вернувшийся с северной вахты, купил дачу, а ехать до неё надо по Шаманской трассе. Я уж почти на пенсии тогда был. Едем. И вдруг – этот поворот, и памятный взгорок, на котором когда-то сидел мой друг Эдик.

Рассказал об этом случае жене и взрослым сыновьям, они трудятся по северным вахтам инженерами-строителями. Послушав рассказ, жена и сын едут теперь в этом месте поосторожнее. Несколько лет назад именно на этом повороте погибли люди в аварии. Уже давно сделано тут довольно высокое, мощное бетонное ограждение. Но место всё равно опасное для водителей.

У Эдика теперь двое внучат. А у меня нет внуков, сыновья всё работают, работают, и не женятся. Конечно, хочется внуков. А они мне говорят: папа, мы же всё время на работе! Но это для меня плохое успокоение. Я же с женою нашёл время родить вас на свет!..

Строят для нашей страны на северных тяжеленных вахтах, Витя и Серёжа, наши с Ирой сыновья. Строят заводы, мосты, дороги, и я ими потихоньку даже горжусь, но о внуках мечтаю, ведь старшему сыну уже тридцать четыре года!

С Эдиком видимся теперь редко. Я уже третий год получаю пенсию, Эдик тоже скоро будет получать. Уже бы давно получал, если бы не пенсионная реформа. Эдик охраняет уже много лет Братскую ГЭС. Как-то на время отпуска назначили его начальником охраны. Улыбаясь, говорил: не моё это, мне всех жалко, а надо быть жёстким.

Встречаемся теперь на похоронах близких, да на юбилеях. Вспоминаю слова одного ветерана Великой Отечественной Войны Ивана Ивановича Исакова. Когда его спрашивали: как дела, – отвечал:

– Как на БАМЕ.

То есть: больница, аптека, магазин. До последнего не унывал ветеран этот, вот и нам надо брать пример со старшего поколения. Воистину железные были люди.

Именем Ивана Ивановича Исакова теперь школу назвали, он там директором был, закончил Великую Отечественную войну в звании рядового, имея орден «Красной Звезды» и медаль «За Отвагу».

С мамой Эдика тётей Ниной живём рядом. Как увидимся, всё барачную жизнь вспоминаем. Дяде Володе, Эдикиному отцу, был поставлен смертельный диагноз, и тётя Нина говорила мне:

– А Володя смерти не боялся. Подумать, скольких друзей уже похоронили. Может, это закаляет, чтобы не бояться помереть. Выйдем погулять по сорок пятому кварталу, сядем на лавочку, поглядим, как люди вокруг ходят. Смотрим на построенные дома, думаем: не зря жили! Вон сколько людей в домах живут, а панели к домам мы с Володей всю жизнь делали… Мне, Толик, без Володи и жить не хочется…

И тётя Нина начинает плакать. Умер дядя Володя, а совсем рядом с его могилкой часовенку поставили. Как могу, успокаиваю дорогого человека, трудно слова подобрать в такие моменты жизни.

С пятого этажа я всё смотрю на окно тёти Нины. У меня девятиэтажка, а она напротив живёт в пятиэтажном доме. Свет горит, значит, живая, слава Богу. После бараков они три раза переезжали в разные квартиры, и мы с мамой – три. И вот снова – соседи.

Нет, не верю я в такие совпадения, не верю и всё. Там, наверху, наблюдают за нами добрые люди, и помогают во всём.

Незадолго до пенсии, работал я с сыном Виталия Даниловича Князюка, Евгением, он рассказывал:

– С памятью последнее время было плохо у отца, а я – на работе. Как-то прихожу домой, милицейский уазик стоит, привезли отца. На вокзале нашли. Я ему в карман лист бумаги положил, там адрес, номер телефона мой. Отец всю жизнь героически трудился, огромным подсобным хозяйством руководил. А тут – старость. И он всё куда-то спешил уйти. Я чё только не делал!.. О маме скучал моей, столько лет прожили вместе. Всё, теперь нет Данилыча…

***

Снова едем на дачу. Осень, картошка с капустой убрана, надо забирать кота Ваську на зимние квартиры. Прошу жену остановить на памятном повороте.

Сначала взобрался на бетонное ограждение, прошёл по нему, думал, с высоты легче будет увидеть ручей, но за ограждением, оказалось, ещё метров пять до обрыва. Ручей был каким-то маленьким. Огромный камень весь порос мхом, только маленько остался виден сам камень. «Наверно, специально себя берёг, не покрывался весь мхом, меня дожидался. А иначе как мне то место было бы определить?»

Говорю огромному камню ещё раз «спасибо» – спустя почти сорок пять лет. Кругом всё заросло, я и ручей-то не сразу нашёл. От волнения всё садился на корточки, разглядывал местность, поворачивал голову на трассу.

Проезжающие водители глядели на меня. Они почти все моложе, откуда им знать, что тут было. Но каждому человеку на земле я пожелал бы такую дружбу, как у нас с Эдиком. Теперь больные с ним становимся – такая жизнь…

Одно я знал наверняка, что, когда пойдёт дождь, ручей станет больше, и с многочисленных возвышенностей вода потечёт в ручей, наполняя его, и воды его потекут в величавую Ангару. Весною, когда станут таять наши наикрасивейшие сибирские сопки, вода снова будет стекать в ручей, уж весною-то он и впрямь полноводный ручеище будет, даже на реку похож станет.

Ездим с сыном на соседний берёзовый ручей по весне, потому так уверенно пишу.

Вот тебе и Шаманская трасса, пролегающая через всю мою жизнь…

Анатолий Казаков из Братска родного…