Часть 1

Часть 2

Часть 3

КЛАДБИЩЕ

Кто-то из каракулевых папах, вечно отирающихся у комендатуры шепнул коменданту, что боевики собираются взорвать мусульманское кладбище, а потом свалить это на нас. Дескать федералы осквернили национальные святыни.

Местное чеченское кладбище сразу привлекает внимание отсутствием оград между могилами и лесом высоченных в 3 метра пик или металлических шестов. На концах некоторых — полумесяцы, флажки, флюгеры с чашечками, вращающимися на ветру.

Нам уже разъяснили, что так отмечают могилы тех, кто убит в бою. Если воин не отомщён — его пика смотрит в небо пустым остриём, у отомщённых на острие появляется полумесяц.

Отделение сапёров и разведка выдвигаются к кладбищу.  Разделив кладбище на сектора, мы медленно осматриваем могилы. Движемся на безопасном удалении друг от друга, стараясь ступать след в след, кто его знает, что придумали эти чехи. Они ведь известные придумщики.

Может быть закопали фугас в землю и теперь только и ждут, когда можно будет угробить всех нас. Нехорошее ощущение в груди. Может быть это шестое чувство, сигнализирующее об опасности?

Я смотрю на торчащие пики. На этом кладбище их очень много,  оно ощетинилось ими, как дикобраз своими иголками. Много здесь было пролито крови, порою безвинно.

Говорят, что шариат не одобряет различные надмогильные постройки, типа камней с изображением покойного, поскольку богатые склепы, мавзолеи и гробницы вызывают у некоторых мусульман  зависть. Также не одобряется, когда могила служит местом молитвы. Отсюда требование Шариата, чтобы надгробные памятники не были похожи на мечети.

На памятниках — арабская вязь. Рекомендуется на надгробном камне писать следующие слова: «Инна лиЛляхи уа инна иляйхи раджиун», что означает: «Поистине, мы принадлежим к Аллаху и к Нему будем возвращены».
Муаз бну Джабаль приводит такой хадис: Пророк сказал, что тот, у кого последним словом будут слова «Калимат-шахадат», обязательно попадет в Рай. Согласно хадису, желательно читать умирающему суру «Ясин».

Но пишут, кто во что горазд …

За четыре часа мы медленно осмотрели большую часть кладбища.

Растяжек и фугасов не нашли. Скорее всего каракулевые папахи пошутили над нами, заставив прочёсывать пустое кладбище. Возвращаемся домой. В голове занозой торчат стоящие ровными рядами пики. Сколько же их много! За каждой из них- наши жизни. Кровная месть в представлении чеченцев не имеет сроков давности. Выходит, что мои дети и внуки, через много лет тоже будут месить чеченскую грязь в этом непонятном и враждебном краю?

Ровно через три года гуляя по парку в окрестностях города Кёльна, я набрёл на немецкое кладбище. Здесь всё, как принято в Германии: аккуратные дорожки, ухоженные могилы, надгробья с распятиями, мерцающие свечи. Поют птицы, у некоторых могил копаются в земле родственники или служащие. Они добры и улыбчивы, подсаживают и поливают цветы и нет никаких торчащих пик…

ДОМОЙ

На утреннем построении ротный объявил, что к нам едут телевизионщики.  Личному составу было приказано побриться и привести себя в божеский вид. Алкоголь категорически не употреблять! В присутствии журналистов матом не выражаться! Правительство и вышестоящее командование не ругать!

На Дронове новенькие резиновые сапоги. Отмытая от липкой чеченской грязи  обувь блестит и составляет предмет его отдельной гордости. Рота завидует  своему командиру.  В Чечне не грязь, а грязища, жирная и липучая, которая налипает к сапогам и ботинкам толстой тяжёлой лепёшкой устрашающего размера. Если её не счищать, через некоторое время она отваливается сама, под собственной тяжестью.

Ближе к обеду в сопровождении  БТРа показался телевизионный микроавтобус. Телевизионщики были как телевизионщики, два  парня оператора и женщина журналистка. Заправляла всем конечно же баба. Она сразу же вцепилась в Дронова, который по этому случаю нацепил на себя разгрузку с магазинами, нож разведчика и смотрелся как настоящий рейнджер.

Для достижения эффекта реальной боевой обстановки, майора ставят у стены школы, на которой красуется надпись краской «Аллах акбар» и выщербины от пуль.

В нескольких метрах поджигают автомобильные покрышки и теперь ветер гонит чёрный жирный дым прямо на красивое и мужественное лицо нашего командира, рассказывающего о вчерашней операции, уничтоженных боевиках, и тяжелых боевых буднях подразделения.

Журналистку, её зовут Ольга,  интересуют злодеяния боевиков, подорванная бронетехника, трупы расстрелянных боевиками мирных жителей. Желание добыть сенсацию настолько очевидно, что Прибный начинает материться и уходит.

Объектив камеры скользит по  заляпанным грязью боевым машинам, антеннам радиостанций, мелованной надписи на заборе «Мины», россыпи стреляных гильз на дороге и мирным жителям в каракулевых папахах, вечно торчащих у крыльца комендатуры. Сюжет снят.

Телевизионная группа плавно перемещается в апартаменты военного коменданта, где в честь высоких гостей даётся обед в присутствии старших офицеров комендатуры.

Примерно через пару часов появляется Дронов.

Рядом с ним, замок второго взвода Женька Келлер. Наш ротный лениво его вопрошает:

— Ну и где я тебе найду стрелка? Рожу что-ли? Бери своего.

— Не могу. Расстройство желудка у него товарищ майор. Сожрал что-то, а может быть даже дизентерия, гадит дальше чем видит.

— Ну да, чеченцы отравили. Купи ему памперсы на рынке!

Келлер косит на меня глазом. Что-то бубнит на ухо майору. Догадываюсь, речь идёт обо мне.

Ротный поворачивается ко мне лицом, делает неопределённый жест рукой.

Приближаюсь.

— Поступаешь в распоряжение Келлера, выезжаете на сопровождение журналистов. Сядешь на пулемёт. На обратном пути приведёте машины с гуманитаркой.

Механик-водитель разогревает БРДМ. Один из бойцов проверяет радиостанцию.
— Липа, Майор и Першинг в броню, — командует Келлер, — Остальные на свежий воздух.

Внутри БРДМ, кроме нас и Келлера, механик-водитель Сашка Кучер. Сверху на броне, подложив под себя подушки и резиновые коврики, садятся бойцы первого взвода. Рассовали боекомплект по разгрузкам, тронулись.

Под колёсами серо-зелёного БРДМа весело хрустит ледок подмёрзших луж, собачьим хвостом вьётся сизый дым из выхлопной трубы. Водитель яростно крутит руль, стараясь удержать тяжёлую машину в наезженной колее. На обочине дороге вполне может быть зарыт фугас или ещё какое-нибудь хитрое устройство, способное превратить разведывательно-дозорную машину в братскую могилу.

На этой войне нет нашей территории. Ты всегда во вражеском окружении. Смерть может ожидать тебя на пороге мирного, оставленного жителями дома от взрыва гранаты- растяжки или от пули снайпера, прилетевшей из чердачного окна соседнего дома. Какая- нибудь машина развалюха, остановившаяся рядом с армейской колонной, или просто оставленная без присмотра у кафе-забегаловки запросто может взлететь на воздух. Всё это до сведения водителя доводит Женька Келлер. Все зовут его Киллер, так привычней. Он сидит на командирском месте и читает Кучеру краткий курс выживания на войне. У Женьки это получается, за его плечами до контракта было два курса пединститута, больше закончить не успел, выгнали.

— Даже когда ты сидишь в сортире без штанов, у тебя в руках должна быть не бумажка для подтирания задницы, а автомат. Всегда стреляй первый. Запомни, из тюрьмы выход есть, из могилы нет. Не верь никому, ни русским, которые ещё остались здесь,   ни бабам, ни детям. Полгода назад контрабасы из дивизиона  сняли русских баб, утром проснулись, а собственные головы валяются под кроватями.

Женька хохочет от собственной шутки. Говорит, что после контракта уедет в Москву и станет киллером. Остальные разведчики  собираются в ОМОН. Будущие менты и преступники не испытывают друг к другу никакой неприязни, у каждого своя судьба и своя дорога.

Водитель спрашивает

— Женя, а ты убивал?

Киллер долго молчит, потом нехотя бросает

— Да, двоих, ножом. Из автомата не считал, в бою считать некогда.

Потом внезапно раздражается и кричит

— Смотри лучше за дорогой, Шумахер.

Разговор прерывается, Сашка, обижено сопя, крутит руль, Келлер, уходит в свои мысли.

У Киллера в Чечне уже второй контракт, Кучер две недели назад прибыл с пополнением откуда-то из сельской глубинки. Кучер, это не позывной. Это фамилия.

Машина въезжает на окраину станицы и упирается в бетонный столб, лежащий на дороге. Столбы и плиты лежат по всей дороге, через каждые 15-20 метров. Машина замедляет ход и объезжает их змейкой. Келлер перебирается назад и крутит пулемётную башню. В перекрестье прицела появляются и пропадают серые дома, засыпанные снегом деревья, и покрытые льдом лужи. На воротах многих домов висят большие амбарные замки, оконные стёкла вместо занавесок закрыты газетными листами. С одного из них ослепительно улыбается бывший президент России в краповом берете. Вероятно, фото Верховного главнокомандующего призвано защитить дом от разграбления, но кто-то уже написал краской на стекле, недлинное слово на букву М -…удак.

Кучер виновато говорит:

— Женя воды надо набрать, у меня радиатор подтекает.

Улицы безлюдны. Киллер командует «Давай к тому дому с синими воротами». Во дворе дома копается старуха, из печной трубы пристройки тянет дымком. Разведчики прыгают на землю, осматриваются по сторонам. Кучер с ведром в руках бежит во двор.

Микроавтобус с телевизионщиками останавливается рядом. Киллер приказывает водителю не выходить из машины и не глушить двигатель.

Старуха поднимает закутанную в тёмный платок голову, пристально всматривается слезящимися глазами.

— Здравствуй, мать. Вода есть? — кричу я. Киллер и ребята держат окна и двери под прицелом автоматов. Старуха кивает головой:

— Есть сынки, есть.

Я иду вслед за женщиной в дом, незаметно передвигаю флажок предохранителя на автоматический огонь. В доме царит нищета. В двух комнатах и крохотной кухне нет почти никакой мебели. У стены стоит старый продавленный диван, железная койка, деревянный шкаф с облупившимся лаком, и обеденный стол, накрытый клеёнкой. На диване сгорбившись сидит мужчина. Присмотревшись, вижу что он молод, старят его белёсая неопрятная щетина, больше похожая на пух, пустой взгляд почти прозрачных глаз, седоватые клочки волос, покрывающие голову. Вошедший следом, Келлер, спрашивает

-Кто это?

Я кручу у виска пальцем.  Старуха вздыхает

— Сынок это мой. Бандиты у него жену и дочку убили два месяца назад, прямо в доме, на глазах. Вот он умом и тронулся.

Я слышал эту историю. Житель станицы Ахмед Ибрагимов, бывший почтальон, взял автомат, сел на велосипед и поехал по улицам, стреляя в людей, которые попадались ему на глаза. Он убил около сорока русских и пятерых чеченцев этой станицы. А за несколько дней до этого он зарезал чеченскую семью в соседней станице. Приговор ему вынесли сами же чеченцы, забив железными прутьями.

— Как же мать вы здесь жили? А мужчины ваши как же? Казаки? Почему не сопротивлялись?

Это спрашивает Кучер.

Старуха начинает плакать

— Убили нашего атамана, сорок годков ему всего было. И семью его всю сказнили. Сыночки, вы даже не представляете, что здесь было. Убивали каждый день, отбирали последнее, девочек, женщин воровали и насиловали. У старух последнее отбирали.

Женька Келлер  выходит из дома, лезет в машину и тащит оттуда вещмешок с продуктами.

— На мать, это вам. Чем можем. Прости, что больше дать нечего. И запомни, мы больше отсюда не уйдём. Это наша земля.

— Спасибо, сынки. Буду Бога за вас молить.

Мы движемся по неширокой, но всё таки асфальтированной дороге. Наша конечная цель- Пятигорск.  БРДМ впереди- за нами тащится микроавтобус. Совершенно неожиданно пошёл снег. Густая белая вата ложится на чёрные скрюченные деревья, мелькающие по сторонам дороги. Оседает на разбитом полотне дороги, грязно зелёной броне, тут же превращаясь в снежную кашу. Ребята молчат, потому что в их сознании сейчас нет ничего, кроме этого снега, холода и войны.  Мне кажется, что мой мозг начинает цепенеть. Я становлюсь равнодушным к собственной судьбе. Это опасно. Я пытаюсь побороть в себе апатию, на счёт раз- два- три лезу к люку и высовываю свою голову навстречу холодному ветру. Снежные иголки тут же впиваются в моё лицо и шею, превращаясь в холодные ручейки стекают по груди и животу.  Нужно просто дать себе промерзнуть до костей, до мозгов, и тогда возмущённый организм встрепенётся и заставит бояться боли, делая всё возможное, чтобы не допустить её.

Я не боюсь простудиться, во первых потому что на войне как правило не болеют «мирными» болезнями. Во вторых ноги у меня в тепле в тепле, а крышка люка укрывает от встречного ветра по грудь. Спускаюсь в «трюм». Вроде полегчало. Киллер не спит. На вид ему лет 25, щуплый. Подвижный. Глаза, повидавшего жизнь человека.

— Жека, а как ты в Чечню попал?

— Первый раз, срочка. Призвали меня весной  94-го, в Псковскую дивизию. Как только началась эта канитель с Чечнёй, собрали из нас сводную роту. Половина  ребят такие же как я, прослужили всего по полгода. Лейтенанты,  командиры взводов только что из военных училищ. Уже пятого января девяносто пятого, в Грозном попали под замес, первый бой. Потеряли человек десять, два двухсотых, восемь раненых.

Неразбериха была полная, кто командует? что делать?.. Непонятно. К нам прибилась чья-то пехота, вроде из 81 полка. Засели на нефтебазе, она горит. Дым, жара…А тут ещё и артиллерия своя накрыла. Опять раненые. Лекарств нет, перевязывать нечем.  Потом, когда прорывались,  у центрального рынка на засаду нарвались.

Бойцы из охранения шли впереди, но наткнулись на чехов и побежали в разные стороны.  Опять бой начался, я тогда кажется двоих из автомата положил. Снайперы у нас человек восемь выбили. Ротного ранили в руку и в ноги, меня осколком гранаты в ногу.

Замес был конкретный. Еле вырвались. Потом госпиталь. Уволился. В институт поступил, но через пару курсов бросил. Сам посуди, кругом мальчики и девочки их хороших семей, для которых двойка в зачётке самая большая неприятность. А я каждую ночь вою и кричу, потому что вижу как в меня чехи стреляют.

В общем бросил я институт и опять в Чечню, на контракт. Наверное от страха перед чехами, которые меня каждую ночь расстреливали.

— В Грозном, во время боёв ели что? Где спали?

— Жрали в основном дерьмо всякое, что придётся. То, что из магазинов и ларьков жители растащить не успели. Бывало, что в подвалах на банки с вареньем, огурцами, помидорами натыкались.

И спали там же, в основном в подвалах. На матрасах, на коврах на всём, что могли из квартир вынести.

Кучер спрашивает

— Жень, а в бою убивать страшно было?

— В бою убивать не страшно. Тем более, что врага убить — святое дело. За каждого убитого Бог скащивает один грех, тоже как и за змею. Страшно после боя, когда ты остался жив и видишь сгоревшие машины, ребят погибших. Когда надо собирать то, что осталось от сгоревших экипажей. Когда ты залезаешь в машину и соскребаешь в ведро то, что осталось от Вовки или Серёжки,  пальцы, шмотки мяса или сгоревшие сапоги…

Мы пересекаем административную границу Ставропольского края.

Останавливаемся на стационарном посту ГАИ, но он больше похож на блок-пост, мешки с песком, гаишники в бронежилетах с автоматами. Что поделать, живём на территории воюющей державы. До Пятигорска километров 20, до моего родного города всего лишь пять.

Сдаю Келлеру свой автомат, магазины с патронами. Женька и ребята по очереди хлопают меня по плечу. Киллер говорит,

— Смотри, пару дней мы ещё будем здесь. Если не передумаешь обратно, мы будем у военкомата. Не придёшь, никто плохого не подумает, у каждого своя война.

БРДМ чихнул черным выхлопом, вильнул задом и двинулся в сторону Пятигорска.

Гаишники остановили для меня попутку и уже через полчаса я стоял перед своим домом.

Окна моей квартиры темны. Тёмный подъезд, неистребимый запах кошек …. Я открываю дверь своим ключом. В коридоре и комнате всё как всегда. С шумом качается маятник часов, в углу таращит глаза сказочный гном, которого я привёз Машке из Польши. Только со стены исчезли Машкины фотографии, игрушки, детская одежда.

Она ушла и забрала мою дочь. Мою дочь…

Со своей будущей женой я учился в школе. Её отец был военным и когда мы учились в десятом классе его перевели в Сибирь. Так наши дороги разошлись. Вновь увиделись мы только через шесть лет. Я к тому времени уже отслужил срочную и заканчивал институт. По какой-то надобности в наш город занесло моего друга детства Некрасова.

Мы пили с ним портвейн в комнате общежития, когда он неожиданно спросил меня, вижу ли я Таню Малевич. Я пожал плечами, откуда дескать? Она ведь Омске. Но оказалось, что нет. Вовка заканчивал вуз вместе с ней, а потом она получила распределение в мой город.  В общем, через месяц, перед самым распределением мы поженились.

Сначала всё было хорошо. Её отец уже был полковник, на генеральской должности. Как говорят в армии ждал полосатые штаны. Они жили в роскошной по тем временам квартире в центре, с высокими потолками, и мебель была красивая, югославская, привезённая из Южной группы войск.

На полках стояло много, премного всяких новеньких книг русских и зарубежных классиков, а в серванте множество безделушек, которые её родители привезли из заграницы. Жена уговорила меня переехать к родителям, в их шикарную пятикомнатную квартиру.

Переехав в Омск я нашёл старых друзей, которых знал по соревнованиям и службе в спортроте.

Мы встречаем Новый 1991 год. За столом родители Татьяны, начальник училища генерал-майор Коваленко с супругой, первый секретарь райкома партии Павлов, председатель райисполкома Малицкий. Как говорится лучшие люди района. До окончания старого года полчаса. В бокалы налито шампанское, папа говорит тост.

— За коммунистическую партию…мудрое руководство…

Пять минут…семь…

— Мы должны быть готовы защитить наши завоевания…

10 минут.

Я потихонечку поднимаюсь из-за стола, иду на кухню, наливаю себе водки, опрокидываю, возвращаюсь за стол.

Татьяна косит на меня своими зелёными глазищами. Папин тост уже близок к завершению, коронная фраза.

-Когда нам было по 26 лет, мы за одним столом с генералами, полковниками и и первыми партийными руководителями города не сидели.

Это в мой огород.

— И мы должны быть благодарны Партии и советскому правительству, что…. Новый виток красноречия ещё на пять минут.

По сути это было самое счастливое время. Государство жило своей жизнью. Люди своей.