В предыдущих статьях мы рассмотрели образ данности не только Л. Шестова, но также и образ данности Сартра и Джеймса. Думаем, что это сделало данность намного более понятной. Но чтобы закрепить это понимание, мы в этой статье дадим небольшие наброски образов, которые можно отыскать в самых разных книгах.

 * * *

Почему есть? Пожалуй, чтобы объяснить философию Шестова, нет лучшего способа, чем рассмотреть вопрос «почему есть». Вопрос этот принадлежит миру возможного и невозможного, но позволяет разглядеть данность. «Почему» – это суть мира возможного и невозможного, а «есть» – данности. Вопросы задает разум, который допытывается до оснований мира. Но прежде перед разумом должно быть то, о чем можно задавать вопросы. Это «то, о чем» – данность, или «есть». Важно пояснить, что если «почему» создает разум, то «есть» – открывает человек. Сущность человека заключена в этом – быть открытием данности, то есть устанавливать что «есть».

 * * *

«Отчего, Почему и Когда». Философия Шопенгауэра во многом близка философии Шестова. Стоит только внимательнее присмотреться. Вот, например, эти вопросы «Отчего, Почему и Когда» – это описание мира возможного и невозможного, который Шопенгауэр, конечно же признавал, но не считал лучшим из миров.

Для философии Шопенгауэра главное различие это данное и мир оснований. Философ пишет, что «разум никогда не довольствуется данным, а оставляет данное, чтобы доискаться до его основания». Так появляется закон достаточного основания, смысл которого «сводится вообще к тому, что всегда и повсюду каждое есть лишь посредством другого». Закон этот не только выражает связь вещей, но и необходимость такой связи. «Ибо необходимость не имеет истинного и ясного смысла, кроме неизбежности следствия, если дано основание… Быть необходимым может означать только одно: следовать из данного основания… Таким образом, быть необходимым и следовать из данного основания – взаимозаменяемые понятия, которые в качестве таковых могут повсюду заменять друг друга».

В своих книгах Шопенгауэр не только указывает на закон достаточного основания, но и объясняет, почему человек поддался разуму. Философ спрашивает: «Во что превратился бы наш мир, если бы все вещи не были проникнуты и связаны необходимостью? В нечто безобразное, в беспорядочную груду, карикатуру без смысла и значения – именно в дело истинной и подлинной случайности». Но почему человеку не жить в этом мире? А вот почему: «…человек, благодаря своей сознательности, даваемой ему разумом, понимает опасность своего положения, и ему тяжело сознавать свое существование ненадежным, всецело обреченным случайности и в своем начале, и в своем конце, притом во всяком случае крайне коротким – между двумя бесконечными периодами времени; ему тяжело, далее, сознавать, что его личность бесконечно мала в безграничном пространстве и среди бесчисленных существ. Тот же разум, который вынуждает его заботиться о завтрашнем дне в пределах его жизни, побуждает его заботиться о грядущем после его жизни. Он хочет постичь вселенную, главным образом, для того, чтобы познать свое отношение к этой вселенной. Его мотив и здесь, как в большинстве случаев, — эгоистический. Если бы человек полною достоверностью узнал, что смерть превращает его в полное ничтожество, то в большинстве случаев он оставил бы всякое философствование…».

Итак, все тот же страх, что и в философии Шестова, гонит человека, стремящегося к комфорту и покою, под власть разума, который лишает его данности. Правда, Шопенгауэр полагал, что человек способен вырваться из-под власти разума и вновь открыть данность. Немало замечательных слов в произведениях философа посвящается данности. Философ называл данность «первым фактом сознания», в котором субъект и объект разделяются, распадаются. Именно в этом распадении человек устанавливает наличие бытия, того, что оно есть, а бытие впервые открывается как наличествующее перед человеком в своем «есть». Шопенгауэр пишет, что в этом состоянии «каждая вещь выдает себя за то, что она есть, высказывает себя до конца и не отсылает от одной вещи к другой, подобно закону основания».

Чтобы сделать образ данности, как ее понимает Шопенгауэр, еще более ясным, мы приведем цитату, ясность которой компенсирует ее величину. «Когда, поднятые силой духа, мы оставляем обычный способ наблюдения вещей согласно формам закона основания и перестаем интересоваться только их взаимными отношениями, конечной целью которых всегда является отношение к нашей собственной воле; когда мы, следовательно, рассматриваем в вещах уже не где, когда, почему и для чего, а единственно их что? и не даем овладеть нашим сознанием даже абстрактному мышлению, понятием разума; когда вместо этого мы всей мощью своего духа отдаемся созерцанию, всецело погружаясь в него, и наполняем все наше сознание спокойным видением предстоящего объекта природы, будь это ландшафт, дерево, скала, строение или что-нибудь другое, и, по нашему глубокомысленному выражению, совершенно теряемся в этом предмете, т. е. забываем свою индивидуальность, свою волю и остаемся лишь в качестве чистого субъекта, ясного зеркала объекта, так что нам кажется, будто существует только предмет и нет никого, кто бы его воспринимал, и мы не можем больше отделить созерцающего от созерцания, но оба сливаются в одно целое, ибо все сознание совершено наполнено и объято единым созерцаемым образом; когда, таким образом, объект выходит из всяких отношений к воле, — тогда то, что познается, представляет собой уже не отдельную вещь как таковую, но идею, вечную форму, непосредственную объектность воли на данной ступени».

 * * *

Быть – значит быть воспринимаемым. В одной из прошлых статей мы упоминали философа Беркли. Сам философ оставил не так много произведений, но в них содержится мысль, которая не давала покоя умам величайших философ многие десятилетия. Вот эта мысль: быть – значит восприниматься. Вот что пишет сам Беркли: «все вещи, составляющие вселенную, не имеют существования вне духа, …их бытие состоит в том, чтобы быть воспринимаемыми или познаваемыми, …следовательно, поскольку они в действительности не восприняты мною или не существуют в уме моем или какого-либо сотворенного духа, они либо вовсе не имеют существования, либо существуют в уме какого-либо вечного Духа». Стоит заметить, что этот «Дух», о котором говорит философ – дань религиозности. Но стоит только его (Дух) отбросить, мы получим утверждение, с которым мог бы согласиться и Шестов. Человек воспринимает вещи, устанавливает их наличие, поэтому вещи и существуют. Другими словами, суть отношений человека и вещей сводится к выяснению того, что вещи есть.

Беркли знает не только о данности, но и о мире возможного и невозможного, который считает обманом. «Ибо, когда мы видим, что за известными идеями ощущений постоянно следуют другие идеи, и знаем, что так бывает не вследствие нашей деятельности, то мы немедленно приписываем самим идеям силу и действие и превращаем одну в причину другой, хотя ничего не может быть более нелепо и непонятно». Причины и следствия только раздражали философа, и он старался найти им замену. Скорее всего, именно поэтому он «домыслил» Дух, который стягивает данность в одно целое. Необходимо же это потому как это «дает нам род предвидения, который делает нас способными управлять нашими действиями для пользы жизни. Без такого предвидения мы находились бы в постоянном затруднении; мы не могли бы знать, что нужно сделать, чтобы доставить себе малейшее удовольствие или избавиться от малейшей ощущаемой боли. Что пища питает нас, сон укрепляет, огонь греет, что посев весною есть средство собрать жатву осенью, и что вообще такие-то средства служат для достижения таких-то целей, — все это мы узнаем не через открытие необходимой связи между нашими идеями, а только через наблюдение установленных законов природы, без которых все мы находились бы в неуверенности и смущении, и взрослый человек знал бы не более, чем новорожденный ребенок, как следует поступать в житейских делах».

И, тем не менее, Беркли отрицал основания, считая, что «…связь между идеями заключает в себе отношение не причины и действия, а только отметки или значка и вещи означаемой. Видимый мной огонь есть не причина боли, испытываемой мною при приближении к нему, но только предостерегающий меня от нее значок». Именно поэтому в его основном положении: «предметы ощущений существуют лишь тогда, когда они воспринимаются», мы видим образ данности.

 * * *

Ангелы Фейнмана. В своих знаменитых лекциях по физики Фейнман говорит, что когда-то давно одна из теорий утверждала: « планеты движутся потому, что за ними летят невидимые ангелы, которые взмахами своих крыльев гонят планеты вперед. Вы вскоре увидите, что ныне эта теория несколько видоизменена! По-видимому, чтобы заставить планеты вращаться, невидимые ангелы обязаны витать во все возможных направлениях и обходиться без крыльев». Это замечательный пример. Есть теории научные и есть околонаучные, но так или иначе они строятся вокруг оснований. Только если в прежние времена к таким основаниям относили ангелов, то во времена новые – силы природы. Но сущность каждого из этих взглядов одна и та же.

 * * *

Карта и город. Известный философ Карнап, чтобы объяснить соотношение науки и действительности использовал пример «карта-город». «Предположим, что при посещении города, чтобы найти дорогу, вы будете обращаться к карте. Вдруг вы обнаруживаете отчетливое расхождение между картой и улицами города. Вы не скажете, что «улицы вышли из подчинения карте». Вместо этого вы будете говорить, что «карта неправильная». Таково же положение ученого относительно того, что называют законами природы. Законы представляют собой карту природы, начерченную физиком. Если здесь обнаруживается расхождение, никогда не возникает вопрос о том, подчиняется ли законам природа. Единственный вопрос состоит в том, не сделал ли физик ошибки».

В этом примере много интересного. Прежде всего, стоит обратить внимание, что первичен именно город, который нужно сначала открыть, а уже затем зафиксировать его на карте. Это – образ данности. Карта же – образ мира возможного и невозможного. Причем карта, а точнее причинно-следственные связи, символом которой она является, имеет вполне простую функцию: «причинное отношение означает предсказуемость». Итак, находя город, человек, чтобы уметь в нем ориентироваться, то есть что бы сделать его «предсказуемым», составляет карту. Вот замечательный образ философии Шестова!

Есть у Карнапа и другая заслуживающая внимания мысль – вся жизнь человека проходит под диктатом предсказуемости. «Предсказание существенно, конечно, как в повседневной жизни, так и в науке. Даже большинство тривиальных действий, которые мы осуществляем в течение дня, основывается на предсказаниях. Вы поворачиваете дверную ручку. Вы делаете так потому, что прошлые факты вместе с универсальным законом заставляют вас верить, что при поворачивании ручки дверь откроется. Вы можете не сознавать относящуюся сюда логическую схему…, но все такие преднамеренные действия предполагают схему».

К сожалению, Карнап был на стороне разума, почему и его пример «карта-город» это скорее похвала разуму, а не его (разума) развенчание.

* * *

Горы и огурцы. Завершить эту статью мы решили образами самого Шестова. Один – про горы, другой – про огурцы. Образы эти достаточно понятны, поэтому мы ограничимся лишь небольшими к ним комментариями.

Итак. Шестов пишет: «Вода превратилась в пар или в лед – мы спрашиваем: почему? Вопрос имеет смысл только в том случае, если мы вперед решили, что пар – это не вода, и лед, тоже не вода. Что, стало быть, было одно, а потом явилось другое, и мы хотим объяснить себе, как одно превращается в другое, как появляется на земле «новое». Но если бы не было нас, то есть существ, для которых «не все равно», то есть существ, желающих, стремящихся и соответственно своим желаниям и стремлениям, «оценивающих», то пар или лед вовсе и не представляли бы сравнительно с водой чего-либо «нового», «иного», в таком же роде нам не представляло бы ничего нового красота небес, утренней звезды, или нескольких следующих друг за другом звуков. В мире неодушевленном – материальном и идеальном, так же нет «нового» и «различия», как нет красоты, безобразия, значительного или незначительного. Когда в горах тает снег, реки разливаются; для человека, отделяющего снег в горах от воды в реке, тут есть отношение причины и действия: человеку не все равно, где вода и в каком она виде. Когда снег превращается в воду, попадает в реку, а река заливает или разрушает деревню, человек тревожится, спрашивает и тогда только впервые и возникает кажущийся «объективным» вопрос о причинности. Но тут объективного нет ничего. «В целом» мир каким был, таким и остался».

Здесь главное: сначала данность «в целом», то есть до разума, а затем мир, в котором таяние снега приводит к затоплению деревни. Между данностью и этим миром стоит человек, который, с одной стороны, открывает данность, а с другой дозволяет разуму превращать ее в мир возможного и невозможного.

А вот другой пример: «…до сих пор так было: посеешь свеклу, вырастет свекла, посеешь огурцы, вырастут огурцы. Но, если бы вдруг все переменилось и из свекловичных семян стали бы вырастать апельсины, ананасы, телята и даже носороги, мы с непривычки, может быть, и очень удивились бы, но возразить против этого нам было бы нечего и нам пришлось бы только отметить новый порядок вещей, который мы формулировали бы так: из свекловичных семян вырастают иногда ананасы, иногда телята, а иногда носороги. Потомки наши, через десять или двадцать поколений, привыкнув к новому порядку и приспособившись к нему, также бы хорошо его понимали, как мы понимаем нынешний порядок, — и даже объясняли бы его влиянием климата, почвы, присутствием радия и т. п. Ибо огромная свекла, выросшая из маленького семечка, после всех объяснений, даваемых ботаниками, так же непонятна, как и носорог, выросший из того же семечка».

И здесь мы видим, что разум делает свою «прибавку» в форме оснований, уже к тому, что было открыто. Разум всегда выступает ведомым – вот что хочет нам показать Шестов. И эта роль разума лучше всего доказывает, что он не может претендовать на уважение. Стоит только измениться данности (а ведь именно это изменение первично) и разум окажется в дураках. А это, как говорится, что и требовалось доказать.

Продолжение. Статья Седьмая