Только вчера Пашка вернулся из областного центра, где увлекательно провел свой отпуск, совершая всевозможные экскурсии, а вечерами читая приключенческие ковбойские романы, и уже сегодня ему нужно отправляться в ночную смену. Работа у него – не бей лежачего: охрана объекта. Для заочника, студента филфака, заканчивающего гуманитарный университет, пожалуй, в самый раз будет! И объект непыльный, вполне подходящий – мебельная фабрика.

Сегодняшний день у него прошел вполне продуктивно – целый роман прочитал и даже другой начал. А какой будет ночь? С хорошим автором за смену где только не побываешь, и Пашка ладонью погладил книгу, которая ярким пятном на фоне серой рубахи маячила у него из-под мышки. В глазах высокого красивого парня мелькнул задорный огонек. Молодые крепкие ноги с легкостью передвигались в гору, к сторожке. Мир прекрасен и удивителен! Вот только… Внезапно смельчак приостановился, по лицу пробежала тень: «Только бы не Борька сегодня дежурил…»

Отогнав от себя хмурые мысли, вчерашний отпускник, загорелый, в шляпе с широкими полями, картинно загнутыми по бокам, точь в точь как у его любимого киноактера Клинта Иствуда, полный дерзостных мыслей и снисходительного высокомерия ко всему живущему на планете, подходил к сторожке, где на крыльце, выкуривая последнюю сигарету и при этом насмешливо щурясь, сидел сторож дневной смены, ехидный Борька-Борода.

Увидев приближающегося Пашку, он не спеша перехватил в руках папиросу, растопырил пальцы и нарочито-почтительно предложил: «Сигарету?» Не заметив никакой реакции, продолжил:

– Ну, что же ты, Америка? – и сложив губы трубочкой, выпустил струю дыма «ковбою» прямо в лицо, после чего с преувеличенной серьезностью уставился на Пашку:

— Америка по тебе плачет…

«Так вот кто дал мне эту кличку – Америка. Борька! Больше некому!», – мелькнуло в голове.

– А тебе какое дело? Завидуешь? – произнес он  в ответ и с удовлетворением отметил, что на этот раз у него, у Пашки, ни один мускул на лице не дрогнул, отчего душа возликовала: «Получилось! Вот так бы каждый раз… воспринимать все его выходки с ледяным спокойствием!», – и он, не удостаивая своего сменщика взглядом, как и подобает крутому парню, смачно сплюнул сквозь зубы, ногой открыл дверь, с маху упал на низкий табурет. Черт! Вроде бы все сделал правильно, только вот последнее движение не продумал: падают обычно в высокое мягкое кресло, а тут… Пашка сморщился от боли, поерзал на табурете, затем раскрыл книгу и от внезапно охватившего его смущения не сразу нашел в ней нужную страницу.

– Я те поулыбаюсь! – запоздало пробормотал юный «американец» в адрес ехидного Борьки и с удивлением обнаружил, что и сегодня в его душе бушует злость: опять этот Борода его достал. Вообще-то, уже пора привыкнуть к его выходкам. Никогда этот прохиндей не простит ему того, что Зинка предпочла не его, а Пашку. Ведь с Бородой и поговорить-то не о чем. Он даже не знает, что был такой потрясающий американский писатель Майн Рид…

Избушка, где обитали сторожа, стояла на горе, рядом с фабрикой. С одной ее стороны, изгибаясь стальными лентами и изредка поблескивая рельсами в лучах заходящего солнца, убегала вдаль узкоколейка, с другой – стеной стоял потемневший к осени еловый лес, перед которым раскинулась большая поляна, где в течение дня паслась вся поселковая живность, а к вечеру, после нелегкого трудового дня, хозяева сгоняли сюда стреноженных лошадей. Эта привычка осталась еще с тех времен, когда поблизости от поселка работал Демидовский чугунолитейный завод, продукцию с которого на подводах отвозили на пристань реки Чусовой. Причем, лошади тогда были почти на каждом дворе.

Солнце нехотя закатилось за гору, и, словно сопротивляясь чьей-то воле, долго еще посылало лучи на нуждающуюся в тепле Землю. Но вот тени от деревьев исчезли, растворились в опустившихся на поляну сумерках.

Пашка с открытой книгой в руках сидел за столом, а напротив него уже целый час кипел от возмущения не замечаемый хозяином чайник, который, то надувая в негодовании щеки, струйкой выпускал пар из длинного рожкового носа, то грозно пофыркивая, разбрызгивал в разные стороны кипящую воду, то совершенно выйдя из себя, крайне обиженный невниманием, в благородном гневе, словно от отчаяния, принимался бешено бренчать крышкой.

Но Пашки здесь не было. Он был там, в книге, и, сидя в седле, рысью скакал по прериям, лихо набрасывал лассо на горячего скакуна, припадал к ногам обворожительной дамы в белом и с трепетом, в душевном волнении, просил ее руки и сердца.

Но вот появился опасный соперник. Он коварен и зол, он с беспощадностью убийцы преследует героя, прицеливается и… выпускает в свою жертву целую обойму. Пашка вздрогнул. Что это? Кто-то постучал в окно или это разыгралось воображение? Оторвав, наконец, взгляд от страницы, он перевел его на подпрыгивающую крышку. Так вот в чем дело! Облегченно вздохнув, выключил плитку, но тут же нечаянно поглядел в окно. Боже… Оттуда на него взирала рожа свирепого убийцы! Отвратительная, продолговатая морда, показывая крупные, желтые зубы, словно отвечая на испуганный взгляд безусого мальчишки, с убийственной наглостью глядела на него своими холодными глазами и продолжала с чванливой презрительностью жевать жвачку, разевая при этом свой огромный рот, да так, что ковбойская соломенная шляпа буквально прыгала на макушке и едва не съезжала на лоб.

У Пашки волосы встали дыбом, по спине пробежала нервная дрожь. А его противник, невозмутимо и равнодушно посматривая вглубь сторожки, продолжал тупо стучать головой в окно. Тут Пашка вспомнил, наконец, о ружье и, преодолевая слабость в ногах, дотянулся до него, прицелился и выстрелил… в шляпу. Неотвязчивый субъект моментально среагировал – отпрянул от окна, и ночную тишину рассек удаляющийся конский топот.

Спустя некоторое время дверь распахнулась, и в избушку зашел  сменщик, он застал Пашку сидящим на полу рядом с разлетевшимся в разные стороны стеклом. «Ковбой» крепко прижимал к себе винтовку и неотрывно смотрел в окно.

 – Ну, как? – над Пашкиным ухом вкрадчиво прозвучал крайне неприятный Борькин голос. Ехидно улыбаясь, оставив дверь открытой, Борода неторопливо, хитро посматривая на молодого парня, вывел из-за избушки свою старую лошадь, на загривке которой красовалось шикарное сомбреро. – Хорошо я скопировал твоего… Майю Дриду?

 – ???