— Я хотел бы получить выписку моих оценок, — попросил в канцелярии Тбилисской Академии художеств студент пятого курса Алеша Вепхвадзе.

— Зачем вам ваши оценки? — поинтересовалась секретарша.

— Я перевожусь в Ленинградскую Академию Художеств, — там нужно будет представить окончательные отметки за пятый курс, — ответил студент.

— Приходите через насколько дней, я вам выдам ваши оценки, — обещала секретарша.

Когда Алеша получил выписку, там стояли одни тройки. Так академия выразила свое недовольство по поводу перевода успевающего и талантливого студента в другое учебное заведение, своего рода проявление академической ревности.

Закрыв пятый курс, Алексей не остался работать над дипломной картиной, а решил продолжить учебу в Ленинграде. Скорее всего, так решили его родители.  Мама, будучи тщеславной, мечтала, чтобы сын окончил Петербургскую Академию, а отец, для которого идеалом художника был его учитель Гиго Габашвили, несколько лет проучившийся в Петербургской Академии художеств, хотел чтобы и сын его учился в той академии. Должен сказать, что и отец Алеши, художник Иван Вепхвадзе, имел шанс учиться за рубежом на деньги, собранные грузинской интеллигенцией для особо одаренных молодых людей, но этому помешала Первая мировая война.  Я уверен, не начнись в 1941 году война, Алеша прямо поступал бы в Ленинградскую Академию.

Но этому помешала не только война, но и его ранняя женитьба. Во всяком случае, после войны в Ленинград он все-таки поехал, а жену оставил с родителями в Тбилиси.

Итак, Алеша приезжает в Ленинград и хочет учиться на пятом курсе, который уже им был пройден и закрыт в Тбилиси.

— Вы что, приехали сюда прямо писать дипломную картину?  — сказали ему в академии и посадили на четвертый курс.

Жить в чужом городе с тяжелым климатом, в общежитии, питаться кое-как в студенческой столовой, молодому грузину, единственному сыну, привыкшему к домашней еде, на первых порах было довольно трудно.  Но постепенно человек ко всему привыкает. Алеша быстро подружился с товарищами по общежитию, приспособился к ленинградскому суровому климату, и в этом ему помог теплый тулуп и тельняшка, которые он купил на барахолке Северной столицы. В Ленинграде он начал курить и пить водку. Ребята тогда все курили. У них в комнате был чугунный котелок, который им служил пепельницей и к концу дня наполнялся окурками. А затем, очистив от окурков котелок и вымыв его, студенты варили в нем суп, который с аппетитом ели, запивая чайными стаканами водки.

Студент Л. Шенгелия. Х/м. 1947 г.

Несмотря на тяжелые условия послевоенного времени, студенты много и самоотверженно работали. Даже зимой, в снег и слякоть, выпив стакан водки и положив за пазуху кусок черствого черного хлеба, они ходили писать этюды.

Сейчас мне трудно это представить, когда я сам, не то что в плохую погоду, а даже в хорошую погоду зимой (а зима в Тбилиси не то, что в Ленинграде) не осмеливаюсь ходить на этюды. Вообще, я давно у нас в городе не видел взрослого художника с этюдником.

Когда студенты должны были ставить обнаженную натуру, в класс заходили несколько натурщиц, одна лучше другой, раздевались, и профессор выбирал ту, которая ему больше подходила для постановки.

Сравнивая это с тем, что мы имели в нашей академии, как  не позавидовать ленинградским студентам. Нам приходилось рисовать старых женщин, бывших представительниц древнейшей профессии, в которых, кроме студентов-художников, никто больше не нуждался.

Как рассказывал Алеша, технологию живописи им преподавал один профессор, ученик самого Репина, который много чего рассказывал о технике живописи. Но, несмотря на это, студенты писали на чем попало. Под основу для живописи шла любая ткань, которая попадала студентам под руку. Кто тогда заказывал подрамники?! В лучшем случае их делал местный плотник (для дипломных работ), мастер на все руки, для которого подрамник или оконная рама был один черт. В основном сами студенты мастерили себе подрамники из чего попало. Какой там скос, какая диагональ, лишь бы натянуть на нее холст, а скорее всего, ткань, вырезанную из старых матрасов. И натягивали они этот «холст» на подрамник десятисантиметровыми гвоздями, которыми скорее доски для пола можно было прибивать. И клей, которым грунтовали свои холсты, был такой, что через год их грунт трескался вовсю, а во время грунтовки по всей академии стояла такая вонь, что мимо мастерской, где грунтовали, можно было пройти разве что с противогазом. Что поделаешь, время было трудное, послевоенное, а работать хотелось.

Может именно такое отношение к материалу и условия работы, не говоря уже о суровом климате Ленинграда, предопределили манеру письма,( этюдную, размашистую, без досконального выписывания, не полностью покрытый холст, серая гамма), которую впоследствии стали называть Ленинградской школой живописи.

Натурщик. Х/м. 1946 г.

Многие товарищи-сокурсники Алеши, несмотря на свой молодой возраст, были  фронтовиками, прошедшими Отечественную войну, имевшими боевые награды и ранения. Их, одетых в тельняшки и телогрейки, не привлекали нюансы изысканной салонной живописи. Рукам, привыкшим держать автоматы и винтовки, больше импонировали грубые щетинные кисти и мастихин. У них не было потребности выписывать и наносить тонкие слои лессировки, а скорее энергичные, смелые, размашистые мазки широкой кистью, и их кумирами скорее были такие, как Цорн и Архипов, чем Ван Эйк или Терборх.

Правда, у студентов академии было одно большое преимущество над своими коллегами из других городов — у них был Эрмитаж, куда они могли ходить хоть каждый день, и притом бесплатно. Это, как ничто другое, компенсировало  тяжелый климат Ленинграда и некомфортные условия жизни студентов в академическом общежитии. А если к этому добавить прогулки на лодке по Неве, гуляния по прекрасным проспектам северной столицы и бурное времяпровождение молодых ребят, то им можно было и позавидовать. А в новогодние праздники студенты академии ходили на карнавалы-маскарады в другие учебные заведения, одевшись в костюмы гусаров и других исторических персонажей, благо богатая костюмерная академии, сама по себе была настоящим музеем.

Были среди студентов по вечерам дискуссии на тему искусства, споры и даже драки. Однажды, во время одной из таких драк, Алеша запустил в своего обидчика пепельницей, и затем обоих молодых художников потащили в милицию. Но через пару суток отпустили.

На пятом курсе началась подготовка к дипломной работе. Алеша, будучи студентом батально-исторического класса профессора Рудольфа Френца, выбрал тему ранения Багратиона в Бородинском сражении. Эта тема отвечала ориентации мастерской и национальности самого дипломника, который таким образом взял один эпизод из русской истории, героем которого был грузин, генерал Петр Багратион.

В этот период родители Алеши, испугавшись, что их сын найдет в Ленинграде какую-нибудь подругу и там останется, решили послать к нему его молодую жену. И вот Алеша уже с женой в Ленинграде. Он больше не жил в общежитии, а там недалеко снимал с женой скромную квартиру. Но они продолжали питаться в студенческой столовой, и Алеша делил свою порцию с женой.

Работа над дипломной картиной шла удачно. Алеша, использовав гардероб академии, практически всю картину написал с натуры. Его товарищи-студенты, одев костюмы гусаров, гренадеров и других военных, позировали ему. А лошадей Алеша изучал по скульптурам барона Клодта, что стоят на Аничковом мосту. Он делал с них зарисовки, которые использовал в картине.

Студент Саша Кац. Х/м, 1947 г.

Дипломная работа уже была завершена, когда студенты узнали, что защита переносится на осень. Оставалось около трех месяцев. Можно было съездить в Тбилиси, к родителям, или остаться в Ленинграде и отдохнуть, гуляя по Невскому проспекту и посещая Эрмитаж. Да и комиссионные магазины тогда были как музеи. Чего только там не было! Ленинградцы, чтобы выжить в период блокад, все самое ценное, что было дома, несли в комиссионные магазины. Блокада подкосила многих. Ленинград опустел от жителей, а комиссионные магазины были заполнены.

Алеша решил использовать трехмесячные каникулы для написания второго варианта своей дипломной работы. Он послал письмо отцу с просьбой выслать ему немного денег на приобретение необходимого материала для второй картины. Получив деньги, Алеша заказал новый подрамник, натянул на него холст и, со всей страстью, приступил к созданию варианта своей картины. Он внес изменения в композицию первого варианта и писал ее смелее и более размашисто. По словам автора, второй вариант получился свежей и более живописным.

Во время защиты рабочие внесли в актовый зал оба варианта дипломной работы и установили их на специальные мольберты.

Экзаменационная комиссия во главе с известным художником Иогансоном приступила к разбору произведений. Работы и хвалили, и критиковали. Алеша, взволнованный, не выдержал такого напряжения и выбежал из зала. Он зашел в какую-то пустую аудиторию и там спрятался. Когда защита завершилась, студенты принялись искать своего товарища и наконец нашли его.

— Леша, тебе поставили отлично, — обрадовали его друзья.

Алеша поспешил сообщить родителям приятную новость.

Какова была его радость, когда он узнал, что второй вариант его дипломной работы «Ранение Багратиона» приобретен Ленинградским Военно-медицинским музеем, а первый вариант занял свое место в Музее Академии художеств.

Алеша привык к Ленинграду, к той жизни, которую он вел в этом городе, к Эрмитажу, к новым друзьям, с которыми учился последние три года. Он уже подумывал остаться в Ленинграде. Ему даже предлагали квартиру, почти в центре города. В то время в городе на Неве было много освободившихся квартир, и проблемы с жильем не было. Он с удовольствием остался бы там со своей женой, которая была в положении ( автором этих строк), но родители звали его в Тбилиси, как — никак это был их единственный сын. Да и патриотические чувства звали его на родину.

Приехав в Тбилиси, он заявил во время какого-то интервью: «Я вернулся в Тбилиси, чтобы работать для моей Родины». Очень громко было сказано, должен вам заметить.

Через пару лет после приезда в Грузию, Алеша стал лауреатом Сталинской премии за картину «Высылка Сталина из Батуми». Это был пик его славы и в то же время это был финальный аккорд его ленинградской живописи.

В Грузии не воспринимали адекватно живопись Алеши. Художники, то и дело, упрекали его в приверженности к русской школе живописи. Для них была неприемлемой его манера письма, колорит и его понимание живописи. Признавая его талант, они, тем не менее, высказывали сожаление, что он окончил Ленинградскую Академию, которая, по их словам, внесла в его творчество непоправимые изменения и лишила его той индивидуальности, которая у него была до отъезда на учебу в Ленинград.

Сам Алеша тоже сожалел, но не о том, что поехал учиться в Ленинград, а о том, что вернулся в Тбилиси, где его живопись не была встречена с пониманием и его не оценили как художника.

Может я ошибаюсь, может все это мне кажется, и русская школа, а точнее ленинградская школа живописи ни при чем, а все это из-за профессиональной зависти к таланту и успехам молодого коллеги. Или из — за отношения к его отцу, которого местные художники, мягко говоря, недолюбливали из за его «критики формалистов», которая имела место в 30-40 годы, и это был своего рода «реванш».

А как республика отплатила Алеше Вепхвадзе за его возвращение, это уже другая история. О ней я расскажу в рассказе «Картина».

Справка:

Алексей Иванович Вепхва́дзе (1921—1982 г.г.) — советский грузинский живописец. Заслуженный художник Грузинской ССР. Лауреат Сталинской премии третьей степени (1951 г.).

В рассказе использованы фотографии студенческих работ художника из семейного архива.

_________________________________________

РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ ИЗ СЕРИИ

Джованни Вепхвадзе.

Рассказы о себе и о художниках:

«А ВЫ ШУТНИК, СИНЬОР ДЖОВАННИ!»

«Об Александре Бажбеук-Меликове»

“Картины для Билла, или Купюры в томатной подливе”

“Нет худа без добра”

«ПИРОСМАНИ УМЕР ДВАЖДЫ»

«РАФАЭЛЬ»

“СВЯТОЙ”