В 1952 году исполнилось 70 лет известному русскому писателю и литературоведу, автору классических произведений для детей в стихах и прозе, Корнею Ивановичу Чуковскому. Ну, кто же не знает Корнея Ивановича, кто не воспитывался на его книгах? “Муха-Цокотуха”,  “Мойдодыр”,  “Тараканище”,  “Айболит”, “Крокодил”, “Телефон” и другие его произведения  — это те книжки, которые были рядом с нами с самого нашего рождения, не утратив своего поэтического очарования и дальше.

А, между тем, мало кто знает, что настоящее имя этого маститого писателя – Николай Васильевич Корнейчуков. Но его псевдоним так укоренился в сознании большинства людей и так органически вошёл в его личность и литературную деятельность, что даже его сын Николай, автор таких известных произведений, как «Балтийское небо“ и “Водители фрегатов”, вошел в литературу под фамилией Чуковский и с отчеством Корнеевич.

Эрудиция Корнея Ивановича, как и его исследовательские произведения “Мастерство Некрасова”, о А.П. Чехове, о замечательном американском поэте Уолте Уитмане, восхищают читателей.

Трудно найти в современной литературе более глубокого знатока детской психологии и исследователя детской речи, чем Корней Иванович Чуковский.

А с кем только он в своей творческой биографии ни встречался, кого только ни знал! Был он близко знаком и с Ильёй Ефимовичем Репиным.

Используя авторитет Корнея Ивановича и его дружеские отношения с этим великим художником, Советское правительство в двадцатые годы прошлого столетия именно его, Чуковского, посылало к Репину в Куоккалу, где последние тридцать лет своей жизни жил художник, чтобы уговорить его переехать из Финляндии, на территории которой находилась в то время Куоккала, в Советский Союз. Рискуя не только своим общественным положением, но и самой жизнью, Корней Иванович настоятельно рекомендовал Репину  не переезжать в большевистскую Россию.

И вот в 1952 году этому замечательному человеку исполнилось 70 лет. Литературная общественность страны, конечно, не могла обойти мимо эту дату. Чествовали Чуковского в Колонном зале Дома Союзов в Москве. В президиуме заседала вся литературная элита Советского Союза. Там были Константин Федин, Фёдор Панфёров, Михаил Шолохов, Михаил Бубёнов, Сергей Ожегов, Самуил Маршак, Агния Барто и другие гиганты литературного слова. Председательствовал генеральный секретарь Союза писателей СССР Александр Александроович Фадеев. В зале сидели не менее крупные современные литераторы, писатели, поэты. Зал был полон. Вход был по пригласительным билетам и строго ограничен из-за невозможности вместить всех желающих.

В дальнем углу зала сидел автор этих слов. Попал я туда неожиданно для самого себя.

Мой родной брат, отслужив после фронта срочную службу до 1948 года, в это время учился на четвертом курсе факультета журналистики Московского университета. Всякими правдами и неправдами, как фронтовику, ему удалось достать пригласительный билет, а сам он в этот день слёг с высокой температурой. Билет отдал мне.

После многочисленных поздравлений, наконец-то, председатель предоставил слово самому юбиляру. Корней Иванович под гром аплодисментов встал на трибуну и начал так:

— Благодарю вас, друзья, что вы пришли пособолезновать мне в столь печальный для меня день!

И в президиуме, и в зале возникли возгласы: “Что вы, Корней Иванович?!”, “Как можно?!”,  “Мы пришли поздравить Вас, а не соболезновать” и всё такое прочее.

— Что вы тут ни говорите, — продолжал Корней Иванович, — как ни хвалите меня, как не возносите, а семьдесят лет есть семьдесят лет. И никуда от этого печального факта мне не уйти, не взирая на все ваши хвалебные дифирамбы!

Далее Корней Иванович заворожил зал интересными воспоминаниями из своей жизни, воспоминаниями о встречах с известными людьми, воспоминаниями о некоторых курьёзных случаях в своей творческой биографии. Зал слушал его, что называется, затаив дыхание. Ни единого звука в зале, кроме голоса самого юбиляра. Говорил он внятно, спокойно и в то же время эмоционально.

Было интересно услышать, что даже такое во всех отношениях детское произведение, как “Муха-Цокотуха”, увидело свет после длительной борьбы автора с цензурой. Как это ни странно, а цензор увидел в “Мухе-Цокотухе” открытую эротику, развращающую детскую нравственность. Цензор узрел эротику в словах  “Паучок Муху-Цокотуху в уголок поволок”. И зачем это он поволок муху в уголок, допытывался цензор. И требовал эти слова из сказки убрать. Только после длительной настоящей борьбы с цензором “Муха-Цокотуха” увидела свет. Пример, достойный подражания для современных издателей литературы и телевизионных программ, культивирующих откровенную похабщину, кровь и насилие.

Конечно, придирка цензора к “Мухе-Цокотухе” – это настоящий и глупейший перегиб. Но, что поделать? Вся наша советская действительность состояла из одних перегибов. А современным издателям, принимающим разврат за реализм, не плохо бы помнить слова Антона Павловича Чехова, что “Интимная жизнь тем и хороша, что она, именно, интимная”.

В своём выступлении Корней Иванович рассказал о том, как в 1911 году в этом самом зале ему довелось присутствовать на первой годовщине смерти Льва Толстого.

Дело было так.

Литературная общественность Москвы решила отметить годовщину смерти великого писателя и, как личного друга Льва Николаевича, пригласила Илью Ефимовича Репина, знаменитого русского художника. Репин, в свою очередь, пригласил с собой Корнея Ивановича Чуковского, с которым они были довольно тесно дружны, несмотря на разницу в возрасте. Репину в это время было 67 лет, а Чуковскому 29. Вдвоём они вошли в зал и сели рядом друг с другом в дальнем углу. Корней Иванович с трибуны показал на дальний угол зала, в котором сейчас сидел я, и сказал:

— Мы сидели вон в том углу.

Поскольку Илья Ефимович близко знал Льва Толстого и неоднократно бывал у него в Ясной Поляне в гостях, его просили выступить со своими воспоминаниями о Толстом. Репин отказывался выступать, и отказывался долго. Дело в том, что при всём своём могучем таланте художника, Илья Ефимович не обладал красноречием и терялся на публичных выступлениях. Ну, не умел он выступать перед аудиторией. Тем не менее, ему так и не удалось отказаться от выступления, его всё-таки уговорили.

Понимая, что он на трибуне растеряется, Илья Ефимович всё своё выступление изложил на бумаге с тем расчётом, что на трибуне он эту бумажку прочитает.  Записи положил в портфель и с ним пришел в зал.

В нужный момент председательствующий предоставил ему слово:

— Слово предоставляется личному другу Льва Николаевича Илье Ефимовичу Репину. Пожалуйста, Илья Ефимович, проходите. Ждём вас.

Репин встал, взял портфель и из своего дальнего угла зала по проходу между рядами пошёл к трибуне. Взойдя на трибуну, он положил на неё портфель, открыл его и начал искать записи. Перебрав все бумаги в портфеле, нужных записей он не нашёл. Стал нервничать. Вывернул портфель наизнанку, выложил всё его содержимое на трибуну, но…  записей не нашел.

Зал, понимая, что он что-то ищет, затаил дыхание. Нервничая, Илья Ефимович стал внимательно смотреть на проход, по которому он шёл к трибуне. Все присутствующие в зале поняли, что он смотрит, не потерял ли что-то, когда шел по проходу, и задвигали стульями, стали нагибаться, смотреть под ними. Всё было напрасно. Записей не было. А он уже на трибуне. Пути к отступлению отрезаны, мосты сожжены. Ничего не остаётся делать, как только говорить без записей. И он решился.

Выпив целый стакан воды, Илья  Ефимович Репин, как рак красный от волнения, скороговоркой выпалил:

—  Господа! Я лично знал Льва Николаевича. Часто бывал у него в Ясной Поляне. Приезжаю, бывало, к нему, садимся на коней и скачем, скачем к пруду! Подскакав к пруду, Лев Николаевич прямо с коня, не остывши, бултых в воду!

Сказав это, Илья Ефимович вытянул в сторону зала руку с поднятым указательным пальцем и, потрясая им, громко выкрикнул:

— А надо остывать!

Взял под мышку портфель, сошел с трибуны и пошел на свое место.

_____________________________________________

Лев Авилкин