Благодарю Галину Иванкину (zina_korzina) за подачу идеи.

Если читать перестроечную литературу подряд, а не по мере выхода, складывается впечатление совершенного безумства, в которое впали авторы и издатели. Пресса, которая до этого звала и вела, вдруг полностью деморализовала жителей, настроив их не только против собственного государства, но и против всех привычных и естественных жизненных ценностей, предложив взамен совершенно чуждые – жажду наживы вместо альтруизма, американский патриотизм вместо любви к родине, стремление к роскоши и развлечениям вместо стремления к знаниям и умениям, эгоизм вместо коллективизма. И это всё – за каких-то три-пять лет, которые издалека кажутся одним мгновением.

А вот если читать по мере выхода, то впечатление иное. Все тогдашние публикации обусловлены временем. Сам я взрослую прессу просматривать начал лет с пяти (в основном ту, где были картинки — «Вокруг света», «Технику-молодёжи», «Знание-силу», «Науку и жизнь»…), газеты — где-то класса со второго, а толстые журналы без картинок — во время горбачёвской антиалкогольной кампании. Я из тех детей, которые читали вообще всё подряд, и так же всё подряд впитывали. К 1989 году я настолько пропитался прессой, что даже «Город под колпаком», мой первый попавший в широкую публику рассказ, состоял процентов на 80 из тогдашних газетных штампов. И вот какая картина сложилась у меня…

До 1987 года всё было как обычно. Решения партии хвалили, под генеральную линию прогибались, коммунистическую идею не трогали. Из первых перестроечных послаблений было разве что появление экстрасенсов — сначала Джуна и Кашпировский, потом Чумак. И уфологов. Серьёзно и душевно, хоть и очень официально, готовились к празднованию 70-летия Октября. Календарики выпустили, открыток и плакатов нарисовали, фильмы и книги в производство запустили… Живых революционеров уже почти не осталось, как сейчас — ветеранов второй мировой. Появилась возможность приглаживать историю как угодно, в любом направлении. Тогда-то, на юбилейной волне, и поднялся у профессиональных историков интерес к истории революции, захотелось сложить законченную картину. И стали они копать. Разгорелись профессиональные споры. Поскольку в моде уже было новое мЫшление и поощрялся плюрализм мнений, споры никто не пресёк и в 1988 по их итогам даже книга вышла — «Историки спорят». Но гораздо раньше, в 1987-88 гг., эта полемика в упрощённом виде вышла на страницы «Огонька», оттуда, в ещё более упрощённом, на страницы периодики и на телевидение, в передачи «До и после полуночи» и «Взгляд».

Поскольку среди журналистов, артистов, писателей и прочих спорщиков было исключительно много детей партийной элиты, каждый доказывал точку зрения, принятую в его семейном кругу. Так белыми и пушистыми оказались все бояре — от Бухарина до Тухачевского, а зелёными и пупырчатыми — все цари от Сталина до Брежнева. Ленина ещё не трогали, только намекали.

Перелом наступил в марте 1988, когда Нина Андреева спросила, не слишком ли далеко зашли споры, а политбюро ей ответило, что не слишком, всё нормально, кто не ругает, тот против перестройки. Тогда очередь дошла и до Ленина.

Как раз в это время часть технической интеллигенции стала внезапно зарабатывать как никогда много, поскольку партия и правительство взяли курс на ускорение научно-технического прогресса, хозрасчёт и кооперацию. Одни просто уходили из института торговать в киоск, другие за достижения получали премии не в два-три рубля, как раньше, а в два-три оклада, третьи использовали рабочие АЦПУ для печати анекдотов про Штирлица и последующей рассылки наложенным платежом по всей стране, четвёртые шли в МЖК строить квартиры… Кто чувствовал время, тот по-своему ловил возможности. Девать большие деньги было совсем некуда, потому что и товарный дефицит тогда вымывал из магазинов всё, и экономика не предполагала наличие крупных сумм у населения, и сама роскошь считалась в обществе дурным тоном, в отличие от разумного достатка, который поощрялся.

Также поощрялось чтение. Более того, чтение было модным занятием. И масса денег хлынула в киоски Союзпечати, в подписные отделения и книжные магазины. Наступил книжно-журнальный бум. Тиражи периодики подскочили до почти 100% охвата всей читающей массы. Любая статья в любом издании читалась всеми и везде. Соответственно, и в журналистику и издательство подались все, желающие славы и подработки. Например, я. Самиздат тоже неплохо раскупался, даже рукописный.

Параллельно с этим грянуло 1000-летие крещения Руси. Пасха 1988 года. В этот день в виде исключения РПЦ получила разрешение на массовые мероприятия, а телевидение в виде гласности показало их по всей стране. Ну а раз телевизор показал, значит, так надо. Показанное по центральному телевидению воспринималось примерно как директива непосредственного начальства. И все чиновники, обладатели пятёрок по диамату, дети комсомольцев-добровольцев и внуки воинствующих безбожников, вмиг обернулись благолепными богомольцами и стали цитировать вопрос о дороге к храму из фильма «Покаяние».

1988-89 года стали временем гонки разоблачений. Теперь ругали всех, вплоть до действующих чиновников. Пиком стал фильм «Так жить нельзя», который, как и книга «Историки спорят», вышел слишком поздно для вдумчивого осмысления. В фильме резко критиковалась роскошь, в которой живут высшие чиновники государства. По нынешним временам эта роскошь выглядит как уровень среднего предпринимателя не из самых удачливых. Но тогда фильм впечатлял, ведь социализм по-прежнему считался единственным будущим страны, и задача состояла не в отказе от него, а в наилучшем воплощении, улучшении и усовершенствовании.

Параллельно ругали военных. У нас и так со времён брежневской разрядки, то есть с начала 70-х, все мультики и все детские фильмы были сплошной пропагандой пацифизма, а тут и вернувшиеся воины-афганцы, призванные при Андропове из ВУЗов, с военными историями, и связанные с Афганистаном разоблачения махинаций, и статьи о дедовщине, и страх перед ядерной войной, и подписание договора с американцами об уничтожении атомного оружия… В какой-то момент пацифизм охватил весь мир. Казалось, ещё чуть-чуть, и все-все армии будут распущены, но вместо этого пошли сообщения о конфликтах внутри Союза — муторные, искажённые, фактически — надиктованные националистическими фронтами союзных ещё республик.

А ещё была великолепная параллель с французской революцией. События разворачивались в точности так же, как 200 лет назад, параллель продолжалась вплоть до 91-го года, а в чём-то и до 93-го.

Много было и тех, кто поверил в ускорение. Научно-популярные и научные издания в 1988-90 тоже росли, раздаваясь вширь, обрастая приложениями. В 1988 магазины ломились от научно-популярной литературы так, как в 1990 от религиозной и антинаучной. Запускались новые проекты, создавались фонды поддержки изобретений, реально выросло строительство (им, кстати, управлял тогда Ельцин, пока не влез окончательно в политику). Общим рефреном редакционных статей на первых страницах научно-промышленных изданий было «раньше бюрократы не давали нам развернуться, а теперь-то будет ууух как здорово… и заграница нам поможет».

Весь 1989 год прошёл в митингах. Но лозунги были ещё вполне советскими. Даже архисоветскими, и главный лозунг был «Вся власть — Советам». В конце 1988-го, на 19-й партконференции Горбачёв решил сделать партийную власть снова советской. Что бы ни говорили сейчас, но тогда Горбачёв был верным ленинцем и действовал строго по учебнику истории для 4-го класса. Пока историки спорили, насколько учебник далёк от реальности, Горбачёв решил привести реальность в соответствие с ним, и передать власть Съезду Народных Депутатов.

И грянул Съезд. Картинка из юности — жара, очередь к бочке с холодным квасом, у каждого — по две трёхлитровых банки в авоськах, голоса депутатов изо всех окон и толстенные газеты со стенограммами всех выступлений всех депутатов, выпирающие из ящиков. За три года, до Великой Августовской Капиталистической Контрреволюции, успели провести пять съездов СССР и три съезда РСФСР. Заседания шли непрерывно и так же непрерывно транслировались на всю страну.

И вот уже как раз на самих съездах и пошла критика социализма не как неправильного воплощения правильной идеи, а как в корне неверной идеи. Фоном была череда бескровных революций в странах СЭВ, распад Варшавского договора, вывод войск из Афганистана…

Политика пёрла изо всех щелей, а новости опережали воображение. И уже к 90-му году народ устал от политики и перестал интересоваться разоблачениями. Журналы ещё давали жареные факты, но нынешнее повышение цен, очереди, талоны, дефицит и пугающие параллели настоящего с французской революцией волновали куда больше, чем покрытые пылью преступления Сталина. А тут ещё и по традиционным журналам ударил кризис — им просто стало не хватать бумаги. Вся бумага ушла в книгоиздательство, в новые издания и в коммерцию, а у журналов не было ни денег, ни навыка выкручиваться. Подписка не давала снизить тираж. Если два миллиона человек полгода назад заплатили за журнал, надо было доставить два миллиона журналов от Москвы и до окраин. Старым изданиям приходилось или снижать объём и периодичность, или выходить с опозданием на много месяцев. Но пока серьёзные издания были в кризисе, новые, не связанные подпиской и форматом, процветали, публикуя новости уфологии, эротики и эзотерики.

Родилась жёлтая пресса. Основной её формой поначалу был дайджест: берём всё, что понравилось в других изданиях, кромсаем как хотим, и выдаём как можно быстрее. Никакого анализа, никакой системы – лишь бы это было интересно.

Интерес к жизни на Западе был высок как никогда, так что статьи из иммигрантских изданий перепечатывались с радостью и принимались за абсолютную истину. Иммигранты качественно и правдиво описывали недостатки советского строя и вкусно расписывали прелести и свободы постиндустриального общества. Не привыкшие к рекламе, продакт-плейсменту и прочим уловкам маркетологов, мы принимали витрину западного мира за его истинную суть, закрывая глаза на всё плохое, о чём в недавнем прошлом скучно и нудно вещали советские газеты.

Вскоре иммигранты стали писать уже специально для нас, фактически вернувшись в те советские издания, в которых когда-то выросли как писатели и журналисты. Они не всегда попадали в тему, но были властителями умов читающей публики. Те, кто не покидал СССР, старались от них не отставать. Именно тогда вошло в моду сравнение обычного нашего быта с заграничными пиар-статьями и эпизодами из сериалов про верхушку среднего класса. Естественно, сравнение в пользу запада. На смену гонке разоблачений пришла гонка либерализма.

Коммунизм стал дурным тоном, а слово «коммунист» – синонимом «госчиновника». Под горячую руку, как порождения коммунистической пропаганды, попали и научный атеизм, и научный метод познания мира. Они стали ассоциироваться с седой стариной, а переизданные (часто – прямо с ятями) трактаты медиумов и духовидцев середины 19-го века – со светлым будущим. От ускорения научно-технического прогресса общество перешло к его осмеянию.

В результате, когда грянул гром и ГКЧП смыло в унитаз, народ не жаждал расправы. Народ после революции хотел не крови, а дискотеки; не всеобщей справедливости, а личного обогащения, не перемен, а чтоб все отстали. Так Россия избежала гражданской войны, и за это мы благодарны только перестроечной прессе, напугавшей всех рассказами о репрессиях, призвавшей выделяться из толпы, напомнившей о НЭПе, рассказавшей о сытом и беспроблемном Западе и умиротворившей пропагандой пацифизма. Наш 92-й год уже не напоминал французский 92-й. Была жестокая инфляция, но от Конвента к Директории мы перешли на удивление мирно.

А в 1992-93 самыми популярными и читаемыми СМИ России стали газеты бесплатных объявлений. Но это уже совсем другая история.

Commander Хэлл, 24-26 июля 2011.