Многие знают, что русский язык, язык, введённый в обиход нашими предками и впоследствии не единожды видоизменённый, дополненный и неологизированный имеет склонность к преображению, к трансформации. Таково веление времени: ничто не вечно под луной… В эру покорения космоса в оборот русской речи вводились такие слова, как спутник, ракета, космонавт, стыковка; в перестроечный период – консенсус, телемост, сексуальная революция; в пору всеобщей компьютеризации – термины логин, пароль, никнейм, загуглить и другие. Язык, который не изменяется и не черпает силы из других языков и временного витка практически мёртв, он сродни латыни, пустой и беззвучной. Но вместе с тем, как это ни прискорбно, нельзя не признать, что неологизация имеет и некоторые отрицательные свойства: такие, как захламление лексикона, попытки некоторых личностей примитивизировать языковой словарный запас, сведя его к некому минимуму, искажение языковых единиц, выражений и идиом.

    Вместе с прогрессом человеческого сообщества ускоряются и процессы, с которым оно соприкасается: ведь нам нужно успеть сделать гораздо больше, чем нашим далёким предкам – больше обязанностей и векторов ускорения. Обыкновенная глобальная проблема: мы попросту не поспеваем за стрелкой часов, мечемся, как угорелые, пытаемся её догнать, но пока числимся в отстающих. Но вместе с нами меняется и язык: он становится более деловитым и кратким, более приближенным к нашей реальности и жизнеспособным. Иначе он не отвечал бы своей главной цели: служить связующим звеном между отдельными общественными ячейками, быть неким стержнем, цементообразующим раствором.

    В далёкой седой старине посадские и сельские люди, приветствуя друг друга, говорили: “Здравы (здоровы) будете”, затем стали произносить гораздо короче: “Здравствуйте”, теперь же, завидев издали знакомую нам личность, мы с ходу тычем: “Здрасте”. Другие подобные примеры: сегодняшнего дня – сегодня – сёдня; которого дня – когда – када; по челу увековеченный – человек – чел. Подобные сокращения, несомненно, продиктованы насущной потребностью тех, кто на данном языке говорит, но вместе с тем теряется глубокий смысл, в слове заложенный, оно становится вялым, безынформативным. Тут уж выбирай что – либо одно: либо краткость, либо смысл. Мы не знаем либо позабыли целый пласт чудотворных поговорок, скороговорок, прибауток, пересмешек, загадок и поучений. А ведь в них сокрыто мировосприятие и мироосмысление десятков, сотен поколений. Отбрасывая старое, отсекая его, мы не даём ничего взамен. На фундаменте разрушенного здания не выстроить новое.

    Но вместе с тем бум информатизации, повсеместная компьютерная глобализация, обобщение, овеществление отдельных разрозненных людских ячеек и групп, потребность в общении по интересам привели к тому, что на просторах Интернетовской паутины стал возникать так называемый олбанский сленг (йезыг падонкафф), отражающий весьма бурные тенденции в культурных средах. Потребность в введении в народные массы подобного сленга действительно была, но она могла произойти в более щадящем режиме и принять менее уродливые формы. Говоря строго лингвистически, языком подобное метафорическое образование, основанное на нарочитом искажении существующих лексических единиц и чрезмерном употреблении матерных выражений, назвать нельзя. То, что олбанский диалект представляет собой довольно удивительное явление в нашей сегодняшней действительности, вряд ли кто возьмётся оспорить. Возникнув в конце девяностых – начале двухтысячных годов, так называемый “йезыг падонкафф” приобрёл огромную популярность в сфере форумов, чатов и блогов. Первоначально он был придуман для того, чтобы малочисленная интеллигенция, освоившая просторы виртуального пространства, могла выгодно отличаться от с явным трудом клацавшего по клавиатуре хамоватого быдла и не отличавшихся особой образованностью обыкновенных обывателей, проникнувшихся интернетовских движением. Если те, кто не отличался энциклопедическим знанием “великого и могучего” допускали орфографические ошибки в словах и  были очень даже не против употребления “крепких” связок просто потому, что они “так привыкли” и просто не в состоянии общаться по – иному, то “посвящённые, сведущие” пользователи ПК коверкали и изменяли морфемы намного изящнее и тоньше, как бы делая пародию на тех, безграмотных. “Олбанский йезыг” в своём первоначальном варианте был явлением довольно остроумным и неординарным: в его создании прослеживался иронический, сатирический подтекст. Затем, уже немного позднее он перекочевал на несколько специализированных форумов, таких как удафф. ком, скоцтво. ком и другие. Многие приписывают создание основ олбанского сленга небезызвестному Дмитрию Соколовскому – блогеру из Питера (удаффу). Это, конечно, весьма разительно отличается от правды лишь потому, что некие подобные попытки орфографического искривления, похожей трансформации уже существовали ранее. (Хотя “удафф”, конечно же, являлся одним из самых активных участником того процесса, который мы называем становлением “падонкаффского” диалекта).

    Почему мы называем этот диалект олбанским? Широко распространённая и яростно пропагандируемая в Сети версия о том, что одному американцу, любопытства ради оказавшемуся в чате и не понявшему ни единой фразы, устроили флешмоб и посоветовали “учить олбанский”, не выдерживает конструктивной критики. Это, скорее, легенда, кочующая в стане сисадминов и программистов, не имеющая ничего общего в сравнении с действительностью. Ещё в 1918 году писатель Илья Зданович опубликовал пьесу “Янка круль албанской”.

Цитирую отрывок из пьесы для пущей убедительности: “Здесь ни знают албанскава изыка и бискровная убийства даёт действа па ниволи бес пиривода, так как албанский изык с русским идёт от ывоннава…” Не припоминаете чего – либо подобного?

    А вот цитата из произведения А. Милна “Винни Пух и день забот” (перевод Бориса Заходера) — надпись на коврике у Совы: “Прашу падёргат и ждать атвета – Сава”. Подобных примеров можно привести не один десяток, но, если быть честным, то нужно отметить, что именно “олбанский йезыг”, такой, каким мы его представляем с вами теперь, сложился как раз на рубеже двухтысячных. Из перечисленных выше сайтов сленг мгновенно распространился по всей форумной массовке и принял облик широко разрекламированного крутого бренда. Не знать “олбанскей” и не употреблять его в среде компьютерного общения стало считаться дурным тоном. Именно тогда, когда олбанский стал чрезмерно популярным и распространённым “языком”, он превратился в “падонкаффский” диалект и утерял своё первоначальное значение. Молодёжная тусовка, битники и тинейджеры хотели показать своё превосходство над “отсталыми”, “не продвинутыми” пользователями, этим сленгом не пользующимся, им нужно было просто банально выделиться из толпы. Богатейший лексикон русских слов и выражений кроился, резался, ломался под любым углом, согласно прихоти писавшего, отныне уже не существовало никаких строгих правил и канонов. Данный диалект продолжает существовать и поныне, на некоторых сетевых ресурсах он приобрёл статус едва ли не официального средства общения. Проводящаяся в наше время реформа образования и государственного языка в частности усиливает пагубное влияние на столетиями складывающееся говорящее наследие. (Это, в частности, правила постановки ударения в некоторых словах, попытка “утащить” из алфавита самую сильную букву нашего алфавита – “Ё” и многое другое). Что может произойти дальше, если отныне каждый волен привносить в массу уже изуродованных лингвистических единиц “свой русский”, если матерные связки прочно войдут в наш обиход и станут общеупотребительными? Не есть ли это начало разложения культуры вообще и нас с вами как личностей в частности? Время покажет результат, скрупулёзно напишет свой отчёт, а нам остаётся только наблюдать. Единственным средством, способным повлиять на укоренение “падонкаффскаго йезыга” может стать мерило его популярности, рейтинговая составляющая. В том случае, если он станет не модным, его употребление резко снизится.

    Вот вам на жаркое отрывок из сетевого ресурса Удаффа: “Соотвецтвенна вопрос – доколе пиндосы будут опускать весь мир? – Лашара миКантара”(13.07.2011). Отрывок удручающий, как многое из того, что опубликовано на сайте. Аудитория – обычный мелкий офисный планктон, ничегонеделатели с образованием не выше среднего, “реальные пацаны” с графскими замашками и закомплексованные в обычной жизни тихони, ощутившие полную свободу действий в сети и понявшие, что им за их неудобоваримые комментарии (комменты) ничего не будет. Хотя, ради справедливости, нужно отметить, что иногда встречаются и довольно умелые образцы применения олбанского, вообще в совершенстве им владеют те люди, которые и обычным русским пользуются довольно грамотно – вот такая странная закономерность. Вообще, олбанский во многих случаях представляется весьма ко двору: он часто юмористичен, шагает в ногу с сегодняшним поколением, прост в применении, не требует долгих лет изучения согласно школьной программе, лишён ошибочного построения при написании. Казалось бы, ничего особенного, наоборот, нужно радоваться, что тексты становятся проще, понятнее, и, соответственно, проще становится и обмен мнениями в виртуальном мире. Ан нет, есть загвоздка, да ещё какая большая. Приучая себя к “падонкаффскому” сленгу в чатах и форумах, мы автоматически снижаем нашу речевую культуру, культуру правописания, мы буквально убиваем в себе всё то, что нам прививали в течение нескольких лет в школах, техникумах и вузах, всю ту грациозность, гибкость, красоту и полновесность русского слова, которую знали и ценили такие мастера литературы, как Лев Толстой и Фёдор Достоевский. Сознательно допуская ошибки во фразах и выражениях при общении в Интернете, коверкая их, мы переносим то же “падонкаффское” уродство и неуклюжесть, ту же нелюбовь и пофигизм к самим себе и на нашу повседневную жизнь. Получается так, что мы плюём себе в душу, не уважая и не понимая нашего великого исторического прошлого, оставившего нам неистощимую кладезь народной мудрости. Говорят, что не бывает плохого языка, бывают недалёкие люди. Если это действительно так, то мы люди не просто недалёкие, а очень, ну просто бесконечно отсталые. Что было бы, если на олбанском заполнялись официальные документы и договора, если бы на нём писались учебники и монограммы, если бы на олбанском велись переговоры с другими государствами? Наверняка произошла бы грандиозная катастрофа. Я попытался представить себе некий официальный документ, написанный на подобном сленге:

    “Паставчик типа фуфлагон обязуицца па панятиям нармальна тапить фтулки на паражняк. Сатана карочи рулит ваще. Бапки лажыть строга пад абрикосу кокос не тырить. Если не устраиваит то фсех жывотных саслать на фиг в Бабруйск.”

     Сомневаюсь, что кто – нибудь подписал бы подобный документ, попадись таковой ему под руку (с учётом того, что составлен он без матерных слов – так бы картина получилась гораздо контрастнее). В некоторых ресурсах в Сети есть так называемые “словари падонкаффскаго йезыга”, в которых расшифровано несколько десятков общеупотребительных выражений. Приводить их все здесь нет смысла, но пару – тройку самых часто употребляемых всё – таки хотелось бы ввернуть:

Аццкий сотона – выражения восхищения автору (применительно к форумам и блогам).

Аффтар пеши ысчо жжош нипадецки – выражение одобрения текста.

Баян – несвежая шутка (произошло от короткого анекдота следующего содержания: “Хоронили тёщу, порвали два баяна”).

В Бабруйск, жывотное – выражение, призванное донести адресату всю его моральную, эстетическую, нравственную и интеллектуальную несостоятельность. (цитата из романа писателя Сорокина).

Готично – хорошо, креативно.

ЖЖ – живой журнал (Live Journal).

ИМХО – имею мнение х… оспоришь.

Пацтулом – очень смешной текст.

Ржунимагу – думаю, что переводить не стоит.

    С помощью подобных парафраз и происходит общение в Сети. Есть такие, которые считаются общеупотребительными, встречаются также и совершенно самостоятельные варианты. В “падонкаффском” сленге много заимствований из английского, причём обозначающих свойства ругательного характера, есть и аббревиатуры, подобные ИМХО И ЖЖ. Каждый подонок считающий себя таковым, должен придерживаться определённых установок и всячески им соответствовать: это и открытая неприязнь к сексуальным меньшинствам, и одобрение обнажёнки и литературы порнографического и эротического характера, и возведение в культ русского мата, и множество других негласных предписаний. Затем, уже из Интернета, олбанский проникает на страницы художественных произведений: “туалетные” романы и “аццкая” беллетристика и нынче в большой моде.

    Подводя некоторые итоги, хочется задаться вопросом: каковы тенденции постолбанской словесности, каковы перспективы подобной диалектики в самом ближайшем будущем? Канет ли она в небытие или приобретёт статус полноценного, настоящего языка? Сказать по правде, в последнее верится с трудом или даже не верится вообще. В народной среде начинается постепенный откат от “падонкаффских” ценностей к ценностям постоянно значимым, таким, как осмысление своего бытия, добро и зло, жизнь и смерть. Культурные составляющие являются зависимыми друг от друга: процессы, которые затрагивают одну из сторон искусства, неизбежно оказывают воздействие (пагубное либо позитивное) и на другие стороны. В этом смысле язык не является исключением. Он всего лишь дышит вместе с нами одним воздухом, пропитывается нашими идеями и вбирает в себя те веяния, которые привносят в него его пользователи и носители, такие же люди, как и мы с вами, способные чувствовать, сопереживать или ненавидеть. И мне очень хочется, чтобы наши потомки, которые станут изучать нашу эпоху через тысячу лет, не сказали о нас, как о представителях давно ушедшего поколения: “это те, кто говорил на олбанском”.