…Надо будет как-нибудь статьи Марку показать, — подумал Олег, — интересно, что он  скажет. И, вообще, возобновить с ним затеянные когда-то разговоры на  темы искусства, не понятно почему и из-за чего прерванные.

У Олега сохранились диктофонные записи тех бесед, и он часто прослушивал их, стараясь уловить то, что раньше ускользало или скрывалось за набором общих фраз.

Марк был товарищем Олега. Они узнали друг друга почти двадцать лет назад, после того, как один знакомый,  портрет которого Олег только что закончил, захотел познакомить его, как он тогда сказал, с «замечательным человеком», чей портрет он, Олег,  непременно должен написать.

Марк — Марк Александрович — на самом деле оказался человеком незаурядным. По образованию психолог, он хорошо знал философию, историю религий, интересовался  изобразительным искусством и филологией, сочинял, как и его жена, стихи. Однажды он даже написал стихотворение, посвящённое Олегу, которое  Олег,  перепечатав на хорошей бумаге и поместив в раму, повесил над столом.

Нет. Жизни бег не бесконтролен. *

Он – поступь сердца в смене дней

И ритм сердечных колоколен –

Заведует судьбой людей.

Запечатлев ударом каждым

Дни поражений и побед,

Как путников, томимых жаждой,

Нас сердце тянет на хребет.

То резко, то едва ступая,

Нам назначается пройти,

Дай Бог, напрасно не плеская,

С цикутой чашу пронести.

И, чуть дыша за судной дверью,

Дай Бог, не потерять лица,

Где, каждый вздох глотком отмерив,

Испить всю горечь до конца.

Олег хорошо помнил, как, прочитав тогда стихотворение, был удивлён, во-первых, тому, что кто-то ему посвящает стихи, а, во-вторых, глубине смыслов, скрытых за простыми, казалось бы, словами. Марк всегда имел свой особый, не похожий на другие взгляд на предмет обсуждения и умел, как однажды пошутил Олег, «любую ерунду поднять до высокого космического уровня». Редкую способность Олег подметил сразу после знакомства, но, особенно, она поразила его, когда они действительно стали работать над портретом. Олег как бы в шутку предложил, а Марк с удивившим Олега энтузиазмом  согласился. Это была, именно, совместная  работа, так как Марк отдавался ей не меньше, чем Олег, ожидая с нетерпением очередного сеанса и всматриваясь в перерывах во всё отчётливее проступающий из тёмного пространства фона образ. Это было со-участие, со-чувствие, со-переживание, объединившие тогда Олега и его нового знакомого.   Работа сблизила их, и они подружились.

Часто,  размышляя о свой жизни, Олег вспоминал возникший как-то между ними разговор о судьбе художника, о том, что тот ищет, чему отдаёт свою жизнь. Тогда он послал Марку  по электронной почте только что сделанную им фотографию и хотел услышать его мнение. Это была фотография снятой на чёрном фоне горящей свечи. Только свеча и фон. Ничего больше. Свеча, как символ человека, посвятившего себя целиком слову, пиру, искусству, женщине…

 Простой снимок, ничего особенного, но почему-то сильно задевший Марка и заставивший его вступить в нешуточную полемику.

— Это фотография или живопись?

— Фотография.

— Ну, художник дорогой, если бы ты такое красками сделал, я бы ещё подумал, что сказать, а так… неинтересно.

— Почему? Что фотография по-твоему хуже живописи?

— Определённо хуже. Безусловно хуже. Непременно хуже.

— Объясни.

— А чего тут объяснять, и так ясно. Такие вещи требуют слишком малого времени нашей жизни: мы почти ничем не жертвуем. От этого они наполнены, в лучшем случае, преломлённым солнечным светом, но никак не страданиями нашей души. А понятно же, что там, где мало страданий, там мало и человечности.
Такое вот глубоко выстраданное может быть даровано всем благодарным соотечественникам по людскому племени, а нажимать на кнопку, скользя по поверхности, сегодня умеют очень и очень многие, даже я. И иногда что-то неплохо получается. Но, заметь, — случайно, а не систематически. Я видел по ТВ, как работает фотограф для Плейбоя. Он как кинокамерой трещит своим фотоаппаратом, заставляя барышню кувыркаться поверх одеяла. А потом самые выразительные, т.е., пикантные, отбирает. Из 500 кадров плёнки выбирается один (это он так говорил). А сейчас хоть 10 000 делай современными аппаратами с тысячами гигабайт  памяти — теперь ведь и такие носители появились. Просто жуть, до чего техника дошла, подменяя и отменяя собой человека. «Человек отменяется!» — как назвал своё эссе Клайв Льюис  ещё в середине прошлого века. Нажимай пальцем без особых мучений и затрат собственной жизни, а затем только отбирай случайно «удавшиеся».  Я ведь и сам так делаю, щёлкая фотоаппаратом направо и налево. Но я не умею так вглядываться внутрь, как вглядывались великие художники, и, возможно, умеешь ты. Вынашивая, терзаясь и переживая, отбрасывая, разрывая или, даже, сжигая «неудавшиеся» и начиная всё сызнова.
Вот смотри, что по этому поводу говорит о.Павел Флоренский: «…в художественном творчестве душа восторгается из дольнего мира и всходит в мир горний».

Чувствуешь? Восходит в горний, из дольнего. Понимаешь о чём речь? И дальше: «Там, без óбразов она питается созерцанием сущности горнего мира, осязает вечные ноумены вещей и, напитавшись, обремененная вéдением, нисходит вновь в мир дольний. И тут, при этом пути вниз, на границе вхождения в дольнее, ее духовное стяжание облекается в символические óбразы – те самые, которые, будучи закреплены, дают художественное произведение. Ибо художество есть оплотневшее сновидение…»

 Как тебе это «оплотневшее сновидение»? «Это видение объективнее земных объективностей, полновеснее и реальнее, чем они; оно – точка опоры земному творчеству, кристалл, около которого и по кристаллическому закону которого, сообразно ему, выкристаллизовывается земной опыт, делаясь весь, в самом строении своем, символом духовного мира…  Если символ, как целесообразный, достигает своей цели, то он реально неотделим от цели – от высшей реальности, им являемой… Всякая живопись имеет целью вывести зрителя за предел чувственно воспринимаемых красок и холста в некоторую реальность, и тогда живописное произведение разделяет со всеми символами вообще основную их онтологическую характеристику – быть тем, что они символизируют. А если своей цели живописец не достиг, вообще ли или применительно к данному зрителю, и произведение никуда за себя самого не выводит, то не может быть и речи о нем, как о произведении художества…»

 И речи быть не может. Во как, Олег.  Не может!! «Всякое изображение, по необходимой символичности своей, раскрывает свое духовное содержание не иначе как в нашем духовном восхождении «от образа к первообразу», т.е. при онтологическом соприкосновении нашем с самим первообразом: тогда и только тогда чувственный знак наливается соками жизни и, тем самым, неотделимый от своего первообраза, делается уже не «изображением», а передовой волной или одной из передовых волн, возбуждаемых реальностью. А все другие способы явления нашему духу самой реальности – тоже волны, ею возбуждаемые, включительно до нашего жизненного общения с нею: ведь всегда мы общаемся с энергией сущности и, чрез энергию, – с самою сущностью, но не непосредственно с последней…»  Ну что понял, художник мой дорогой, о чём я говорю, что я ввиду имею?

— Марк, но я ведь и не спорю. О чём тут спорить? Но я-то послал тебе не просто «щелчок».
Здесь большая работа, которую ты, естественно, не должен видеть. И та простота, которая тебе не понравилась, — плод длительного труда по организации пространства, колорита, света и т. д. Ну что я тебе буду объяснять  и так понятные вещи. Кстати, те пятьсот кадров — это тоже поиск. Только у фотографа не краски и не кисти в руках, а камера. И в чём разница? Разница  в том, но это самое важное, что он не строит «художественный образ», там нет «духовного содержания», а есть просто удачный, заметь, на его вкус, кадр. Но там и задачи совсем другие.
—  Сколько килограммов  своей единственной и неповторимой жизни ты отдал этому «шедевру», дорогой художник? Я хочу сказать только одно: работа художника тяжелее,  а значит и человечней, а не автоматичней. Тяжелее не в смысле физических затрат, а в смысле душевных  переживаний, траты нервных клеток. Ведь мы же мерим только в относительных, а не в абсолютных гирях, которыми владеет только один Бог.

— Почти 60 лет, дорогой мой философ. Если работа делается (не важно — рисунок, живопись, акварель и т.д.) быстро, то как ты должен догадываться, это не значит, что на неё не потрачено иное количество килограммов. До неё может быть — жизнь, которая привела к так точно проведённой линии, точно поставленному удару, точно положенному одному единственному мазку…
Как же ты не понимаешь таких банальностей? А если тебе не нравится фотография, то это — всего лишь дело вкуса, о котором, кстати, спорят, как мне сказала одна барышня…
Ты приглядись, пламя колышется. А свеча…  она же — живая…

— Ну что ты себе цену набиваешь? Я тебя и так ценю.
Неужели ты действительно не понимаешь, о чём я? О всё большей замене человека техникой. Вот уже и моего любимого художника это коснулось (хотя  и Сезанн по фотографиям рисовал, и не только он). Твоё фото — это только предлог.
— Ну ты же сам всё время говоришь, что раньше не было того, сего, почему не использовать новые технологии, новые инструменты…  Если бы не они, мы до сих пор на папирусе писали бы и на палочках считали. Я же как раз в этом тебе раньше и сопротивлялся, говоря про руки, глаз и душу, что они — главное, а не техника… Что в них вся сила заложена. В вибрациях и переживаниях души, в умелости руки, твёрдости и, если хочешь, пытливости глаза, а не в технологических успехах цивилизации.

Я думаю, что, если результат достигнут, вот и — славно. А на достижение результата должны работать все доступные тебе средства. Кроме бесчеловечных, естественно.
Ну и вся твоя жизнь… Правда, встаёт вопрос о задаче и величии результата.

— Не результата. Тем более, что мы всегда промахиваемся мимо изначально полагаемых целей. Хотим сделать одно, а получается другое. Вовсе нет, не результата. На каких весах целей? Вот и это для меня — тоже вопрос. Я имею ввиду весы, на чашу которых жизнь кладётся. Цельно или бесцельно прожитая. Но не время бесцельно прожитых лет. Они же как раз и могут уйти на освоение техники, чтобы потом — одним махом (кисти, наверное, или руки) — лихо линию провести. Так мы ничего не измерим и не узнаем о ценности шедевра. Но вот сколько страданий, сколько слёз пролито и жизни собственной загублено (почти в буквальном смысле, убито), а не сколько лет отдано подготовке (Это — измерение в другой, ортогональной, плоскости, где жизнь течет и на что-то отдаётся, потому что, ведь, она так устроена: должна же на что-то отдаваться —  на путное или беспутное). Здесь, конечно, сразу же вопрос встаёт: А кто определяет пути жизни? И можем ли мы сами их выбирать?  Но  я тогда очень сильно отклонюсь…. Можно много лет готовиться, а затем в одно мгновение провести изящную линию и при этом, всё-таки, не пожертвовать собой. Цена такой линии тогда будет чисто эстетическая. Красиво? — Да! Жизненно важно (в том смысле, что жизненно затратно: других ведь важностей в жизни не бывает)? — Нет! Вопрос — шедевр это или нет? Когда-то Хлебников предложил мерой работы взять число сердечных сокращений. У кого-то замедленный ритм (как у йогов или, часто, у меня). А у кого-то сердечные фибрилляции. «Шедевральность» как-то подобно, может быть, возможно определить. Сколько потребовалось страданий перенести, сколько крови выпито этим шедевром. Вот и думай, о чём я пытаюсь здесь тебе втолковать.
Я очень  последователен. Но последовательность моя, может, немножко в другом направлении проводится…

— По поводу результата я, пожалуй, с тобой соглашусь, хотя иногда он совпадает с намеченным. Бывает и такое. А если иметь ввиду цель, то она — не написание картины, естественно,  хотя и  картина  может быть целью, но другого уровня. Цель, как мне представляется, в другом.  Как -то один журналист меня спросил:  «Живопись для вас это — что, способ самовыражения?» На что я ему ответил: «Не способ самовыражения, а средство, одно из средств познания окружающего мира и меня в этом мире». Вот если под «целью» ты подразумеваешь то же самое, тогда — да. Но ведь и инструментарий тогда нарабатывается совсем по другим принципам. Годы тратятся не для того, чтобы, как ты сказал, «лихо провести линию», а на то, чтобы провести, именно, «ту» линию и, именно, в «том» месте.

 Мне кажется, мы говорим об одном и том же, просто эмоциональный настрой несколько разный, и акценты расставлены по-другому.

— Ну да, не могу не согласиться, что, в общем, об одном. Хотя уточнить позиции никогда не мешает.

А в довершение нашего разговора  посылаю тебе моё стихотворение, написанное после просмотра работ Ротко. Ты так и не попал на его выставку. Знаю. Жалко. Интересно было бы обсудить.

Обозрел ли ты широту земли?

Объясни, если знаешь всё это.

Где путь к жилищу света,

и где место тьмы?

Книга Иова, 38: 18-19

***

В день кульминации Светила *

я оказался с краю где-то

земли, а может – всего мира,

почти лишившегося света.

Тихая музыка. Ротко. Точнее – провал из лета

в подвалы, каких не знаю: в бездны тёмного цвета…

В его колыханье.

Сжимание и растяженье.

В какое-то непребыванье.

В не прибывание, и не уничтоженье.

То ли в нём я растворяюсь, то ли цвет проникает в меня…

Но есть ли вне цвета сам свет?

И есть ли вне света – я?

Олег хорошо помнил этот разговор, часто думал о том, что говорил Марк, сравнивал со своими мыслями.  Марк подходил к вопросу теоретически,  полагаясь больше на догадку и ощущения, чем на знания. А у Олега был свой, непридуманный, выстраданный опыт. Была жизнь, которую он посвятил тому, о чём с таким пылом говорил Марк. Почему же Марка так задела эта простенькая фотография и  послужила поводом для серьёзных и страстных рассуждений? Значит было в ней что-то, ради чего Олег её делал. Значит было…

* — Стихи В.Михеева