Последняя надежда

От железнодорожной станции медленно отправлялся эшелон с живыми трупами. Раздался последний протяжный гудок, напомнивший тоскливый вой волка. Из-под колёс повалил густой пар. Поезд запоздало тронулся. И офицер, придерживая планшет, побежал с докладом к начальству. Туда, где, сделав шаг вперёд, полковник уже тряс руку какому-то бородачу в поддёвке:

— Спасибо вам, Лев Николаевич. Вы просто гений! Мы бы такого сами не выдумали. А теперь… — и показал в окно.

Там, ускоряя бег, проезжал вагон за вагоном. За ними — на открытых платформах, припорошенные снегом, обдуваемые ветром и колкой ледяной крупой, — стояли рядами замёрзшие трупы в белёсых шинелях. Они не чувствовали холода, не чувствовали ничего, они только сосредоточенно глядели внутрь себя отрешёнными покорными глазами. Они знали, что не живут, не жили, как им хотелось, и не будут жить никогда.

Но сделают то, чего не смогли регулярные части. Они остановят их. Их, непохожих на нас.

Вокзал

Я медленно двигаюсь от Технологического института к Витебскому вокзалу. Загородный проспект. Впереди мрачный дом, кажется, выпавший когда-то из окаменелой Германии. За ним площадка сломанной детской мечты. Пожарная часть. Засыпанный и закатанный кем-то в асфальт Введенский канал. Всё серое, будто смотришь на мир сквозь осколок закопченного стекла перед затмением.

Проспект грусти.

Мрачная громада вокзала, созданная архитектором, любящим мистику и неповоротливых монстров, застыла в странной тревоге. Спешат облака.

Лестница, ведущая вверх. Старая. Сталактиты грязи. Архитектура.

Сквозь многочисленные двери выхожу на длинный перрон. Тяжёлый навес скрывает тусклое небо, боящееся пролиться мелким дождём.

А дальше — пустые пути, и где-то там, вдалеке, слышен резкий гудок. Мощный, наполненный жизнью.

От его дерзкого звука рвётся несчастное небо и появляется голубой кусок с брызжущим в стороны солнцем.

Приближается, сильно пыхтя, паровозик с разноцветными вагонами. Гремит оркестр. Кричит разномастная публика. Цветы. Шары. Праздник.

За этим поездом появляется следующий. За ним другой.

Шум. Сутолока.

К людям идут составы снов.

Карнавал сновидений.

Хочется жить!

В чьём-нибудь сне.

Увидел тот же вокзал…  почти в то же самое время

Две дамы преклонного возраста стоят на перроне, в стороне от всеобщей суматохи, кажется, греются на ласковом, недавно выглянувшем солнце, подставляя ему ухоженные лица, и, улыбаясь, говорят почти неслышно:

— Хорошо, что кошмары с Магадана сегодня задерживаются.

— Сегодня все кошмары запаздывают. Может, и поспим себе тихонечко.

Одна из них обращается к спешащему грузчику:

— Послушайте! А что, и правда, сегодня не будет этих ужасных составов? Этих снов…

— Да, — отвечает он с учтивостью.

— Вот и хорошо, — вздыхают они и забываются видами беззаботного детства.

На пути к фонтанам Петергофа

  В электричке на краю сиденья мужчина оставил странный набор газет: «Завтра», «Правда» и «Коммерсантъ».

  В это время объявили, что о подозрительных оставленных вещах надо сообщать машинисту.

  Я сообщил.

  От моих слов он испытал культурный шок. Заскрипели тормоза, и мы остановились в чистом поле.

  – Выходите все, – объявил машинист, ни на что не надеясь.

  Мы вышли. От обилия кислорода многие валились снопами к другим взъерошенным снопам. К скошенной траве.

  И не хотелось никакой правды, не хотелось, чтобы приходило чужое завтра, и хотелось, чтобы рядом не было ни одного коммерсанта.

  Солнце, поле и раздолье.

  Мы забыли о вас.