НАЧАЛО. Выпуск № 4 (10) апрель 2012 года.

Мое знакомство с Суздалем началось очень давно, и до 1964 года я приезжал сюда любоваться неповторимым ансамблем памятников, а также… за грибами — с чисто экзотическим интересом.
…В моем фильме снималось полгорода. Со мной многие здороваются, когда приезжают, узнают. Город считает себя одним из авторов фильма. Иногда можно услышать: «Вы из «Метели»? И я тоже из «Метели». Это приятно.

«ЩИТ И МЕЧ».
…фильм не о немцах, не о разведчиках, не об их приключениях — я делал фильм о Родине. Странно: на экране всё время чужая земля, а я говорю о своей. Но когда уйдут из кинозала зрители и вынесут щемящее чувство Родины, то мне как художнику и режиссеру, — это высшая награда.
Почему я выбрал Любшина? Потому что он не подходит для этой роли. Не подходит под сложившийся стереотип разведчика, этакого блестящего, ловкого и уверенного в себе супермена…
Я всё приставал к консультантам кагэбэшникам: покажите настоящего шпиона. Познакомились с Абелем — прототипом Белова, но я хотел увидеть такого, который находится в работе.
Наконец говорят, поедем за город, будет нечто вроде встречи с работниками кино. Работник кино — я, публика — от Бенкендорфа.
Было всего человек десять, легкая выпивка, закусон, вопросы, пожелания, «Тишину» хвалили.
Так я и не отгадал, кто из них шпион. Каждого разглядывал внимательно, каждый и похож и не похож.
На обратном пути опрашиваю: так кто же?
— А тот, что у вас спрашивал о Монголии.
И я понимаю, что лица вспомнить не могу. Сидел, разговаривал, чокнулся даже с ним, а лица не помню. Серый, никакой, как мышка. Он что-то такое излучал, что на него смотреть не хотелось. Невидимка.
Мне нужен был человек внешне обыкновенный, неэффектный и ещё умный. А Любшин — актер думающий, и это всегда чувствуется на экране…
К Любшину тогда привыкли, как к парню из толпы, и меня это устраивало — у разведчика в анкете должно быть непременно записано: «Особых примет нет».
Во Львове, в гостиничном кафе я обратил внимание на юношу, он сидел за столиком. Сказал ассистенту: вот этот бы отлично подошел на Генриха. Так ведь, наверное, не актер… Оказалось артист из Саратова, во Львове с театром на гастролях. А в Москве на пробах, познакомился с Олегом Янковским — это был он. Тогда еще необстрелянный, кинематографом неиспорченный. Мы подружились. В его мальчишеской повадке покоряло обаяние непринужденности. Дальнейшая его биография показала, что выбор был точен, пришел артист…

Поначалу театральная закваска давала себя знать. Подходит ко мне:
— Владимир Павлович, а какая здесь у меня сверхзадача?
— Олег, — говорю, — ты сыграй кусок. Сверхзадачу я склею.

«ВОЗВРАЩЕНИЕ К  ЖИЗНИ».
Наш фильм — о любви. О любви в самом широком смысле слова, о любви к женщине, о любви к земле, на которой родился. Любовь пробуждает в герое искру человеческого, очищает его от скверны и грязи, помогает ему вернуться к людям. Именно любовь Мари, её доверие, то, что она увидела в нём человека, а не Серого Волка, заставило Ахто сделать шаг вдогонку жизни…

«ОПАСНЫЙ ПОВОРОТ»
Снимая этот фильм, я пытался показать, как уродлива и губительна для личности та удобная форма существования, когда ложь входит в правила хорошего тона.
После демонстрации телефильма раздался звонок из английского посольства, — земляки писателя благодарили нашу съемочную группу за точное и бережное прочтение пьесы на экране.

«НЕЙЛОН 100٪».
Я не ставил своей целью сделать мюзикл, подобный тем, которые в изобилии снимают на Западе. Я хотел создать веселый, игровой фильм о хороших людях, о доверии, о человеческой доброте.
«Нейлон 100٪» — это кинокомедия, а точнее сказать, водевиль. За всю мою довольно длинную «киножизнь» я никогда еще не ставил картин такого жанра.
И поскольку речь идет о водевиле, то, естественно, в нем много поют, и поют сами киноактеры. Лишь в начале фильма, когда исполняется, если можно так сказать, «программная» песня, зрители услышат Майю Кристалинскую.
Своей картиной мы хотели сказать, что надо быть построже со всем плохим, встречающимся в нашей жизни, и подобрее с хорошим. В фильме выведены «нейлоновые души», люди с безразмерными характерами, растягивающимися на любую мерку. А рядом с ними живут совсем другие, настоящие…

«ДНИ ТУРБИНЫХ»
Я всегда ставлю только те произведения, которые мне близки, которые хочется играть. Так получилось и с Булгаковым: «Дни Турбиных» — моя давняя страсть. 
Может быть, потому, что я сам был мальчишкой в армии как раз в Николкином возрасте и не раз ходил на этот спектакль в Художественный театр. Мне хотелось самому очутиться на сцене, быть на месте Николки… 
Но это присказка. Главная же причина вот в чем. Мне хотелось напомнить зрителям о нашей истории, о нашем родстве с героями Булгакова, с их мыслями и чувствами, ибо нет ничего хуже Иванов, не помнящих родства.

А наше родство, как известно, продолжительно: от Мамаева побоища до Великой Отечественной войны. 
Я привел в гости к телезрителям не просто мыслящих, страдающих русских людей, но людей в погонах, офицеров. Давно уже презрительное и злое слово «золотопогонник» стало анахронизмом. 

В 1942 году мы все надели погоны, в том числе и я, восемнадцатилетний офицер. В фильме наша общая Россия, наша общая история. А историю нужно помнить. Так же, как нужно помнить людей, её вершащих и перенесших трагедию очищения. 
Именно так воспринимались мной образы, вышедшие из-под гениального пера Булгакова. Один герой пьесы погибает, искупив смертью не только свою вину. (Кстати, о карамазовском искуплении греха: мне нужно было, чтобы на сцене зрители увидали брата Алешу, вот почему я пригласил на эту роль актера А. Мягкова). 
Другой уходит к большевикам, третий скажет: «Кому — пролог, а кому — эпилог».

Принимаясь за фильм, я решил, что расскажу обо всех своих ощущениях, которые вынес из чтения романа и пьесы. 
Я считаю, что теперь, в 1976 году, было бы просто ошибочно и несправедливо по отношению к Булгакову ограничиться редакцией пьесы 1926 года.
Кстати, в нашем фильме довольно сильно ощущается влияние ранних вариантов пьесы: некоторая переакцентировка образов, заимствование атмосферы, воздуха романа, что и было когда-то началом пьесы.
Мне это показалось целесообразным и эстетически убедительным, поэтому неправы критики, которые говорят о каком-то промежуточном варианте, который получился в результате. 
Это тот же рассказ о Турбиных, о днях, которые стоят целой жизни, Образно говоря, я пил воду не из Волги в её широком течении, а из истоков, из того места, где она начинается.

«ФАКТЫ МИНУВШЕГО ДНЯ»
Человек наедине с совестью — вот, пожалуй, основное содержание нашего фильма, его главная тема.
Действие фильма происходит на одном горнодобывающем комбинате. Он на хорошем счету, план выполняет исправно. Даже перевыполняет. 
Но какой ценой? Истощаются ресурсы — природные, технические, человеческие. 
Знают ли об этом руководители комбината, рабочие? 
Знают. И… молчат.

Как сделать, чтобы люди не надрывались на сверхурочных работах, чтобы не простаивали машины, чтобы реально составлялись планы; как лучше распорядиться теми богатствами, что щедро нам отпущены природой и с которыми мы, бывает, обращаемся неблагодарно; как привить людям чувство хозяина своей земли — дабы он на шестой части планеты распоряжался с такой же отдачей и радостью, как на шести сотках своего дачного участка?

«ВРЕМЯ И СЕМЬЯ КОНВЕЙ»
Возможно это заблуждение, но мне кажется, что «Время и семья Конвей» — самая типичная и самая лучшая из пьес Джона Бойнтона Пристли. И работа над фильмом бала для меня истинным счастьем.

В отличие от театральных постановок, где резко контрастируют безоблачная юность и тяжелое будущее, в фильме уже в настоящем появляется этакая червоточинка, зародыш будущих несчастий. Не Время подчинило себе людей и сломало их, а люди сами, своими руками создали все свои несчастья.

Были в нашем фильме и свои трудности, связанные с тем, что показать временной разрыв в двадцать лет очень трудно. Малейшая неточность в гриме, и вот уже зритель не верит двадцатилетнему актеру, играющему сорокалетнего героя. Так же трудно найти двух абсолютно похожих актеров. К тому же сходство внешнее не всегда еще влечет за собой сходство внутреннее. И мы решили пригласить для съемок детей и родителей. И фильм стал фильмом актерских династий.

Мы ничего не изменяем в пьесе, мы только хотим поговорить о важных для всех людей вещах на чисто русском языке с небольшим английским акцентом.

«СЕМЬ КРИКОВ В ОКЕАНЕ»
Иногда критическая ситуация проявляет в людях не дурное, а хорошее. Ha войне я это видел. Мы ведь живём так, что хорошего в себе стыдимся, а плохое демонстрируем. Перевернутый мир… Лучше встать с головы на ноги самому, не дожидаясь катаклизмов, тогда может и катаклизма-то не произойдет. Но… гром не грянет, мужик не перекрестится.

Боюсь только, что фильм выйдет несколько парализованный. Каков поп, таков и приход.

V.

Довольно часто мне приходится слышать критические замечания по поводу отсутствия в моих работах некоей единой темы: нет, мол, у меня главного, магистрального пути в искусстве. Что ж, у критики есть основания для такого вывода. Я ведь меняю темы и жанры беспрестанно, и на первый взгляд, бессистемно: то увлекаюсь публицистикой, а то могу удариться в чистую мелодраму; вслед за комедией ставлю драму, а то еще и детектив… Мне самому стало интересно: а действительно, чем объяснить такое мое непостоянство? И поскольку от критики я ответа так и не получил, то решил выяснить этот вопрос сам. В воображаемом интервью с самим собой я спрашивал себя: почему ты поставил именно этот фильм, на эту тему, на этом материале? Чем тебя привлек тот сюжет, тот герой, та поэтика? Сперва я отвечал себе несмело, словно в чем-то оправдываясь, потом пришла уверенность. Я понял простую вещь: оказывается, на протяжении всех тридцати лет я снимал одну и ту же картину, все время одну и ту же, будь то производственная драма, экранизация классики или современная сатира. Эта одна большая, главная картина — о совести людской.

… мне было бы скучновато стать, допустим, только «мастером кинокомедии» или «певцом деревни». Стремление к разнообразию — черта моего характера.
Так что по сути дела, всю жизнь я снимаю одну и ту же картину. И любимый герой у меня один: человек, который действует не за страх, а за совесть. Кирилл Извеков из «Первых радостей» и «Необыкновенного лета», Дмитрий Бахирев из «Битвы в пути», Аркадий Голиков в «Школе мужества», Сергей Вохминцев из «Тишины», герой ленты «Щит и меч» Александр Белов-Вайс…
Из таких героев неплохой взвод получился бы, даже целая батарея.

У матери все дети — родные, все — её плоть и кровь. Так и с моими фильмами.

Режиссера часто сравнивают с первым пилотом, с машинистом, И поневоле спрашиваешь себя: «А как летал? Может быть, низко? Что возил? Не порожняком ли гонял состав?» Хочется думать, что я «привёз» зрителям что-то важное…

Изъездил множество дорог, путешествовал по разным странам, Испытываю огромное удовольствие при шуршании шин, но не на ровном шоссе, а на горной незнакомой дороге. И всё-таки, никакие извивы местности и красоты Саксонской Швейцарии не заменят мне тихую заводь на подмосковной Протве, лёгкое движение поплавка по водной глади и нетерпеливое ожидание красноперого окуня.

Самолет не люблю, хотя летать приходится немало. Не из-за риска. Просто сверху всё кажется каким-то плоским. А мне нравится рассматривать окружающие предметы в натуральную величину. В самолете обычно дремлют, а я попутчиков люблю.

В пятьдесят втором Сергей Юткевич и Михаил Ромм выпустили меня из стен ВГИКа. Закончились студенческие годы. Началось время большого учения. Кинематографический поезд мчится больше двадцати лет. Вот ты чувствуешь рычаг скорости в руке, твой кинопоезд послушен, он повинуется. Посмотришь на себя со стороны, и пропадает это чувство. Иногда закрадывается мысль: полноте, а ты ли машинист? Не влечет ли твой кинопоезд инерция?

Снято двадцать фильмов, тысяч шестьдесят «полезного метража». Старание сделать всё как можно лучше находилось всегда. Будто продолжал свое солдатское дело. Не всегда получалось.
Познал я взлеты и падения. Но не был доволен собой.

Недавно один интервьюер из газеты спросил: «Ваш самый счастливый день в этом году?» Вопрос, конечно, необязательный. Про себя я ответил, что не было у меня ни самых счастливых, ни самых несчастливых дней.
Я подумал: если наступит день полного счастья, значит — рядом духовная смерть. Это не парадокс и не фраза. Может быть, на самой крайней точке падения больше счастья потому, что отсюда ведь начинается восхождение. Да и сам по себе путь к творческому успеху создает напряжение духа, без которого трудно жить. Чего бы мы стоили без ощущения неудовлетворенности?
После «Нейлона 100%», когда меня крепко поругали, я думал — несчастье ли это? Бывало, меня единодушно хвалили кинокритики» а я думал — счастье ли это?

Вспоминаю разговор с Михаилом Роммом после съемок картины «Битва в пути». «Как дела, Володя? Доволен?» Отвечаю прямо: «Снилась иначе. Иначе мерещилась». Прищурившись в мудрой улыбке, Ромм говорит: «Даже если удалось выполнить четверть из того, о чем мечтал, это уже счастье».

Я живу «на полную мощность» только тогда, когда снимаю картину. В то время, когда измышления и действия идут как бы параллельно. 
Возможно, порой из-за этого возникают просчеты и недоделки в моих работах… 
Когда-то мой учитель Сергей Иосифович Юткевич говорил нам, вгиковцам, на занятиях: «Главное для режиссера — уметь жить и думать между картинами».  
Для меня же непрерывность действия — лучшая форма бытия.

Так кто же такой режиссер в кино? 
А это тот, кто отвечает в фильме за всё. Если фильм удался — это он. Оказался неудачным — тоже он. 
Ну, а если помимо режиссера получается хорошо или плохо, тогда наша профессия просто не нужна. 
Но могут спросить: как это — «помимо», разве это возможно? 
В том-то и дело, что, посмотрев иные фильмы, думаешь, что к появлению их на свет имели отношение все — сценарист, оператор, актеры… но только не режиссер. Речь, конечно, идет о фильмах «средненьких», от коих ни тепло, ни холодно,

… Я и до сих пор учусь на каждом хорошем фильме.

Шофер, если ему понравилась на ходу машина новой марки, всегда посмотрит, как она сконструирована. Каменщик, если увидит  необычное здание, всегда поинтересуется, какая там кладка. 
Вот и я не могу смотреть фильм «просто как зритель», меня всегда волнует — как фильм сделан. Говорю это к тому, что у нас еще нередко важностью темы прикрывают слабое её воплощение. 
Бывает, хвалят картину: «У вас там интересная проблема, у вас там хорошая мысль…».
А я бы добавил: «Будьте любезны, то же самое, но только кинематографическими средствами!»

Мало кто задумывается, мне кажется, о том, что не только в литературе, но и в кино может быть графоманство.

Фильм должен быть нравственно справедливым. Все исторические события, всю жизнь нельзя раздавать тем или иным личностям, как новогодние подарки.

Говорят, режиссер должен быть непреклонным организатором, деловитым и энергичным, человеком большой силы воли. 
Может, так. А может, и наоборот. 
Не деловитостью и не суровой волей определяется художник. По характеру режиссером кино могли быть и Пьер Безухов, и Болконский, и Гамлет…

Современное кино потому и существует, что есть режиссер. Ему всё надо делать самому: «вломиться» в сценарий и так его переделать, чтоб был «твой». Если утверждать костюм, декорации — это тоже должно быть «твоим».

У каждого режиссера свой метод, свой подход к материалу. Для одного важна постановочная часть, и он подчиняет этому всё остальное, для другого — литературная основа и идея произведения, на которую, как на шампур, нанизывается действие. 
А я — старовер. Для меня главное — актер. 
И, пожалуй, важную роль в фильме я отвожу музыке. Иногда я чувствую мелодию еще до появления определенного замысла.

Продолжение…