Начало. Часть 1

СОБОРЯНЕ

Сегодня, в век всеобщего отступления, «Соборяне» Н.С. Лескова более даже, чем «Бесы», как учебное пособие, раскрывают для людей, пекущихся о русских корнях, причину отнятия от России удерживающего, каковым являлся Самодержавный Русский Царь. «Соборяне» дают возможность наглядно увидеть, как создавалась для Русского Царя невозможность исполнения им по совести его царского служения, что и привело к отречению Государя Николая II от престола. В «Соборянах» показано, как формировалось в России время величайшего упадка живой веры.

И произнесённые в середине ХIХ-ого века Николаем Семёновичем Лесковым слова:

Букву мёртвую блюдя… они здесь… Божiе живое дело губятъ…

стали словами, определившими духъ 2-ой половины ХIХ века, в полной мере закрепившимися в веке ХХ-ом и стали господствующими в определении духа нашего времени, духа ХХI века, когда Божiе живое дело оказалось уже загубленным и в России навсегда.

«Соборяне» — это, прежде всего, хроника любви. Всё, что создала за всю историю человечества мировая литература — было посвящено описанию любви. Но ни один из образов мировой литературы не предстал пред читателем носителем Христовой любви. Той любви, которую завещал своим ученикам наш Господь Iисусъ Христосъ: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя. (Ин.15,13) Ярким воплощением этой заповеди стал в «Соборянах» Н.С. Лескова образ дьякона Ахиллы.  Кто ещё в мировом искусстве в совершенстве исполнил новую заповедь Христа: да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою? (Ин.13.34,35) Пожалуй, только Сонечка Мармеладова.

Но дьякон Ахилла, как носитель Христовой любви – ярче даже Сонечки.

Каких только вразумлений нет в «Соборянах»! Как Ахилла:  чтобы сказать слово на похоронах протопопа Савелия Туберозова, наитием Святага Духа всё выразил двумя фразами из Евангелия от Иоанна: «В мiре бе и мiръ его не позна… и вдруг, не находя более соответствующих слов, дьякон побагровел и, как бы ловя высохшими глазами звуки, начертанные для него в воздухе, грозно воскликнул: Но возрятъ нань его же прободоша». Так и сергияне: охарактеризованы восьмью угрозами Господа Иисуса Христа «Горе вам…»  в 23 главе Евангелия от Матфея.

А финал “Соборян”: Старогородской поповке настало время полного обновления? Что, одни попы сменили других… и только? — Никак, — сказал бы апостол Павел. Вместе с новыми людьми обновился духъ старогород—ской поповки. Об этом роман, то есть, о предвозвещении сергианского духа. В “Соборянах” сергианский духъ угадан настолько выпукло, что его, прямо таки, можно потрогать.

И потому для  человека, вступающего сегодня в духовную жизнь, «Соборяне» изобилующие разнообразными вразумлениями, способны стать незаменимым учебным пособием, позволяющим увидеть образ истинного православного человека, и сравнить его с нынешним обрядовым духом сергианских храмов.

P.S. Но нельзя обойти и другое чудо русской культуры. Наше всё, Александр Сергеевич, не скрывший от нас голос, бывший ему: Восстань, пророк, и виждь и внемли, исполнись волею Моей, и, обходя моря и земли, глаголом жги сердца людей. И вот, сей наш пророк, наитием Святаго Духа, задолго до Н.С. Лескова пророчески угадал сергианское сознание. Вникните:

Пошёл поп по базару поискать кое—какого товара …

— Что, батька, так рано поднялся, чего ты взыскался?

— Нужен мне работник, повар, конюх и плотник,

а где найти такого служителя не слишком дорогого?

Разве это не настроение большинства священнослужителей ХХI-ого века?

О НЕПРИКАСАЕМЫХ

Попы отменили постановку оперы Шостаковича

«Сказка о попе и его работнике Балде» — 2006.09.06

Руководство Государственного театра оперы и балета Коми по настоянию Сыктывкарской и Воркутинской епархии отменило полно-ценную постановку «Балды» Дмитрия Шостаковича по весьма известному произведению Пушкина, преподававшемуся в советских школах, «Сказка о попе и его работнике Балде».

«Балду» планировали поставить к столетию композитора, премьера была запланирована на 25 сентября, когда будет отмечаться юбилей Д. Шостаковича. Однако теперь в этот день вместо полноценной оперы в театре пройдет праздничный концерт, в котором покажут лишь отдельные отрывки из «Балды», где не будет главного героя — попа, пишет газета «Невское время».

Скандал начал разгораться три недели назад, когда худсовет театра принимал концепцию «Балды». Для участия в круглом столе пригласили секретаря Сыктывкарской и Воркутинской епархии отца Филиппа, которому идея поставить оперу, где человек в рясе выглядит неподобающим образом, не понравилась.

«Шостакович написал музыку к этой сказке не по своей воле в тридцатые годы прошлого века, когда в стране шли гонения на Церковь, пострадали тысячи ни в чем не повинных священнослужителей. Да и Пушкин раскаивался, что написал эту сатиру», — заявил отец Филипп накануне круглого стола.

Чтой-то, наши попики запретили сию сказачку-то? Видимо, в этой сказке Александра Сергеевича заключено современное звучание, раз сергиане пошли на такую подлянку по отношению к двум гениям: Пушкину и Шостаковичу.

А теперь проведём мысленный эксперимент и зададимся вопросом: Как отнеслись бы к сказке А.С. Пушкина “О попе и его работнике балде”, скажем, афонские зилоты или же наши Новомученики, страдавшие из-за оскудения веры в среде духовенства? Очевидно, что и те, и другие только бы приветствовали пророчество Пушкина. Значит, сергианчики то, запрещая сказку… о себе свидетельствуют! Свидетельствуют о том, что сказачка то энта… о них, об обмiщившихся бедолагах!

Ведь, что получается! Критиковать непрофессиональных врачей, учите-лей, и другие профессии, связанные с душой и телом… дозволяется. А вот, не исполняющие, как прописано, свою священническую профессию… не подлежат никакой даже мысленной критике. Зачем против Церкви? Да, это вовсе не против Церкви — это против её двойника, против её призрака, против её подмены. Смотри также “Предисловие”

А. П. Чеховъ – диагностъ,

он с протокольной строгостью отразил состояние душ своего поколения.

Для описания поколения, дружно отступавшего в России от Христа, и  приведшего Россию к царству тьмы, в котором она сегодня во всей его полноте и пребывает, был избран Антон Павлович Чехов. Певец изгиба России, исторического периода, когда чётко обозначился её перелом от державы Православной к стране обессилившего народа, был наделён и особым даром художника, даром изысканной художественной притчи. О русских душах, которых ещё не покинул господь Богъ, но которые сами уже покинули Его Господа Своего, всё творчество Антона Павловича Чехова. Притчи, рассыпанные по всем произведениям Чехова до сих пор мало кому открываются, потому что сочинения Чехова, как «рояль, который заперт, а ключ от него потерян». И вот 100 лет активнейших мировых постановок и экранизаций чеховских пьес и рассказов — это все попытки отыскать потерянный ключ от чеховского рояля. Ибо и сам Чехов, описывая бессилие своего поколения, переломившего Россию пополам, только, может быть, как никто лишь видел, что его народ и ахнуть не успел, как на него медведь насел, но сам, похоже, не ведал, что медведем этим, футляром полонившим русскую душу стало безверие, опустившееся на Русскую землю. Тем более не видят сути чеховского медведя сегодняшние интерпретаторы Чехова. Они очаровываются его внешними, ни с чем несравнимыми сатирическими находками, но не в состоянии отыскать ключ от чеховского рояля, потому что сами в гораздо большей степени, чем чеховские герои, задавлены насевшим на них медведем обмiрщения, пленены многочисленными футлярами, отделившими их от Творца, Который то и разделяетъ каждому особо, как Ему угодно “ (1Кор.12,11).  И только иногда, невольно восхитившись его изысканными находками, интуитивно отражают и внутреннее их напол-нение.

Святому Царю-Мученику Николаю II дано было увидеть путь, на который уже вступила Россия: «Кругомъ измена, трусость, и обманъ». Ему же было суждено поставить и диагноз этого болезненного пути: «Народ сознавал свое безсилие».  Чувством своего бессилия проникнуты и все персонажи А.П.Чехова. (Кстати, не за это ли Государь так любил Чехова). Мы будем работать!, — постоянно восклицают персонажи Чехова. Тоской по какой работе обременены герои чеховских произведений? А ведь, это душа их просит работы. А работа у души только одна — соединяться с Творцом. И душа просит этой работы … молитвы. И молитвы не внешней, а молитвы сердечной, самой трудной, самой напряженной работы. А они, чеховские герои, прекрасные, чистые люди лишились молитвы, как и большинство русских людей начала ХХ-ого века. А это то и стало предпосылкой, которой и воспользовались враги и изменники нашей Родины (слова, принадлежащие Государю Николаю II), чтобы свершить революцию. Описателем этого внутреннего народного бессилия, сознаваемого, а вернее сказать, ощущаемого нашим народом, и был Антон Павлович Чехов. Имен-но, бессилия внутреннего. Потому что как раз внешне то, какое бессилие? И невиданный промышленный подъём и его пик в 1913 году. А позже энергия Сталинских пятилеток, и великая военная победа в 1945 году. Победа, которая то, как раз и обернулась для России невиданным её поражением — распадом и ограблением, именно по причине того самого внутреннего народного бессилия, на которое указал ещё Святой Царь-Мученик Николай II, певцом же зачатка этого бессилия и был Антон Павлович Чехов.

Ослабело сердце народное и стало, как вода.

А.П.Чехов со всех сторон исследует источник бессилия — одиночество!

Каждый персонаж Чехова — страдает от одиночества! Хотя он всё время находится среди людей, и даже чаще всего среди друзей, но он всегда одинок! Одиночество — причина всех воздыханий чеховских персонажей о будущей жизни, о времени, когда они все будут работать. Что заключено в словах Ивана Петровича Войницкого: Дитя мое, как мне тяжело! О, если бы ты знала, как мне тяжело! И это не только от отвержения его любви Еленой Андревной. Это не от страданий из-за его стрельбы в Серебрякова. Это от одиночества! Которое неизбежно, когда человек покидает своего Творца. Персонажи Чехова — это люди покинувшие Христа. Но в то же время люди, которых ещё не покинул Христсъ Спаситель, и потому в них ещё живы те нравственные начала, которые им достались от их отцов, бывших крепко связанных с Богом сердечной молитвой. Это ещё не новые русские конца ХХ-ого века. Но они их предтечи.  Одиночество, которое поразило нынешний мiръ, как пандемия, начало свое берёт во дни потери молитвы сердечной. А, именно, это время и описывает Чехов. Ведь, все его герои регулярно, как полагается, ходят в храмы. Но представляет ли это их хождение в храмы чем-то важным и существенным в их жизни? Нисколько! Вера уже приняла обрядовый смысл! А это значит, что ложь входит в святая святых души человеческой — в сердце человека. И вот тогда, вместе с ложью, в сердце человека начинает обуревать одиночество, как результат жизнь без Бога. И потому трудно понять чеховским персонажам, что же с ними происходит? Почему он с женой замучился, с домом замучился, с имением замучился, с лошадьми замучился… Желая понять это, они ищут другой мир. Но мiръ во внешнем: будем работать! Хотя часто ловят самих себя на этой нелепости:  «Какой вздор! – успокаивал он себя. — Ты – педагог, работаешь на благороднейшем поприще… Какого же тебе нужно другого мира? Что за чепуха!» А причина то тоски – внутри! Дай Мне сердце твое! — просит Христосъ Спаситель у Своего творения. А человек обрядовой веры не даёт Ему, своему Творцу, свое сердце. А уж, что говорить о безбожнике?

Но свято место пусто не бывает. И место сердечной молитвы в сердцах людских заполняют уже демоны. А их задача заполнить человеческое сердце пустотой.  Вот и одиночество! Ничего в сердце нет. И тогда его томление: Где я, Боже мой?! Меня окружает пошлость и пошлость. Скучные, ничтожные люди, горшки со сметаной, кувшины с молоком, тараканы, глупые женщины… Нет ничего страшнее, оскорбитель—нее, тоскливее пошлости. Бежать отсюда, бежать сегодня же, иначе я сойду с ума!  Пошлость то и есть проявление пустоты, а пустота то и есть безбожие. От пошлости, порожденной пустотой безбожия, и хотят бежать персонажи Чехова. А куда от неё убежишь, если не заполнишь свое сердце молитвой сердечной?

И никому  ни будь, а, именно, диагносту Чехову открылось, что:

Истинное счастье невозможно без одиночества.

Почему праведная душа стремления в затвор, желает поселиться в пещере, убегает в пустыни и глухие леса? А только по одной единственной причине — чтобы сохранить благодать Божiю, которая выше всякого счастья, и которую способно сохранять только одиночество. Одиночество то такое, ведь только внешнее, внутренне то, какое это одиночество, если с тобой Сам Господь!

Не одинок лишь тот, кто не разорвал с Творцом связь.

Ежели безбожник счастлив, то это счастье сытого животного, не более. При малейшей неудачи — он уже несчастен.

А человек, достигший истинного упования на Бога, приобщается к блаженству. А тут уж ничего не страшно, кроме одного — утратить это самое блаженство, которое приходит, когда молитва становится молитвой сердечной.

И движение души в обратную сторону: когда утрачивается сердечная молитва, исчезает и благодать. Ушла благодать, разорвана односторонне связь человека с Богом, пришла оставленность. Та оставленность, которая внешне может быть окружена друзьями или даже дружной семьей, живу-щей по удовольствиям мiра сего. Такая оставленность будет  наполнять сердце пустотой. А пустота – это бессилие. То бессилие, которое и стало причиной: и революции, и гражданской войны и всякого несчастия.

Ну, конечно же, Чехов не только ставит диагноз. Знает он и рецепт: Мне кажется, человек должен быть верующим или должен искать веры, иначе жизнь его пуста, пуста… Но рецепт этот Чехов даёт между прочем, никак не акцентируя. Он боится акцента на самом главном по той же причине, почему выискивал сложнейшие пути, чтобы сказать о Христе Ф.М. Достоевский.  Русские писатели, понимающие, что нужно русскому человеку, вынуждены были изобретать свой эзопов язык, чтобы их не отвергли с порога и их современники, и уж особенно потомки, к коим принадлежим мы, люди ХХI-ого века.

Искромётный и лёгкий юмор Чехова — это и есть его эзопов язык. Весь юмор Чехова исходит из юмора, которым наделёно само внутреннее бес-силие человека, внешне всё ещё пытающегося казаться вполне самодостаточным. На основании внутреннего бессилия и на том, что оно  не осознаётся тем, кто сам является носителем этого бессилия и воздвигается весь чеховский юмор. Чеховский герой быть больше не в состоянии, он может только казаться. Может быть, я и не человек, а только вот делаю вид, что у меня и руки, и ноги, и голова; может быть, я и не существую вовсе, а только кажется мне, что хожу, ем, сплю. (Плачет.) О, если бы не существовать! (Перестаёт плакать, угрюмо) Третьего дня разговор в клубе; говорят, Шекспир, Вольтер… Я не читал, совсем не читал, а на лице своем показал, будто  читал. И другие тоже, как я. Пошлость! Низость! Кем же уже не в состоянии быть ни один чеховский герой? Чеховский герой находится в состоянии, когда он не может уже быть побеждающимъ. Тем побеждающим, который не потерпитъ вреда отъ второй смерти; который облечётся въ белые одежды и чьё имя не будетъ изглажено изъ книги жизни; который будетъ сделанъ столпомъ въ храме Бога. Таковым побеждающим ни один чеховский персонаж уже стать не может, потому что в годину искушения, которая пришла на всю вселенную, чтобы испытать живущихъ на земле (Откр. 3, 10) связь его с Богом прервалась. И чеховские персонажи — это как раз те люди, которые-то эти испытания искушением, пришедшим на всю вселенную, и не способны уже выдержать. То, как они клюют на эти искушения, и вызывает смех по сей день. Хотя люди, смеющиеся над чеховскими героями сегодня, на самом деле смеются над собой. Но только человек ХХI века так раскрутил в себе свое самодовольство, что уже никак не в состоянии увидеть себя  истинным потомком тех, кто более, чем они, неспособен стать побеждающим. Мы вовсе не потомки русского верующего народа, оказавшегося способным своей верой вышвырнуть в 1612 году  из Москвы католиков – полячишек.

Почему сегодня Чехов самый частый автор и в кино, и на театре? Потому что именно у Чехова, как ни у какого иного писателя, зашифрована тоска русской души — христианки по утраченной вере. Мы будем работать! Мы отдохнём!, — постоянно утешают себя и окружающих чеховские герои. Но, как работать? Какую работу, необходимость которой они ощущают, нужно делать, они не знают. Для них это тайна! Всё, написанное А.П. Чеховым, подчинено «Поиску утраченной веры». Поиску того ориентира, который объяснял бы все вопросы, все сомнения, который обеспечивал бы покой и тишину.

Таким образом, Чехова можно назвать певцом русского бессилия ХХ века. Какое бессилие красной нитью проходит через все творчество Чехова? Бессилие, вызванное дурным страхом. Русская интеллигенция, запутавшаяся в сети ловчей и неспособная от неё избавиться, — вот среда, которую описывал Чехов.

— Я хотел сказать на могиле товарища теплое слово, но меня предупредили, что это может не понравиться директору, так как он не любил покойного. (Учитель словесности) Разве это не общее состояние и людей в ХХI-м веке? Состояние, получившее определение уже в начале ХХ-ого века:

Гротесковый Беликов в «Человеке и футляре» только приманка для того, чтобы было провозглашено желание освободиться от этой сети ловчей, а также и невозможность осуществления этого желания.

«А разве то, что мы живем в городе в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт — разве это не футляр? А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг, глупых, праздных женщин, говорим и слушаем разный вздор — разве это не футляр?

Видеть и слышать, как лгут, и тебя же называют дураком за то, что ты терпишь эту ложь; сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей, и самому лгать, улыбаться, и все это из—за куска хлеба, из—за теплого угла, из—за какого—нибудь чинишки, которому грош цена, — нет, больше жить так невозможно!» Ради вот этих фраз и накручивает Антон Павлович десяток страниц гротескового нереального Беликова, чтобы высказать свою сокровенную мысль. Но читатель его хватается только за Беликова, потому что есть повод над кем-то посмеяться.

Жить так невозможно! – это о постоянной жажде русской души вырваться из духоты футляра безверия и о бессилии, которое то и не позволяет ей от этого футляра освободиться.

Об этом все до единого и рассказы, и повести, и пьесы А.П. Чехова.

Всё его творчество только об одном: о скорби, а лучше даже сказать,

о мукахъ души, покинутой Богомъ.

Душу же, оставившую Бога, неизбежно заполняет пошлость. Этот вывод тоже легко сделать, присоединившись к взгляду Чехова на его поколение.

Меня угнетает тишина и спокойствие, я боюсь смотреть на окна, так как для меня теперь нет более тяжелого зрелища, как счастливое семейство, сидящее вокруг стола и пьющее чай. (Крыжовник)

А чеховское признание: «Я всю жизнь выдавливал из себя раба»! Это же его  исповедь! Это вершина всех исповедей в ХХ веке.  Исповедь в том, что тот дурной страх, которым он наделил всех своих персонажей, был присущ и ему, Антону Павловичу Чехову. Я вижу свободу, я вижу, как я и дети мои становимся свободными от праздности, от квасу, от гуся с капустой, от сна после обеда, от подлого тунеядства… Кажется, ещё немного, и мы узнаем, зачем мы живём, зачем страдаем… Если бы знать, если бы знать!  («Три сестры»)

Ведь, каков главный признак бессилия, о котором идёт речь? Это, прежде всего, неспособность человека чем-либо, пожертвовать за други своя по любви своей. Всякая работа — только лишь бы обеспечить свое существование. На помощь нуждающимся — уже сил нет. А самое страшное, что нет на это желания. Вот, в чём суть бессилия, как следствия от рабства обмiрщения.

Как уже говорилось, определение состояния русского народа было дано нам через Святаго Царя-Мученика Николая II в 1917 году: «Русский народ сознавал свое бессилие». Так вот, Антон Павлович Чехов, в сущности, был автором одной этой темы, темы бессилия русского народа. Ему было открыто это бессилие народа задолго до 1917 года.

Об обрядовой вере: На другой день, в воскресенье, он был в гимназической церкви и виделся там с директором и товарищами. Ему казалось, что все они были заняты только тем, что тщательно скрывали свое невежество и недовольство жизнью, и сам он, чтобы не выдать своего беспокойства, приятно улыбался и говорил о пустяках. Для утративших живую веру хождение в храм стало просто внешним неизбежным ритуалом без намёка на молитву, и уж тем более молитву сердечную.

“Три сестры”!!! Почему плакал Чарльз Спенсер Чаплин, когда увидел подлинного Чехова, а не какого-нибудь там, фоменковского? Он плакал потому, что увидел страдающими трёх прекраснейших созданий Божiих! Страдающих не от материальных невзгод, а от того, что чистейшие их сердца оказались пусты и пошлость медленно заползала в них, а они не могли её принимать… Но и сопротивляться ей не было сил, потому что Тому, Кто мог им помочь, Который стоял и стучался в дверь их сердец, Тому они дверь своего сердца не открывали, потому что или забыли, или просто никогда не знали, что есть Тот, Который стоит и стучит в дверь их сердец.

Маша. О, как играет музыка! Они уходят от нас, один ушел совсем, совсем, навсегда, мы останемся одни, чтобы начать нашу жизнь снова. Надо жить… Надо жить…

Ирина (кладет голову на грудь Ольги). Придет время, все узнают, зачем все это, для чего эти страдания, никаких не будет тайн, а пока надо жить… надо работать, только работать! Завтра я поеду одна, буду учить в школе и всю свою жизнь отдам тем, кому она, быть может, нужна. Теперь осень, скоро придет зима, засыплет снегом, а я буду работать, буду работать…

Ольга (обнимает обеих сестер). Музыка играет так весело, бодро, и хочется жить! О, боже мой! Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живет теперь. О, милые сестры, жизнь наша еще не кончена. Будем жить! Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем… Если бы знать, если бы знать!     

Чего уже не знали сёстры Прозоровы?

А того, уже не знали сёстры Прозоровы, что:

Съ нимъ есьм въ скорби — но только тогда, когда: яко на Мя уповахъ!

Не знали, на Кого уповать, не знали Кто их избавит и покроет, Кто им явит спасение. И их стремление в Москву: — В Москву! — Да! Скорее в Москву, — это же грусть об утраченном рае, это грусть о Царствiи Небесномъ, которое они спутали с Москвой.

Грусть людей прекрасных, но утративших веру Христову, от которой остались у них одни только ряженые. И потому они ищут спасение… где? Всё в том же самом мiру, который они именуют Москвою, от которого сами они постоянно бегут.

И всё-таки они ещё живут вопросом: зачем мы живем, зачем страдаем… Если бы знать, если бы знать! Кто в наше время задаётся таким вопросом? Зачем? Всё ясно! Лучший друг — телевидение со своей сестрой  радио всё объясняют нам просто, доходчиво, а, главное, очень уверенно, что и не оставляет места ни для каких вопросов и сомнений. Как это: зачем живём? Живём для счастья. Зачем страдаем? За «Челси» страдаем, за «Спартак». Да, мало ли у нас страданий? Вот, Пугачёва уходит. Ну, как мы будем без Пугачёвой?

И всё это наше сегодняшнее провидел Чехов:

Едят, пьют, спят и, чтобы не отупеть от скуки, разнообразят жизнь свою гадкой сплетней, водкой, картами, сутяжничеством, и жены обманывают мужей, а мужья лгут, делают вид, что ничего не видят, ничего не слышат, и

неотразимо пошлое влияние гнетёт детей, и искра Божiя гаснет в них, и они становятся такими же жалкими, похожими друг на друга мертвецами, как их отцы и матери…

Значит, как же ошибался Вершинин, когда говорил: Сейчас таких, как вы, только три… но вы не исчезните, не останетесь без влияния; таких, как вы, после вас явится уже, быть может, шесть, потом двенадцать и так далее, пока наконец такие, как вы, не станут большинством.

Для создания образа, отражающего духъ нашего времени, стоит сказать: — Сегодня таких, как три сестры в пьесе Чехова, в нашем изменившемся мiре… ни одной.

И только Малое русское Христово стадо, ныне благоразумно скрывшее  себя от людей, как и во все века, как и при Чехове, знает истинный ответ на этот вопрос:

Для того мы и живёмъ, чтобы любовью соединиться съ Господомъ на веки?