Дмитрий КРЫЛОВ. «Мастер-класс от папы Хэма». Отрывки из рукописи «Ваш ДК. Непутёвые заметки Дмитрия Крылова».

Вот представьте себе, что это именно вы решили написать автобиографическую книжку. Представили? Нет, вы не отмахивайтесь, вы по-настоящему представьте. Ну, давайте же, попробуйте… Спокойно, я знаю, это неправильный прием заставлять человека, только что расположившегося к ленивому созерцанию (прочтению) что-то делать. Я бы точно взбунтовался, не люблю, когда что-то навязывают. Это как прийти на концерт или в театр, где тебя помимо твоей воли начинают втягивать в действо. Мне этот режиссерский приём не по душе. А уж когда эстрадный артист спускается со сцены и начинает привязываться, и разыгрывать с тобой какую-то пошлую ситуацию, уж совсем гадко.

Но в нашем с вами нынешнем случае это несколько иначе. Мне ваше сочувствие необходимо. Именно со-чувствие. Я ведь эту книжку сейчас отдаю друзьям, сочувствующим или симпотантам (это слово какое время назад я придумал для обозначения симпатизирующих мне людей).

Хорошо, допустим, представили. А теперь ответьте на вопрос: вот вам лично как хотелось бы, чтобы ваша книжка читалась – легко, весело, взахлеб или с трудом, с то и дело возникающем раздражением, с желанием забросить её куда подальше? А-а? Согласен. И я хочу того же.

Но вот в чем проблема, любезнейшие: трудно вам будет совместить занимательность и легкость описания жизни с попытками серьезных размышлизмов (размышлизм – это, кто запамятовал, шутливое словечко, придуманное писателем второй половины ХХ-го века Евг.Сазоновым). Считаете иначе? Замечательно, можете дальше не читать, а приступить к написанию собственных очерков о своей славно (или бесцельно) прожитой жизни. Но уверяю вас, столкнётесь с той же трудно разрешимой проблемой. И тогда, умудренные, с чувством вины, вы вернетесь к моей книжке к этому самому месту, которое в сердцах покинули вечность назад и продолжите чтение с иным отношением.

Итак, мои маленькие друзья по разуму, мы отправляемся в не Бог весть какое опасное путешествие.

На фотографии слева (Снял Сергей Кокинский, ныне известный мастер по съемкам природы и зверюшек) я с вождем пигмеев (глубинка Уганды). Здесь родилась идея написать эту книжку, потому что рядом с этим пигмеем я почувствовал себя большим человеком.

Да, черт с ней, с первой фразой, которая, должна либо увлечь, либо отвратить читателя от дальнейшего прочтения! Кому я интересен, тот и без этой первой фразы перебьется, поскольку будет пытаться понять, что такое этот самый ваш ДК. А кому я поперек души (увы, таких даже среди моих знакомцев не мало), так они, бедолаги, эту книжку и под угрозой расстрела в руки не возьмут.

Хотя зачем-то ведь именно сейчас и попалась мне на глаза эта злополучная статья ненавидимой и обожаемой Татьяны Москвиной, в которой она несет по кочкам романы, выдвинутые на премию «Большая книга». Вот, например, пассаж в адрес моего любимого писателя:

«Я предлагаю открыть некоторые из этих «больших книг», прочесть первую фразу и решить: а читать ли дальше? Его роман начинается с интонации неприятной, самовлюблённой, без малейшей иронии: «Когда я потерялся – вот что интересно…»

А что тут интересного, спрашивается? Автор этого не объясняет, но пишет безобразный абзац, где всё тонет, как на театре, в претенциозном искусственном тумане… Знаменитый писатель! Из телевизора не вылезает. Как можно нести такую чушь и с таким важным видом?».

Вот же змей ядовитый! И ведь убийственно точна! И как теперь мне быть? А ведь это она разделывает блистательные перья отечественной литературы, да так, что из них только перья летят.

А, не приведи Господь, попадутся ей на глаза эти мои записки? И ведь жил я до этого себе припеваючи (в буквальном смысле), поскольку припевал себе под нос: «Ах, какое блаженство, знать, что ты совершенство!», набрасывал эти заметки и думать не думал ни о какой «первой фразе». Зачем?! Разве не найдется среди моих телепоклонников какое-то (не оскорбительное) количество доброжелателей, что захотят прочитать мои тексты и при этом вовсе не будут потом в претензии к автору?

Конечно, найдется! Но стыдно выглядеть уж совсем неумехой, неловко, неприлично. Эх-ма, была не была!

Мастер-класс от папы Хэма.

Я умер в полдень в четверг накануне своего дня рождения. Смерть наступила в результате огнестрельного ранения в голову. Выстрел был произведен в упор в правую височную часть из 45-го калибра, так что шансов на выживание у меня не было никаких, но, собственно, на это я и рассчитывал. Сначала я приложил ствол к сердцу. Передумав, приставил к левому виску. Потом попытался засунуть его в рот, так, чтобы пуля прошла точно через сердцевину черепа. Но и от этой позиции пришлось отказаться, поскольку тотчас во всех деталях представил, как остатки мозговой ткани, вынесенные расплющенной пулей, брызнут на низкий потолок. И эти разводы потом, ни черта не смоешь, а значит, это пятно долго будет напоминать моим близким или тем, кто поселится в моем доме, о произошедшей в этой комнате драме. Нет, не хочу я портить никому настроение своим сомнительным, с обывательской точки зрения, поступком, что и так вызвал недоумение и огорчение у близких мне людей. Конечно, кто-то будет переживать, кто-то расстроится не на шутку, но потом, чего уж тут скрывать, время, как говориться, возьмет свое и саднящая боль у них постепенно ослабнет, а тут взгляд упадет на это пятно и зашпаклеванную дырку, и на тебе, опять все нахлынет… Зачем? Да тут еще я вспомнил эпизод из германовского «Лапшина»*. Помните, как Ханин запирается в ванной и пытается застрелиться из выкраденного у Лапшина «ТТ»? Он тоже примеривается и так и эдак, потом засовывает ствол в рот и это вызывает у него рвотный спазм…. Так что, и это воспоминание и картинка пятна на потолке, которую я себе представил, подсказали мне иное решение. Я выбрал правый висок: пуля, пройдя ум насквозь, выбросит его остатки на стенку из коричневого бруса и на это место, потом можно повесить любую картинку, а может быть, кстати, и это более удачное предложение, даже мою фотографию. Вопрос, какую из них? Я предлагаю несколько вариантов, каждый из них мне кажется достойным, но выбор за вами. Вот посмотрите:

Мне все эти фотографии нравятся, но если вы выбрали третью, то значит, …

…мы совпали, мне тоже кажется, что она наиболее точно передает суть покойного.

Но что же играть с оружием, уж коли взял его в руки, то надо стрелять. Было ли мне страшно, спрашиваете вы? Нет, это был не страх, это был животный парализующий ужас, что испытывает любой человек в мгновении от ухода в бесконечность. Пальцы перестали слушаться меня, буквально онемели. Я не мог поднять руку, дурнота подкатила к горлу и еще мгновение, я непроизвольно обмочился бы прямо в штаны. Господи, ты, Боже мой! Будто разламывая пальцами камень надвое, я принялся взводить курок, который сладострастно хрустнул и молча застыл перед броском вперед. Господи, Боже мой! Господи, Боже мой! Госпо…. Что ж ты, нехристь поганая, только сейчас-то Бога вспомнил?

И чтобы, и вправду не обмочиться в штаны, позорище-то какое, и прекратить изнурять себя парализующим страхом, я с неожиданной легкостью выжал спусковой крю…

Я начал книгу с этого близкого мне эпизода потому, что любимый в юности Эрнест Хемингуэй, по невольному совпадению, закончивший жизнь именно таким, описанным мною способом (ну, разве что вместо револьвера он использовал ружье), в одном из своих очерков, посвященных литературе, еще до обожаемой мною Москвиной, писал о значении в рассказе первой фразы.

Каждый второй графоман (далее для сокращения просто «г» с точкой), даже не читавший наставление старины Хэма, интуитивно догадывается о необходимости ударной первой фразы. От того каждая третья повесть (рассказов г. не пишут) нынче начинается именно со слов: «Когда меня хоронили…» и далее следует словесная пытка, на которую очередной г. обрекает свои жертвы – друзей и коллег. Сравнить с этой пыткой можно лишь хом-видео, привезенное друзьями из очередного отпуска. Раньше его заменяли любительские дурно снятые фотографии, потом их сменили слайды.

«В жизни нужно попробовать все, кроме инцеста и народных танцев» сказал кто-то из известных. Написание книги он в этот список не включил, так что ветер мне в паруса.

В первую книгу классический «г.» пытается втиснуть все, что помнит, знает и хоть как-то может описать, потому как интуитивно чует, что второй книги у него не будет — все, на первой он исписался! Тоже самое относится и к кино, и театру. Антон Павлович еще до Варвариной «козы кричавшей нечеловеческим голосом» («Осенний марафон»), очень смешно описал это явление.

Вот и я, как начинающий «г.», решивший вывалить на вас в этой книге всё, простодушно подумал: надо же и мне как-то с первой строки вас удивить, чем-то порадовать. А чем нынче привлекают у нас на телевидении, как не кровью и насилием? Кровищи я вам на предыдущей странице выплеснул, а насилие происходит уже сейчас и над вами — иначе читать все последующее по своей воле, без моего насилия, никто из нормальных людей не станет.

А впрочем, есть вариант – затаив хамство в душе, вы дарите эту книгу тому, кому хотели бы за что-то отомстить, так, по мелкому. А он все поймет лишь дойдя до этих строк. Сообразив, он тоже подарит эту книжку кому-то в отместку. И тогда моя книга станет как «письмо счастья», только с обратным эффектом.