Дмитрий КРЫЛОВ. «Волока». Отрывки из рукописи «Ваш ДК. Непутёвые заметки Дмитрия Крылова»

Волока

Да, бабушки никогда не наказывали меня, и уж тем более не били. А Волоку, его отец лупил ремнем как сидорову козу. Однако Волока из мальчика для битья превратился в известнейшего композитора Владимира Мартынова, в музыкальных кругах его имя всем известно, а широкой публике он знаком, как автор музыки к картинам своего постоянного соавтора – режиссера Александра Прошкина – «Ломоносов», «Холодное лето 53-го», «Русский бунт», (возможно, «Вавилов» и «Доктор Живаго»). А непоротый Дмитрий Крылов превратился в средней руки ремесленника. Вот как драматично подчас складывются человеческие судьбы.

Мы не встречались с Волокой 40 лет, пока не столкнулись нос к носу на Огарева возле Дома композиторов, где когда-то он жил с родителями. 40 лет для одной жизни это, согласитесь, безумно много. Но мы тотчас узнали друг друга, и я поразился, как хорошо и на много моложе меня, он выглядит. В детстве нас объединяли игры, в ранней юности общая подружка Валентина. Я был влюблен в нее, она в Волоку, а он в музыку и творчество Велемира Хлебникова, которым увлекся еще в школе. В тот последний год нашего общения, когда мы окончили школу, мы с Валентиной обоюдно лишились девственности. Процесс занял у нас два дня, и все это время у меня было ощущение, что Валька, закрывая глаза, представляет вместо меня Волоку. Я ревновал ее и терзался смутными подозрениями. И вот мы стоим на тротуаре, с любопытством рассматриваем друг друга и не знаем о чем говорить. Наконец, Волока, с таким знакомым мне стеснительным смешком, словно покашливая, спрашивает, чем я занимаюсь. Я отвечаю. Он удивляется и как-то совсем теряет ко мне интерес. А я до сих пор помню номер его домашнего телефона в доме на Огарева: К 9-13-78 и мы договорились встретиться у костела на Грузинке. Можно было поехать и на чем-нибудь поскромнее, но я подкатил на своем спортивном «Ягуаре». Почему? Не знаю. Мне всегда были смешны потуги граждан выглядеть солиднее за счет крутой бибики или часов. Но тут детское тщеславие («а у меня велик круче твоего!») взыграло во мне.

Волока рассеяно поприветствовал меня и сев в автомобиль даже не заметил мой тщеславной потуги. Это мог быть «горбатый» «Запорожец», «Ferrari FF» или рикша с таджиком на педалях — для него это было не важно.

В Звенигороде мы бродили по нашим «знаковым» местам — по Чехова, где он жил на каникулах, по соседнему оврагу, где мы играли в войну, по Саввино-Сторожевскому монастырю, по Городку с Успенским собором…

Друзья детства в старости воспринимаются как дальние родственники. Тебя с ними ничего не связывает, кроме некой формальной условности, вы чужие. Но свои. Но прошел еще год. Я побывал на его моноспектакле в театре «Практика», потом на кинопроекте, где он выступал в роли тапера, затем прочитал подаренную им книгу «Автоархеология на рубеже тысячелетий». Я читал ее по дороге из Улан-Уде. Туда, когда летел, прочитал сорокинский «День опричника». Испытал редкостное отвращение. Сорокин написал блистательную вещь, но столь талантливо, ярко и ощутимо по запахам, даже осязательно, что она вызвала ощущение мерзости. Несколько дней я находился под ее впечатлением, я носил в себе ее звуки, запахи…

P.S. Прошло еще лет 10. Я видел его в передачах на канале «Культура» у Александра Архангельского, потом в программе «Больше, чем любовь»,в «Апокрифе»… Неожиданно он позвонил и сказал, что разыскивал меня и хотел бы встретиться. Это было так странно, что я невольно подумал: может быть он чем-то заболел смертельным и перед уходом решил повстречаться с приятелями детства? Я ответил, что с радостью повидаюсь и предложил это совместить с поездкой в Звенигород. Волока охотно согласился.

Какое счастье, что на обратном пути из Улан-Уде в Москву я открыл книжку своего друга детства. Боюсь, что я и половины не понял из того, о чем он размышляет, но это было и не важно. Главное чудо заключалось в том, что она родила какое-то очень светлое настроение. Заумная, то есть за пределами моего разума и моего мопса Олика, книга тем не менее доставила чувство радости и просветления. За Олика не ручаюсь, но я-то навряд ли с годами пойму сложное философское восприятие мира В.И.Мартынова, ну и что? Я все равно благодарен ему за мир нашего детства и отрочества, который он так неожиданно описал в своей «Автоархеологии».

От редакции — Интервью с композитором-философом Владимиром Мартыновым, специально для нашего Журнала «Клаузура».

_____________________________

Козявка-разлучница

Первую оплеуху я словил в 12 лет от матери, когда после начальной школы в Звенигороде, переехал от бабушек к матери в Казань. У матери был тяжелый характер, она легко раздражалась, а учился я отвратительно, с трудом перебиваясь стройки на тройку, это порождало постоянные конфликты.

Хотя на этой фотографии мы выглядим идиллической советской семьёй.

На каникулы я уезжал в Звенигород. После 8 класса я влюбился в соседскую девчонку – дачницу и когда каникулы подошли к концу, я заявил, что в Казань к матери не вернусь. Мать настаивала на возвращении непутевого сына, бабки уступили и выдали меня матери. Спустя полгода, вернувшись в Звенигород на зимние каникулы, я с разочарованием обнаружил, что моя пылкая страсть к барышне куда-то улетучилась. Состоялось объяснение, грустные мы шли по лесу в окрестностях Саввино-орожевского-Сторожевского монастыря. Было промозгло и зябко, гулкое эхо разносило воронье карканье. Меня пронзила острая жалость к ней, я уже готов был пойти на попятную. И тут она сказала: «Пожалуйста, поцелуй меня на прощание». До этого мы еще ни разу не целовались. Наши лица сблизились, и я увидел у нее в носу свежую зеленую козявку. Поцелуй получился никаким. Но прощальным

_____________________