Ольга Несмеянова. Вступительное слово.

Почему возникает потребность художника рассказать о себе, выразиться не только в картине, но и в слове? Думаю, на самом деле причина в том, что мы все сейчас, кругом и постоянно видим усредненное, адаптированное под запросы зрителя, упрощенное, примитивное искусство, мы привыкли к простым, резким и однозначным раздражителям, а именно полноценно развернутое в идее и форме искусство уже нами не воспринимается. И потому нужны пояснения. Пояснения искусствоведов — это вторичное, отраженное эхо. А может быть даже «испорченный телефон». Потому рассказ художника «из первых рук» — это возможно даже новый пласт, новая форма хорошо забытого старого — т.е. «теории снизу», то, что мы наблюдали у титанов Возрождения ( в то время художники часто писали о себе), и что в аналогичной форме по идее оказывается нужным и сейчас.

Ольга Долгая. «РИСУЮЩАЯ НА ВОДЕ»

Кому суждено рисовать, тот будет рисовать, даже ложкой на воде.

(китайская поговорка)

—

Ольга Долгая. Рисующая на воде. Х/М. 125х50. 2013 год

Предложение написать натюрморт с восточными предметами поступило от моей заказчицы. Они с мужем коллекционируют антикварные предметы, и им захотелось что-то в восточном стиле и в моём исполнении. Мы вместе отобрали самое интересное и подходящее для натюрморта, и все эти сокровища заказчики привезли на машине ко мне домой.

Я долго ставила, две недели, всё сидела и смотрела на предметы, не зная, что с ними делать, а озарение никак не посещало. Предметы красивые, все как на подбор, всё хочется написать, а втиснуть всё в один натюрморт, естественно, и не получится и не нужно. Глаза разбегаются, а отбор делать надо. И вот, в какой-то момент я просто положила веер по диагонали, и всё стало вырисовываться, и очень быстро нашлось решение. Стоило найти большому и длинному предмету место — всё остальное само присоединилось.

Чем больше рассматривала натюрморт, тем явственнее проявлялся его смысл, хотя, казалось бы, должно быть наоборот — сначала идея, потом постановка. Стало понятно, что предметы создают сказочное действо, где главное действующее лицо — кукла — восточная красавица. Для неё веер стал лодкой, стол, покрытый стеклом — поверхностью воды, складки полосатой ткани — волнами и разводами на воде, остающимися от плывущей лодки. Головки цветов превратились в кувшинки, вазы виднелись, как сказочные башни, слон стал верным другом и слугой для своей госпожи, и всё это на фоне ночного неба со звёздами и созвездиями. Так для меня натюрморт превратился в композицию-сказку. Так я его увидела.

В Китае рисуют огромными кистями, и этот интересный факт натолкнул на мысль вложить восточной красавице в руки кисть, чтобы она рисовала на воде. Вот так, сам натюрморт, постепенно выстраиваясь, рассказал, что в нём. Без литературы «в лоб» и нарочитости, чего я стараюсь избегать. И при первом взгляде на работу мы видим фрагмент антикварной лавки с довольно вычурными восточными предметами, цветами, куклой на фоне тёмного тюля с золотистым узором — здесь нет никаких лодок, кувшинок, воды и неба в звёздах. Ощущение какой-то внутренней жизни должно возникать само, если она, конечно, есть в натюрморте. И это уже решать зрителю, что он тут увидит.

Писался он долго 9 месяцев, конечно, с перерывами. Нужно было иногда отдыхать от него.

Ольга Долгая во время работы над натюрмортом «Рисующая  на воде».

Слева – картина; справа – натура

Очень сложно писать темноту. Как выбрать это равновесие между плотностью, почти до черноты и в тоже время не сделать глухим и безвоздушным. Эта была одна из самых сложных задач. Фон переделывался постоянно, несколько раз смывался до белого грунта. Но постепенно смывание приобрело смысл, благодаря этому возникла фактура, где рядом с глухими участками светился яркий цвет. В конце концов, получилось то, чего я так добивалась. Конечно, вместе с поисками фона постепенно писался и сам натюрморт. Но я с самого начала застряла на его левом углу. Здесь сосредоточилась самая густая тень, так как он располагался в углу у окна. С этим местом нужно было разобраться, прежде всего, чтобы выдержать правильно тон всего натюрморта, распределив правильно свет и тень, верно взять тон самого светлого и самого тёмного.

Сложность многослойной живописи в том, что ты не можешь сразу взять в полную силу и цвет и тон. Для этого всегда сначала пишется этюд. А на картине в процессе работы всё находится в промежуточном состоянии и приходится просчитывать, что и в какой последовательности будет меняться и как это в итоге должно выглядеть. Нельзя «перетемнить» и лучше не «пересветлять», нельзя «перецветить» или уйти в грязь и монохром. У тебя перед глазами полуфабрикат, который ты представляешь в готовом виде и всё время сравниваешь с тем, что есть на данном этапе.

Этюд к картине «Рисующая на воде»

Трудность была с высокой вазой в центре. Не столько сложно было проследить весь объём от света к тени, (хотя рельефную поверхность изобилующую мелкими деталями сложно писать), как учитывать полустёртое, потемневшее местами золото на орнаменте, покрывающем всю вазу как сетка, оно то светилось, то пропадало. Малейший промах и получалась вмятина или вырастала шишка. Пришлось повозиться. Вот слон, красный сундучок, цветы и статуэтка, писались на одном дыхании, но им также предшествовала цветовая подкладка и детальный разбор по цвету и тону.

Когда в работе так много орнамента, то начинаешь раздваиваться — сделать подмалёвок уже с намёками этого орнамента или сделать основу, а потом наложить сверху орнамент. Ещё один способ «alla prima» — писать кусочками и фрагментами враз, постепенно переходя от одного предмета к другому. Мне пришлось применить все способы, так как каждый предмет диктовал свой индивидуальный подход.

Например, ту же центральную вазу пришлось писать от крупных пятен — к самым мелким. Изменение их тона и цвета нужно было учитывать отдельно друг от друга и одновременно вместе. Каждый мазочек менялся и по тону и по цвету по всей поверхности слева направо и сверху вниз. Цветовые и тональные градации зелёного, белого и золотого. Ведь тональность и цвет всей вазы составляли эти три цвета разом.

Вот, сундучок, как предмет локальный, просто несколько раз лессировался в течение работы с небольшой доводкой, так как сразу был решён ещё в подмалёвке.

Фрагмент с сундучком

Как я уже говорила, самым сложным оказался фон. Это тёмная тюль, сложенная вдвое и наложенная на синюю ткань, висевшую за ней. Здесь пришлось импровизировать с техникой. По сути, это записывание фона и его смывание, после чего остаются следы, поверх которых опять пишется и снова счищается. Яркий золотистый орнамент, конечно, пришлось пригасить, но не написать его было нельзя. Нельзя было «переборщить» с ним, но если написать еле заметным — получалось вяло.

В каждом предмете всегда есть своя «заковырка», надо её обязательно понять, иначе результатом ты не будешь доволен. Фон очень важная сущность в этом натюрморте, его не просто много, он обволакивает всё.

И это «всё» тихо выступает из его темноты. Вот обволакивание меня и восхитило. Глубокие тени это всегда таинственно и сказочно. Эту атмосферу я и постаралась передать в меру своих сил.

Кто пишет с натуры, тот знает, что в какой-то момент работа сама тебя начинает вести. Невозможно предусмотреть все случайности и изменения, которые возникают во время работы, приводя тебя не совсем туда, а иногда и совсем не туда, куда планировалось. И это хорошо на самом деле, так как порой приводит к неожиданным и удачным находкам.

На одном из художественных сайтов, где размещены мои работы, новую картину приняли неоднозначно. Были крайности — от полного восторга до полного неприятия.

Хочу в силу понятных причин, остановиться на последнем.

Сейчас в среде художников ходит довольно популярное мнение, что академическая живопись, это что-то отжившее и ненужное, что с момента изобретения фотоаппарата «подробная» живопись утратила свою актуальность, что мастерство теперь не нужный и даже лишний навык, убивающий индивидуальность художника.

Работу обвиняли в фотографичности…,

Натюрморт в процессе работы

…бездуховности, в отсутствии композиции; говорилось, что здесь бездумный навал предметов, от которого «стробит» в глазах и в котором взгляд не знает, за что зацепиться, потому что не выделено «главное». Что я застряла в прошлом и не выражаю эпоху, что это коммерческий ширпотреб, который штампуется пачками в угоду невзыскательным вкусам «новых русских». Что в работе нет художественного образа и, следовательно, к искусству моя живопись не имеет никакого отношения. Было даже нелепое обвинение в том, что я просто слегка подкрашиваю принты, напечатаные на холсте.

Всё это побуждает меня сказать несколько слов о том, какие задачи я для себя поставила и чем их решение отличается от того, что может сделать фотоаппарат.

На первый взгляд всё прописано. Но это на первый взгляд.

Если задача просто всё прописать — это значит перечислить предметы и не больше. Но я их не прописываю, я пишу то, что я вижу. Я, а не объектив фотокамеры. А я вижу красоту предметного мира, который может жить самостоятельной жизнью, я хочу передать множество ощущений и мыслей, возникающих от увиденного. А как это сделать? Во-первых, нужно поставить натюрморт так, чтобы не было ощущения нарочитости, неестественности. Чтобы композиция скорее постепенно проявлялась, чем выпячивала всю свою конструкцию «в лоб», но в то же время была идеально сбалансирована по пятнам, линиям и ритмам. Я стараюсь уйти от «школярских» схем в постановке и считаю, что в композиции должна участвовать вся живописная поверхность, где предметы и планы и фон являются равноправными (но не равноценными) участниками.

Потом нужно создать изображение; с одной стороны — не исказив цвет, рисунок и тон, где деталь не игнорируется, но и не дробит предмет, который сам в свою очередь является деталью натюрморта, где этот предмет точно также не игнорируется и не разрушает целого.

Фрагмент с веером и кистью

Не просто найти место каждому предмету и по смыслу, и по композиции. Нужно ещё и передать его красоту во всём объёме, с одной стороны не раздробив деталями и с другой — не проскочив мимо его индивидуальной красоты чрезмерным обобщением.

Какое должно быть в моём понимании обобщение, «прописанность» и какой предел детализации?

Я как-то давно задумалась, вот у меня хорошее зрение, я вижу всё хорошо, глаза не наводят по краям «сфумато». И в работе мне не хочется искусственно делать «легко по краям» и «чётко» в центре. Можно всё написать так, как видит глаз, ничего не придумывая. Но это не значит всё «пересчитать». Выделять главное необходимо композиционно, а не с помощью манеры и обобщений, очень заметных и специальных. Хотя это тоже путь, но в данном случае не мой и не с этим натюрмортом. Т.е. нужно так поставить натуру, чтобы всё, и тем более главное, хорошо читалось уже в постановке.

Само собою разумеющимся является то, что главному уделяется больше внимания и не обязательно переднему плану. И легче пишется дальний план — легче по сравнению со вторым и первым, но всё равно чётко и не размыто. Там часто оставляются подмалёвки, в которых достаточно попасть в цвет и тон, написать более обобщённо, с мягкими касаниями, с меньшей детализацией, но если всё сделано правильно, то будет ощущение реальности, материальности, принимаемой некоторыми за «зализанность» и «затюканность». Для каждого плана существует свой предел детализации. Техника моя вполне современная, я не пишу, как старые мастера и уж тем более как малые голландцы. Просто применяю иногда лессировки и многослойный приём; не везде, а там, где без этого нельзя обойтись. Что-то пишется alla prima (то есть сразу, за один присест), что-то остаётся в подмалёвке, если этого достаточно.

Считаю не возможным другой (швабристый, пастозный) способ исполнения натюрмортов такого типа, где всё складывается из мелких частиц в большое целое, в котором твоё любование красотой зависит от всего, что в нём есть, от каждой мелочи. Нарушь ты что-нибудь и пропадает что-то неуловимое. Обобщив даже немного, нужно смотреть глазами человека с плохим зрением и здесь начинается придумывание. Выделять главное и добиваться цельности таким способом — это значит искусственно преобразовать реальность и показать её, как будто через фильтр, игнорируя сложность всего натюрморта в целом и каждого предмета в отдельности. Но зачем тогда вообще выбирать такие предметы и браться за такую тему? Широкая манера хороша, если это соответствует задаче, где обобщение и даже гротеск, как средство большей выразительности к месту и по делу. Сколько натюрмортов — столько и задач.

Что же касается пресловутого художественного образа, есть ли он в работе или нет его, и является ли то, что я делаю искусством — не мне судить. Кто-то не видит в ней ничего, кроме фотографически точной фиксации бездумно наваленных предметов. А кто-то радует моё сердце, абсолютно точно и легко читая мой замысел.

Слева на фото: Фрагмент натюрморта «Рисующая на воде»

Ночью осенней по глади зеркальной

Челн императора тихо скользит.

Снова увижу ли нежную леди?

Тонкий рисунок на зеркале память хранит.

Ночь отступает, спадают жемчужные сети,

В сумерках след от весла паутинкой дрожит…

А.И. Артезианский

Но когда меня спрашивают о том, что здесь главное, то на ум приходят слова неподражаемого Сергея Мелихова, художника, философа и поэта, которые он оставил под этой работой.

«Кому суждено рисовать, тот будет рисовать, даже ложкой на воде»

Свойству окружать или окружению свойства?

(ничто не вечно под луной?)

Как много и ничего… что она имела в виду?

Может быть то, что рисующий человек, сам красив?

А следует ли из этого, что некрасивый человек, не рисует или не может рисовать?

А может быть речь идёт о том, что и красота может быть разная —

простая и сложная, интеллектуальная и глупая?

Или это о красоте духа и души, которая делает прекрасным каждого?

А может речь вообще не об этом, а об окружении рисующего человека

(если это женщина, её муж, кисти, ваза, слон, «сундучок» или её дети (цветы))?

Или о свойстве тела перемещаться в пространстве,

раскладывать предметы на плоскости (стола),

излучать, (изучать) свет, проявляющийся в произведениях (автора)?

А как ещё выразить трагизм и счастье (творческого) одиночества, своего пути;

и в то же время вседоступность для наблюдателя, (зрителя),

где есть место и сомнениям при каждом шаге и одновременно, абсолютная точность рисующей на воде

и что это не только её свойство, способность, умение, а и талант, и дар.

А что нам ещё остаётся?

Может быть, понять, что каждый из нас — художник, рисующий на воде времени,

даже если исходный материал — камень, а вместо кисти — «зубило» и «молоток».

Ничто не вечно под луной?

А может речь идёт о получении знаний, сохранении души

и только нужно успеть очистить зеркальные нейроны

для того, чтобы они смогли воспринять следующий образ для его отражения;

и конечно об осознании того, что художник не принадлежит себе,

(кукла, марионетка в руках Б-га)…..

(«круг замкнулся?…время не умирает?»)

Сергей Мелихов

И как это сказать проще — я не знаю…

_______________________________

Ольга Долгая