Поэт-романтик, бард неутомимый  

под маской прячется язвительного мима…    

М. Берёзкина    

В глубокой древности менестрели, певцы-сказители, бояны, барды и скальды представляли отдельную касту общества. В неё же входили маги, колдуны, волшебники и музыканты. Поэзия неотделима от музыки. Поэты аккомпанировали себе на лирах, цитрах, гуслях, завораживая, околдовывая слушателей своим пением. Таким поэтом-музыкантом был Орфей, своей игрой на кифаре умилостививший богов. Таким был царь Давид, певший свои псалмы под аккомпанемент десятиструнной псалтири, и великий слепой Гомер, певший в ритмах морского прибоя…

Бродячие поэты-бояны Древней Руси, такие, как автор «Слова о Полку Игореве», участвовали во всех празднествах и обрядах солнечного цикла — (зимнего и летнего солнцестояния, весеннего и осеннего равноденствия),  связывая миры: Небесный, Земной и Подземный (Прави, Яви и Нави). Их приглашали на свадьбы, на праздники рождения сыновей, на поминальные тризны… В Древней Греции поэты участвовали и в Элевзинских мистериях, посвящённых Дионису.

Творчество А. Подбелло* — поэта, художника, журналиста, сатирика — вписывается в традицию, восходящую к древней русской и мировой поэзии. Он возвращается к истокам, черпает у этих истоков, так как нет другого источника у эстетов, которые не приемлют постмодерн, метамодерн, деконструкцию сущностей. Он, как и поэты-символисты начала ХХ-го века, чувствовал, что Античный мир — духовная прародина России. Очевидна его ностальгия по модерну, который не состоялся, был затёрт, смыт революцией, войнами, советской идеологией.

А. Подбелло — мыслящий русский интеллектуал, и он задаёт вопрос: что значит быть русским в нашу эпоху? Его боль о России, её противоречивый характер, вера в её божественную миссию выражены в щемяще грустных, неоклассических стихах:

«Невыразимая Россия! Твой образ сдвоенно носим: узорной россыпью разила то образов, то образин. То в долах храмы возносила, то разносила до руин, то херувимам Херосима, то Хиросиме херувим… То разногусто замесила тот красный вкус Добра и Зла, и златопламенная сила пронзила праздно купола… Но он — раздолен и расколен тот вечный взор из-под лесов, и зов на солнца колоколен, на сон беспечный вещих сов. Необъяснимая по силе, на запах ветров не ясна, необозримая по сини, по зимней заповеди сна«.

Следуя древним традициям поэтов солнечной школы Аполлона, поэт Подбелло участвует во всемирном полюдье — празднике Бытия, чтобы не угас Род Человеческий, чтобы души людей очистились от зла и скверны…  Он проводит души людей по лабиринтам бессознательного, выводя на новый уровень сознания — на Новый Свет. Так называется «окно» в скале, через него видно восходящее Солнце Нового Дня.

«Но иного к ним нет и пути, по-иному на свете и нет — строгим гномом по тропам пройти и найти, и открыть Новый Свет«.

А. Подбелло живёт своей харизмой, принадлежит к поэтической вольнице, не желавшей вписываться в рамки официоза. Духовно он связан с Осипом Мандельштамом и Вячеславом Ивановым, Александром Блоком и Валерием Брюсовым, а из современных авторов его поколения — с поэтами-философами — Юрием Стефановым и Владимиром Микушевичем. В молодости для него был открыт мир религиозной поэзии, необыкновенно богатый внутренней музыкой, звукописью, аллитерацией и другими приемами, лишь начинавшими возрождаться и использоваться русскими поэтами-модернистами.

Древние тексты преподали А.Подбелло уроки поэзии, как в бессмертном «Слове о полку Игореве»: «Села рады, грады веселы». Как и его прямой поэтический предок, Франсуа Вийон, А.Подбелло скитается по свету (в один из периодов своей жизни работал журналистом в Магадане), воспевает «Прекрасную Даму», высмеивает людские пороки, иронизирует, не щадя самого себя, выворачивая наизнанку собственную душу, стремясь проникнуть в сущность человека… Как и Вийон, автор крылатых выражений «смех сквозь слёзы» и «забыт, как прошлогодний снег», он афористичен: «Поэт он у Небес — и потому не бес«…

Он экспериментирует с символом и звуком, создаёт сложную гармонию в переплетении внутренних и диссонантных рифм, аллитераций, пользуясь звукописью, консонантным письмом, играя сразу на нескольких музыкальных инструментах:

«И чудилось, что голосом нежнейшим, как весточка с утра и до утра, тот Город будит Женщина из Женщин, всем предлагая веточки Добра… И Чудо Город жаловало чудно, спеша на перепонки по лучу, и Голос-Голубь спархивал вдруг чутко на горло, переполненное чувств«…

Он ткёт из ритмов и рифм Световое Тело — и это его личный лирический проект:

«Лишь за черту, вину сует минуя, в лету игривом рифмы завернут, и гривы окунут в цветную и иную, и ту святую тишину минут«…   «Плазменно — красной окалиной холодность волн откатив, плавит о край острокаменный радуги тихий мотив«…

Он синтезирует текст на стыке разных традиций, но Смысл, Образ и Звук — всегда в гармоничном единстве в его стихах. Звуки всегда образны, образы — зримы, осязаемы и подкрепляют смысл. Нет случайных, бессмысленных или формальных звуко-образов.

А. Подбелло открывает ещё не реализованные возможности звукописи, музыкальным богатством родного языка. Внимательно прислушиваясь к звучанию окружающего мира, он тонко и деликатно переносит звуки природы в свои стихи, создавая неповторимое впечатления языкового оркестра. Когда он пишет о горах, то возникают раскатистые, как эхо, о-у-а, или — как рёв и рокот лавины ра-а-а.

Если живописует акварельно сиреневые краски заката, то слышатся мягкие, как лёгкий морской бриз, гласные е-и-е-и и шипящие: «Свеченьем вечер розово горит, и кипарис в узорах гор парит«.

Если речь идёт о бурном северном море, о вихре, рвущем паруса, то в звуко-образе слышится сопротивление завыванию ветра, о-о-у-у, если же возникает образ лёгких волн, то мягко переливаются гласные е-ии, о-аа:

«И лишь в опалу грёз ему добросит минутный дальний всплеск и голод волн, и парус в рост, и россыпями росы, и палевые плёсы — в голубом«…

Поэзия неотделима от живописи: А. Подбелло — тонкий, поэтичный художник-акварелист (он закончил Заочный народный университет искусств по классу живописи). «Живопись — это немая поэзия», — говорил он. Звукопись рождает ощущение живой природы, её запахов в веянии ветров, её звуков и красок:

«И на лоне беззимних полей ловит — в лапах из синих лампад — шлейф шалфей фиолетовых фей на фиалковый запах лаванд… Но лишь вечер, — свежи и легки — скинет шали с сиреневых плеч, по полям запалят светлячки тайнички зеленеющих свеч«.

Ещё в студенческие годы, на семинарах МГУ он познакомился с гностиками, неоплатониками и эзотерическими школами. Эзотерические идеи проскальзывают у него, но с лёгкой иронией: «Где низ, где верх, где высь, где твердь, так и везде та — Круговерть«…

Как и подобает менестрелю, он тяготеет к чувственной стороне жизни. Его стиху свойственны контрастность и ирония, лиризм и пародийность стиля, а в сущности — стирание границ гротеска, иронии и философского размышления…

Подводя итог своего видения мира и смысла поэтического творчества, Подбелло видит смысл поэтического творчества, смысл поэзии, в очищении и преображении мира:

«А мир — не мирен и лишь мним, и безоткатен, и тишь за ширмой и под ним — кипит от гадин… А мир — развёрнут в Мега-Ширь, как в Мега-Книге, и разноцветно из кашиц мигаю миги… А мир в заботах и в веках, мешками цепи, свободу смеха и стиха лишь гад оценит.» Пусть и не без скепсиса: «А мера цепка и дика — мир постно смерит, и цены смеха, и стиха, — всё после смерти. А мир не дожил, чтоб вместить, миг не отгадан, что должен смех и должен стих спасти от гадин. А смех, а стих — до смеха тих, до тика смирен, лишь смердно смеет смерти стиль в том мнимом мире.»

Спасти мир, сберечь веру в непреходящие универсальные ценности гуманизма, переориентировав индивидуализм и нарциссизм на общность людей — цель поэзии. Здесь отразилась мечта поэта о сверхличном, всенародном, всечеловеческом, вдохновлённая идеями «соборности» А. Хомякова, «общего дела» Н. Федорова и «всеединства» В. Соловьева. Идея соборности — метасоциального единения противопоставлена автоматическому производству смыслов. Она не отделима от русской традиции. В программе преображения бытия особое место отведено поэту и художнику.

Однако подстать универсальному человеку, восходящему к эпохе Леонардо, художник служит высшим (платоновским) идеалам государственника, гражданина, не замыкаясь на эстетстве и подчас принося на алтарь народного служения свой дар художника. Поэт может выступить в качестве народного защитника:

«Пророк — не впрок, пророка нет в Отечестве. И место робко пробует Поэт».

Поэзия А. Подбелло солнечна, бытийна, ей не свойственно замыкаться в сфере, отчужденной экзистенции. Она, как вечевой колокол звенит «во дни торжеств и бед народных», откликаясь на все аспекты бытия, на все трагические события эпохи, ибо «глас народа — глас Божий». Не даром Народное Вече — символически отражает стремление поэта к идеалу справедливости и гармонии Мира:

«Когда в местах не хватит нар пророкам, и от воров, от банд хоть плач, хоть вой, листай года назад, где власть была Народом, где тот Набат на Башне Вечевой! Набат на Башне, а конец каната — любому, каждому, ему ли, мне, тебе — на банды, на воров, на Ад, — и сколько надо, — весь город здесь — и только бей и бей. Почин же был — с времён тех древнегреческих, где в тысячи свечей иль киловатт, светил и бил заветам человечеству — Совет — что этот Вечевой Набат. И не хочу иного ничего я, — хоть чуть забил бы вновь тот вещий бой, — повесьте Колокол на Место Вечевое, чтоб полновесной был расколот бичевой«…

А. Подбелло стремится подчинить стихи стихии, создать поэтический синтез из разных направлений: античной литературы, средневековья (русского, византийского и западного), классицизма, романтизма, символизма, модернизма, создать новый жанр, в котором был бы отражён и преломлён весь спектр поэзии от древности до наших дней. Он обращается к древнерусской и мировой литературным традициям, и в этом смысле, он универсален…

Цель поэта пролить свет на реальность, совершенствовать реальность через Слово. Аполлон-Солнце включает Логос, мысль, наполняя поэзию Бытием. Оставаясь в тени, незаметным, почти безымянным, поэт-бард делает своё дело — странное дело волшебника — он материализует Слово. Как только загорается Солнце Аполлона, исчезает мрак отчуждённости, оторванности от истоков бытия.

А. Подбелло пережил развал империи, тосковал по утраченной единой великой Родине… Империя — культурный диалог, который (по мнению Бахтина) имеет разрушительную, центробежную составляющую часто несовместимых культур. Поэт выстраивает свою Империю Духа, свой Текст, свою Соборность — собирание культур в ответ на развал империи, Он собирает свою внутреннюю духовную Империю, стараясь сохранить соборность и единство в своих стихах. Однако в новом мире он опять одинок и «непризнан»: пение Орфея, лиру Аполлона — заглушает стук молота Гефеста и зазывные крики купца-Гермеса… В этом трагизм поэта, стремящегося к идеалу Высшей Справедливости. Под маской сарказма скрывается скорбный лик страдания:

«Я стою, как перед гадкою загадкою, пред бывающей, великою страною, убывающей в безликую с задатками — без остатка стать в объятья с Сатаною, — Кровожадною шаткою Державою правят шабаши, правят шабаши по временам, и на шабаши шастают жабами, и рожает пожар Криминал… В синем небе сколько б не был поднят Колокол — Голос-Колокол, Голос-Колокол, голым колом, то ли ломом, не ища, пополам в России вломят и по «золоту», чтобы чаще Господь возмещал«.

Плазма его стихов, как солнечные лучи, пролагает пути в неведомые тайники души. Как ядерный физик, он пытается найти «частицу бога», но ищет он её не в матеральном мире, а в области чистого Духа:

«Москва, — назвал, и встал в мостах Дворец Твой. Москва, — назвал — и с болью пополам восстанет дух мой вдруг — по Москворецкой иду на поклоненье куполам. Иду, и дух тех дум, всё нарастая, настраивает с веком перестук, и первый свет, пернатых свергнув стаи, ударит, круто так, из тучи по кресту… И как сказать, как ясно, что не праздно, мой дух витал на выходе моста, чтоб встать, устав, и встало вдруг — что связано, всё то, что свято, с выдохом — Москва! Когда в терзаньях дум, в ознобно-спрутной смуте курантов сбудется тот струнно-странный звук: «Москва, Москва, как много в этом звуке для сердца русского» невысказанных мук! Как много! Будто вновь в том вещем бое готовит в поле на последний бой и голос Доли той, и голос Вечной Боли — тот Бог, который — и Любовь, и Боль…«.

Не случайно его обращение к «Нагорной Проповеди» и к «Апокалипсису», ведь Библия, как «Илиада» и «Одиссея» Гомера, индийские Веды или шумеро-аккадский «Эпос о Гильгамеше» — плоды творчества анонимных авторов (либо чье авторство спорно), творцов коллективного бессознательного. Неутомимая жажда и поиск истины привели А. Подбелло к переложению (не к переводу, а именно к переложению) на современный поэтический язык библейских текстов:

«Радости и мира вам от Того, Кто есть Бывший Сущий — Грядущий, и от Свето-Ветров, дующих с трона Его, и от Христа Его, Того Истинного, Того Верного, Того, Первым восставшего из смертных и вставшего над правителями Земли. Ему, полюбившему нас, кровью окропивши, омывшему обратившему нас в царственных служителей Бога-Отца — Слава и Держава во веки веков — без конца! «Вот в тучах Иду, у всех на виду, и у тех, у бывших, убивших — и ниц падут всей Земли племена! — Как сказано, и вот Она, Истина: Я Есть То А и То Я — начал и концов края — Бывший-Сущий-Грядущий, Держащий Всё Там и Тут«…

Тщательно продуманное стилизованное переложение Апокалипсиса хорошо ложится на современный музыкальный язык, преподавая уроки религиозной философии, делая её доступной молодёжной аудитории. Как и в его переводах из Г. Лонгфеллоу, Уолта Уитмена или Хилара Биллока «Тарантелла»:

«В Пиренейских тех, помнишь, Миранда, мирах — двор средь гор — с виноградной верандой? Но ни вин их смолистых душистый мираж, ни соломы блошиную радость, ни гуляк молодых сбор, заполнивший двор, и ни гулкие мулов погони, а лавиною с гор — вдруг гитар перебор и тот танец-огонь, от орущих в такт орд отлетающий вихрем агоний!… И так бился, так вился тот танец-огонь, то нагой, то в свергающих перьях, и, свой вой вековой проглотил Арагон, вмиг затих, как за каменной дверью…«

Работая над поэтическим переводом, А. Подбелло перевоплощается, становясь автором стихотворения.  И здесь он создаёт зримые звуковые образы, достигая предельно яркой картины: слышны переборы гитар, щёлканье кастаньет, стук каблуков, отбивающих ритм огневого танца горцев Арагона. Здесь гуляет Дионис — бог вина и пляски — в упоении жизнью во всех её проявлениях.

Иноязычные стихи А. Подбелло вводит в систему родного языка, делая их фактом русской поэзии.  Музыкальная звукопись стихов роднит его поэзию с игрой стихийных сил природы: шумом ветра в листве, морских волн, бьющих о скалы…

Сознание А. Подбелло, журналиста, поэта и художника — в содружестве с его супругой и единомышленницей — художником и педагогом — Верой Тюриной, творческой студии «Образ и Слово» отвечает идеалам русского просветительства.

Концепцией студии стал синтез живописного и литературного образов.  Поэт-художник одушевляет мир, подобно скульптору Пигмалиону, оживившему мраморную Галатею, вдохнувшему в неё живую душу… Он воспитывает личности, одухотворяя их своим Светом. Неисправимый романтик и скептик, Александр Подбелло оставил нам в дар своё Слово и свою Душу в стихах нового поэтического строя, но по-прежнему щемящих и проникновенных:

«Так в шелесте легки истории итоги — эпохи ль светло-бледные следы, — Как лепестки, на выдохе, на вдохе слетают лет последние цветы«…

Маргарита Березкина

поэт, историк, член Литфонда

Лиссабон

*АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ ПОДБЕЛЛО — окончил журфак МГУ в 1963 году и позже ЗНУИ, член Союзов — и журналистов, и художников, основатель синтетического направления в искусстве, студии «Образ и Слово» — совместно с Тюриной В.П., автор вдохновенных стихов на её картины, участник многих совместных выставок, каталогов, научный консультант в студийной работе.