Как ни красило утро нежным светом стены нового, сверкающего стеклом и металлом банка на противоположной стороне улицы, как ни ласкали солнечные зайчики лицо лежащего на диване Полуэктова, всё было напрасно. Настроение, отвратительное ещё с вечера, нисколько не улучшилось и наутро. Тишина, стоящая в квартире, словно боялась потревожить апатию, полностью захватившую мозг. И пользуясь отсутствием жены с сыном, которые уже вторую неделю гостили у родных в Кисловодске, Сергей Петрович не торопился вставать.

Прошли те времена, когда по утрам он ощущал заряд бодрости и торопился скорее начать день, полный планов и свершений. Тогда он считал, что сон – зря потерянное время, и спал только в силу необходимости. И даже немного завидовал людям, которые жаловались, что страдают бессонницей. Как можно страдать от того, что жизнь дарит тебе лишнее время, недоумевал он. Время, которого всегда не хватает. Теперь он убедился на собственном опыте, что количество времени ещё не означает его качество.

Сергей Петрович Полуэктов был писателем. Вернее сказать, таковым его считали окружающие, потому что когда-то он состоял в Союзе писателей СССР и довольно часто публиковался в толстых литературных журналах. Теперь и Союза того нет, и литературные журналы уже не те, но знакомые по инерции продолжают называть Полуэктова писателем. А сам он ощущал себя писателем только в те волнующие моменты, когда ставил точку в конце очередного произведения. Тогда он ощущал себя почти всемогущим и наслаждался этим ощущением. Только всё реже становились такие моменты, и всё чаще одолевали мысли о собственной бездарности.

Порой он относил это на счёт общей духовной атмосферы в обществе, порой винил во всём текучку, хозяйственную суету, усталость от обилия малозначительных и нескончаемых занятий. Но это были только поиски причин, поиски, которые не могли никуда привести, потому что, в сущности, были только имитацией поисков истины, защитной реакцией глубоко запрятанного чувства творческой неудовлетворённости.

Отправив жену с сыном отдыхать, Сергей Петрович преследовал сразу две цели. С одной стороны, он хотел удалить родных из Москвы, где в последнее время становилось как-то тревожно, а с другой стороны, думал, что, оставшись один, сможет наконец вплотную заняться литературным трудом. Он взял недельный отгул в МГУ, где вёл у будущих журналистов семинар по зарубежной литературе, закупил кофе, сигарет, продуктов.

Когда-то он мог за ночь написать рассказ. Теперь его планы были намного скромнее: рассказ за неделю. Задуманное казалось вполне реальным. Подгоняло и то, что он уже давно обещал знакомому редактору из «Нового современника» подкинуть что-нибудь новенькое.

Прошло несколько дней. Начало рассказа всё откладывалось. Сергей Петрович разобрал свой литературный архив, занёс в компьютер наброски для будущей большой вещи, которую он когда-нибудь напишет. Отремонтировал текущий кран в ванной, заодно навёл порядок в шкафу для инструментов. В общем, переделал массу полезных дел. И всё это время упорно гнал от себя навязчивую мысль, что, вообще-то, он просто оттягивает момент, когда нужно будет приступить к тому, что, собственно, и было намечено. К написанию рассказа.

Полуэктов убеждал себя, что нет никаких причин для беспокойства. Ведь, в сущности, процесс уже идёт. Неявно, беспорядочно, мучительно медленно, но идёт. Писательский труд нельзя загнать в жесткие рамки плана. Записать мысли на бумагу – это не самое трудное. Куда труднее подойти к этой стадии, создать замысел произведения. Это и есть творчество. А дальнейшее – дело техники. Да, самое трудное – сюжет. Здесь нужно озарение. Сюжет должен захватить душу. Только тогда будет результат. А иначе не стоит и начинать…

Сергей Петрович встал и лениво побрёл на кухню. Заварил крепкий кофе и задумался. О чём писать? Сейчас такое время, что люди читают всё меньше. А если и читают, то по большей части детективы или фантастику. Впрочем, ориентироваться на спрос – последнее дело для писателя. Не важно, что писать. Важно – как.

Машинально Полуэктов достал из холодильника джем, масло, сыр. Приготовил бутерброды, неторопливо позавтракал. Затем, захватив чашку ароматного кофе, прошел в кабинет и включил компьютер. Долго смотрел на экран, положив пальцы на клавиатуру и забыв про кофе. Затем щёлкнул мышкой по ярлыку электронного дневника. В который раз пробежал глазами открывшуюся страницу с колонкой аккуратных записей. Даты были разные, а текст один: «Сюжетов нет».

Сергей Петрович снова погрузился в свои мысли.

Минут через пятнадцать он вздохнул, залпом допил кофе и отправился на кухню мыть посуду. Глядя на струю воды из крана, Полуэктов вспомнил прошлогодний сплав по таежной реке. Вот где он чувствовал, что живёт настоящей жизнью. Их было трое, на двух лодках. И дикая природа. Чистый воздух, чистые мысли. Он не раз потом думал, что неплохо было бы поселиться в таких местах и забыть о московской суете, о вечных склоках, интригах, хамстве, дебильных телеканалах, нахрапистых самодовольных политиканах и зомбирующей рекламе. К сожалению, это только мечты. А на деле он – такое же дитя цивилизации, как и все вокруг. Разве что чуть более склонное к самоанализу и потому вечно сомневающееся в правильности принимаемых решений. Извечные искания: что делать? Куда идти? Кто виноват?

Полуэктов тряхнул головой и ушел в ванную. Принял душ, побрился. Взял с полочки маленький пузырек, на этикетке которого была выведена надпись «Вдохновение». Капнул на ладони и яростно потер их друг о друга. Поднёс ладони к лицу и несколько раз глубоко вдохнул. Минуту постоял с закрытыми глазами, прислушиваясь к ощущениям. Вновь подошёл к компьютеру и долго смотрел на заставку с меняющимися разноцветными геометрическими узорами.

Всё было бесполезно. Обрывки мыслей, обрывки воспоминаний, обрывки когда-то написанных строк сливались в хаотически кружащийся клубок, живущий своей собственной, неподвластной человеку и непонятной для него жизнью.

Сергей Петрович решил проветриться. Благо погода солнечная. Быстро оделся, вышел из квартиры.

На улице Полуэктов столкнулся с жильцом соседнего подъезда, моющим свою машину. Тот отложил тряпку и, поздоровавшись, спросил:

— Что там нового? А то у меня телик сгорел. Ничего не знаю.

— О чём, собственно? – не понял сначала Сергей Петрович.

— Да всё о том же! Коммуняк разогнали? Или всё в демократию играют?

Полуэктов пожал плечами:

— Да я, знаете, политикой не особо интересуюсь. А телевизор вообще не смотрю. Да и что там смотреть – одна реклама. Решил вот прогуляться, развеяться немного.

Сосед недоуменно посмотрел на Полуэктова и снова принялся протирать лобовое стекло.

Метрах в пяти от машины на асфальте неподвижно сидел бульдог в ошейнике и внимательно смотрел на закрытую дверь подъезда.

— Ваш? – спросил Сергей Петрович, чтобы как-то сгладить воцарившееся неловкое молчание.

— На кой он мне? У меня – ройтвеллер. А это Петровых с третьего этажа. На днях в Канаду уехали. На ПМЖ. Ну а собака им там ни к чему. Вот и сидит, ждёт хозяина. Откуда ей знать, что уже не дождётся.

— Да, жаль. Ну, ладно, я пошёл.

— Давай, — буркнул сосед, выплескивая грязную воду под колеса.

Полуэктов неторопливо пошёл по улице, вновь размышляя о сюжете. Может, о собаке написать, мелькнула мысль. О собачьей верности. Хотя нет, после Джека Лондона сказать здесь нечего. Впрочем, Троепольскому удалось. Я бы, наверное, тоже смог. Но не сейчас. Может потом, когда будет больше времени. Так о чём же? Хорошо было классикам: они жили в такое время, когда сюжеты прямо валялись под ногами. Время великих перемен, время крупных потрясений. А сейчас? Как сказал поэт: «Мы живём в какое-то безвременье…».

Он свернул на Мантулинскую и пошёл по направлению к набережной. По привычке зашел в книжный магазин, постоял у полок, заполненных разноцветными глянцевыми томами. Вспомнил книжный голод восьмидесятых, когда книги раскупались практически сразу после поступления. А теперь продавцов, что-то оживлённо обсуждавших у телевизора, было намного больше, чем покупателей. Сергей Петрович полистал роскошное издание Шекспира, но, взглянув на цену, осторожно поставил книгу обратно на полку.

Вышел из магазина и зашагал дальше, рассеянно провожая взглядом проносящиеся по дороге грузовики с военными, автобусы с зашторенными окнами и группы накачанных молодых людей с одинаковыми каменными лицами, целеустремлённо движущихся к центру.

На набережной дул холодный ветер, а на другом берегу реки Полуэктов заметил много бегущих людей. Видно, опять разгоняли какой-нибудь митинг.  Политика! И когда люди поймут, что ими просто манипулируют. Умело используют чувство стадности, веру в доброго царя, в идеалы демократии.

Демократия! Само это слово сделали своей противоположностью. В устах обывателей оно превратилось почти в ругательство. Вот тоже хорошая тема для исследования. Проследить в истории человечества, как хорошие идеи извращаются до неузнаваемости. Как гипноз правильных слов заставляет не замечать самую очевидную ложь. А ведь из всех стран, считающихся демократическими, пожалуй, только Швейцария имеет на это право. Страной управляет федеральный совет из семи человек. Все важные решения принимаются только всенародным референдумом. А у нас? Народ как дубина в руках политиков.

А люди всё верят. Верят, что и от них что-то зависит. Убедившись в очередном обмане, прозревают, чешут в затылке, ищут виноватых, и всё начинается сначала. Верили и тогда, когда голосовали за то, чтобы в России ввести пост президента. Чем Россия хуже других республик?

А ведь совсем немного ума было нужно чтобы понять: это первый шаг к гибели. Власть – самый страшный наркотик.  Жажду власти утолить невозможно.  И удельные князья-президенты непременно растащат страну на куски. Но верили, что этого не произойдёт: ведь народ проголосовал за сохранение Союза.

Верили и тогда, когда выбирали Ельцина. Не за умные речи, не за дальновидные планы. А единственно за то, что он казался не похожим на других партократов. Он пришёл к власти под маской борца с привилегиями, под флагом сокращения номенклатурной опухоли, разъедающей страну. И получив власть, первым делом увеличил и число привилегий, и число чиновников. И всё это по воле народа и для блага народа.

Люди верили.  И тогда, когда защищали Белый дом от «угрозы» со стороны марионеточного ГКЧП. И тогда, когда народу указывали, где искать очередных виновников всех бед. Верили. И продолжают верить разным чубайсам, гайдарам, немцовым, бурбулисам.

И что самое противное, верят не только простые одурманенные люди, но и интеллигенция, которая, вообще-то, должна думать по определению. Но ведь верят и выступают в поддержку высокопоставленных подлецов. Или притворяются, что верят, преследуя какие-то свои цели. Но тогда ещё противнее.

Что за ужасная судьба у России. Вот о чём надо писать. Вот на что открывать людям глаза. Вроде всё просто. Но ведь глаза можно открыть тем, кто хочет видеть. А видеть правду хотят далеко не все. Это довольно-таки страшно, видеть правду. Гораздо спокойнее видеть то, что удобно принимать за правду.

Полуэктов горько усмехнулся и вздрогнул, услышав выстрелы. Это были уже не пистолетные хлопки или автоматные очереди, которые периодически доносились и раньше. Это были орудийные выстрелы.

Салют? В честь какого праздника? А, впрочем, в Москве теперь каждый день какой-нибудь праздник. Как пир во время чумы.  Эх, бросить бы всё и действительно уехать в Сибирь. Подальше от этой мишуры. От всего этого безумия.

Сергей Петрович живо представил бревенчатый дом на берегу реки. Запах кедровых шишек, треск поленьев в печи, утренний туман и пенье птиц. Свежие ягоды, свежее молоко, свежая рыба. Жена в кресле-качалке среди цветов перед домом. Сын со связкой пойманных хариусов. И сам он за письменным столом у открытого окна. Свежий ветер налетает с реки, и свежие мысли льются на бумагу.

Порыв прохладного ветра и в самом деле налетел с реки, бесцеремонно вернув писателя в реальность. Полуэктов поежился, и его мысли вдруг сделали поворот на сто восемьдесят градусов. Ясно припомнился холод по ночам, когда они с друзьями выползали из палатки и грелись у костра, мучительно ожидая наступления рассвета. И это в августе. А что зимой? Разыгравшаяся фантазия услужливо подсунула картины чадящей печи, засыпанного снегом крыльца, больного сына и хлопочущей вокруг его постели измученной жены. А летом? Тучи гнуса, комары, клещи. Бездорожье. До ближайшего метро как до Луны.

Нет, писатель всё-таки должен жить в столице. Постоянно держать руку на пульсе страны. Иначе оторвешься от народа. А вот он, народ. Бежит по улице, и ведь каждый человек – это целый мир. Интересный, загадочный, неповторимый. И чтобы понять его, писатель должен жить его жизнью.

Бегущая толпа налетела на Полуэктова, закружила его и потащила с собой. Чтобы не упасть под ноги бегущим, он волей-неволей вынужден был принять участие в общем движении. Испуганные крики, плач, мат кружились над головами. Сзади слышались выстрелы и гудки машин.

Постепенно Полуэктову удалось выбраться на правый фланг и свернуть в первый попавшийся переулок. А дальше он уже спокойнее стал уходить дворами от этого кошмара.

По дороге попалось несколько павильонов, возле одного из которых расположилась группа коротко остриженных юношей, одетых в черные куртки. В руках у них были бутылки с пивом, которые они как по команде опустили, заметив приближающегося Полуэктова. Ему стоило большого труда удержаться от невольного желания ускорить шаг.

Однако он взял себя в руки и довольно спокойно прошел мимо под пристальными взглядами оценивающей его компании. И только свернув за угол, он с облегчением вздохнул.

Внезапно он почувствовал себя усталым и опустошённым. Тут же само собой возникло решение, что на сегодня прогулок достаточно. Купив в подвернувшемся магазинчике хлеба и бутылку водки, Полуэктов поспешил домой.

Во дворе было пусто. Только возле двери первого подъезда, положив голову на лапы, лежал бульдог.

Сергей Петрович отломил кусок батона и положил возле собаки. Бульдог тоскливо взглянул на Полуэктова и отвернулся.

Дома Полуэктов рухнул в кресло и закрыл глаза. Тяжесть и пустота каким-то образом мирно уживались в душе. Не хотелось ни о чём думать. Но мысли совершенно не считались с желаниями Сергея Петровича. Они возникали, менялись, дробились и, наконец, исчезали неизвестно куда.

Сколько просидел Полуэктов неподвижно, думая ни о чём и обо всём сразу, он и сам не знал. Наконец он поднялся, подошёл к включённому ещё утром компьютеру и сделал в дневнике очередную запись: «4 октября 1993 года. Сюжетов нет».

Затем аккуратно отключил компьютер, налил стакан водки и залпом выпил.

Валерий Румянцев