Рваная тельняшка Васко да Гамо, или Вагон прокладок от Procter & Gamble

«Все эти ваши современные художники – обыкновенные паразиты!»

Вот оно, преимущество жизни в свободном мире…

М.Кантор (ред. — на фото слева)

Владей собой среди толпы смятенной.

Киплинг

Все эти жалобы, экстазы, взрывы смеха,

Богохуления, Te Deum, реки слёз,

То – лабиринтами умноженное эхо,

Блаженный опиум, восторг небесных грёз!

Бодлер. Маяки. Пер.: Эллис.

«Сломанная машина (огромный ржавый мотор, больное сердце корабля) занимала большую часть помещения и выглядела как гигантский сундук, из которого там и сям торчат рычаги и колесики. Стоял сундук посередине и использовался как большой обеденный стол».

Начну с конца, как говорится. Что представляет из себя текст, о коем пойдёт речь.

Честно: предыдущий канторовский «Красный свет» я до конца вытянуть не смог. То ли слаб интеллектуально, то ли юмора не хватило дотерпеть. Хотя юмором там и не пахло. В отличие от рецензируемой книги.

«Вот это моё!» – воскликнул с первых же по-волошински «акварельных», аккуратно-неторопливых «солнечных» мазков.

Тем более что как блестящего графика, живописца, искусствоведа, да и беллетриста-публициста знаю Максима Кантора великолепно! – многие из его вещей: прозаических зарисовок даже вызубрил наизусть. Просто одну пору пытался составить сборник из его полемических заметок – острых, глубоких, ярких! – периода крайней активности в соцсетях. Но не вышло… – да и не в этом суть. (Хотя палубный хронометр тикает, стоимость дневников растёт.)

А суть – в бесконечных аллюзиях, аллюзиях, аллюзиях…

Тридцатилетняя война 17 в., Робинзон Крузо, Древняя Греция, римские императоры, непредвзятый «софист» Камю, Калигула – прото-люди из пещерных прото-времён. Экстраполированные в вечность неизбежных вопросов: «Империя сизифов, управляемая Калигулой… В какой момент имперская власть становится сизифовым трудом?..» – Похожих императивов, не требующих разрешения, сонмы. Но есть и те, которые ответа требуют.

Незримо-тонкий юмор Домье. Самоирония, колоритные сюжетные линии. В общем, ван Остаде, Питер Клас, Санредам, Терборх – все малые, и тем милые, голландцы в одном флаконе. Прикрытые накидкой Рембрандта с неизменно вангоговской оторочкой: «Близость холодного северного моря, катящего тяжёлые волны, повлияла на характер домов: они сжались в тесную шеренгу, плечо к плечу, чтобы согреться под ледяным ветром. Мы дошли до дома номер тринадцать, всё было в точности так, как нарисовано на картинах Яна Стена; он, судя по всему, был парень наблюдательный. Кривая дверь впустила нас в прихожую, и сразу – косые ступени лестницы», – «по-голландски» скрупулёзно выписан интерьер вступления к роману. (Молчу про вермееровскую кристаллизацию в изображении внешности героев: «Допустим, входит толстый человек. Он не скрывает своей грубой жирной природы именно потому, что духовно он чист. Так понятно? <…> Живот – это парус свободы в океане лицемерия. Жир дан, чтобы согреть искреннее сердце».)

Впрочем обмолвлюсь, «Красный свет» – в некотором роде политический памфлет, как его прозвал достопочтимый литературный критик Виктор Топоров. Я же – критик точно не по данной теме! – не политический я, увы. (Хотя без политики здесь, разумеется, не обошлось. В виде сардонического экзорцизма.)

И представляете, дорогие друзья, насколько я был рад, когда Максим Карлович выслал мне произведение, прямо-таки елеем стёкшее на душу! Тютелька в тютельку соответствующее моему настроению – как собственно культуролога. И думаю, его настроению тоже – как давнего приятеля, давнего автора наших с Глебом Давыдовым «Перемен.ру», давнего сугубо дружественного, – но чрезвычайно беспристрастного(!) и нетерпимого к провокациям, – оппонента и одномоментно беспрекословного моего учителя в плане изрядно пунктуального и по-философски скрупулёзного отношения ко Всемирной истории искусств. Почётного члена оксфордского колледжа Пембрук (Honorary Fellow of Pembroke College, Oxford), почётного академика Российской Академии художеств.

Но приступим…

«Живопись на корабле – отчего бы нет?» – очерчивает автор фабулу романа. В котором русского художника, – с намёком на автобиографичность, – приглашает на почти двухмесячное морское бьеннале внезапно разбогатевший любитель прекрасного. Женившийся на питерской девушке Саше. Не придумавший ничего лучшего, как на свалившееся с небес приличное состояние купить списанный в утиль корабль. Причём списанный в 1917 году!

Судно принимало участие в боях Первой мировой. Следом – пробоина, сломан двигатель. Но это же дом! – восклицает хозяин судна, всю жизнь жаждущий тёплого гнезда. Ведь шлюп гораздо ценнее, чем однокомнатная квартира на окраине Амстердама, каковую, в принципе, мог бы он себе позволить на приобретённое наследство.

Кстати, когда автор выводит на авансцену капитана шлюпа – Августа (аллюзия на «отца отечества» Октавиана Августа), – и когда становится понятно, что впереди светит отнюдь не сладостно-знойное путешествие, мне на ум пришла фраза из Дж. Барнса: «Мужчина на белом коне – это конечно, очень мило, но кому придётся убирать навоз?» – «Есть кому убирать!» – восклицает автор, хитро́ прищурив левый глаз, будто собираясь сделать очередной штрих на холсте. Там, на затерявшемся в Атлантике острове, взмахнув кистью посреди безлюдного пляжа – напротив внушительного размером мольберта. Вот-вот начатого.

Итак, герой-художник с женой и ребёнком – на Корабле.

Сразу отметим: радужные грёзы о томном путешествии на большой богатой яхте быстро испарились при знакомстве с неутомимым создателем, инициатором безумного проекта «королём» Августом: корабль оказался древней ржавой скорлупой, какой-то хиппарской мечтой, наполненной фриками из подворотен гершвиновского Гарлема, единственно что голландского изводу. Правда, мечтой, насыщенной мелодиями… – негритянским хоралом, джазом, фанком, всем чем угодно, только не тоской и унынием. Без достоевщинки, так сказать. Хотя и она там-сям выглядывает из ржавых протёкших щелей утлой посудины.

Тут вам и музыкант, и театрал, по совместительству плотник, и профессор Оксфорда – хедхантер. Одним словом, натуральная интеллигенция, может, в каком-то эстетическом ракурсе спустившаяся с небес (в каком-то онтологическом – поднявшаяся: марихуана однако…). Но в любом случае – интеллигенция, богема, хоть и бывшая! – так или иначе готовая осуществить матросские обязанности: бухгалтера, повара, чернорабочего – с личностными оговорками естественно. Причём разговаривающая друг с другом на неком эсперанто – лингва франко. Поскольку коллектив интернационален: немцы-сербы, русские-евреи, итальянцы-французы.

В многонациональном жанровом зерне повествования, – М. Кантор и затягивает смысловой узел.

Тем не менее, неудобоваримое буйство красок и характеров не успокаивает семью главного героя. Корабль и его народ очевидно были гиблым делом…

В памяти возник беляевский остров погибших кораблей: «…я ведь приехал рисовать – ехал в круиз на океанской яхте, и вот одного дня не прошло, как уже таскаю мешки с какао-бобами в амстердамском порту. Я же хотел в каюте морские пейзажи рисовать… Эволюция мечты меня потрясла!» – изумляется приглашённый на судно Художник.

Но главный герой – оптимист: «Вдруг поверил, что корабль легко построить. А что тут невозможного? Можно построить! И корабль поплывёт. Ведь основа – есть! Вот, стоит на воде огромный железный остов, покачивается на волнах, не тонет – что ещё нужно, чтобы поплыть? Мачты поставить, палубу постелить. Машину отремонтировать. Паруса ещё нужны. Это что, большая проблема? Это даже проще, чем написать философию истории. Были бы руки, были бы мозги». – И они все вместе: поэты и философы, – ругаясь и споря, мирясь и ссорясь, – строят корабль.

Тут Кантор садится на испытанного своего конька: коммунизм-социализм, капитализм-либертарианство, пролетариат-угнетатели. И вновь всё в одном флаконе: на Корабле. Ставшем дантовским символом интеллектуализированной чистоты. Подобно былинно-странной, очень знакомой нам державе.

В конце седьмой главы звучит зловещий горн: «Сталин!!» И покатилось…

Вообще тоска по Сталину загадочное чувство, – подчёркивает Максим Карлович на страничке в фейсбуке, будто исподволь комментируя жгучие дебаты героев из книги: – Что-то навроде тяги к суициду.

Любопытно, – спрашивает он читателя, – что сделал бы Сталин с членом Политбюро или, предположим, с первым секретарем горкома, имей сей персонаж (в эпоху холодной войны – и даже местами открытых боевых действий) квартиру в Париже и зарплату в сто тысяч долларов/мес.?

Или что Сталин сделал бы с министром-миллиардером, возглавлявшим в прошлом ОПГ (ну, скажем, банду Чёрная кошка), а потом вступившим в партию и возглавившим теперь отрасль промышленности? И как бы он реагировал на патриотического радио-, телеведущего (ну, допустим, Левитана), летающего на уикенды в жарко-итальянское виноградное шале.

И что бы он сделал с президентом (допустим, Калининым), если бы личный приятель Калинина покупал виолончели за два миллиарда долларов, когда в стране инфляция 50% и больницы закрывают. Занятно, как бы себя повёл вождь?

Но продолжим…

Оказывается, в момент, когда очарованное обещаниями землячество усиленно работает, – один из членов команды втихаря спёр со шлюпа центровое – штурвал. После чего извергается вулкан эмоций, взрывая невообразимую бучу мнений! «Югославия, Балканы, Сербия, борьба, свобода!» – несётся с подмосток разворачивающейся драмы. (Ведь хищение штурвала, – ценнейшей и нужнейшей детали, – надо как-то непременно оправдать.)

Своровавший лживо, но пафосно утверждает, дескать, штурвал – его кровный артефакт. И обезумевшая от явного, но цветастого вранья толпа, собравшаяся на причале, ему верит и вторит. Оттого что он оборачивает тривиальную кражу в расписной актёрско-поэтический тулупчик, крича во всю глотку, – как умалишённый, – о своей правоте. Всеми правдами и неправдами аргументируя, что именно он – хозяин штурвала. Он! Другого быть не должно!! В доказательство приводя… любовь к ругаемой и всеми атакуемой отчизне: в данном случае – апокрифичной Сербии.

…Затем лживый пройдоха как ни в чём не бывало возвращается на Корабль. И ему никто ничего не в силах сказать. Потому что – бесполезно. Потому что штурвал украден для высшей якобы идеи о гипотетической якобы свободе гипотетической родины. Идеи, которую тут же подхватили массы, – околдованные диким шоу (байкеров не хватает!), – слухом не слышавшие ни о никакой идее. А только лишь звонкое бряцание лживых слов, фраз, призывов и пленительных до посинения придурковатых лозунгов.

Но и остальные обитатели судна не лучше. (Там дофига чего утащат, – шепну по секрету.)

Пока все истязали себя диспутами о равновеличии исполнения желаний, Музыкант взял и пропил якорь: и честно в том признался. Что нисколько не умаляет его вины, но извлекает из недр прото-сознания мерзкий, гнусный вид оправдания: типа он подлец несомненно, – но свой, «честный» подлец. Итог: живи, бродяга!

Капитан же, вместо того чтобы выбрать минуту и раздавить гадин властным сапогом, рассуждает о божьих деяниях и о том, как сохранить людям богом дарёные черты. Разрешив жуликам и дальше обретаться здесь и даже готовиться к концерту, точнее, спектаклю: нынешней версии «Дон Кихота Ламанчского». (Всё перевёрнуто с ног на голову – жульё играет Дон Кихота!) Который принесёт какие-то деньги для дальнейшего строительства.

Капитан, несчастный, ещё верит в успех…

Неистовая фантасмагория противоположностей сопровождается любимейшими авторскими, со времён «Учебника рисования» и далее в романах, рассуждениями о смысле жизни в искусстве и вне его. О смысле собственно искусства и его отражения – антиискусства, авангарда. Заключающихся в невероятных формах человеческого самоутверждения – под маской политического релятивизма.

Надо сказать, серьёзные дебаты – от низкого к высокому: от тайного к яви и наоборот – команда затевает постоянно. В том заслуга «короля» Августа: он собрал настолько разных персонажей, что они не могут не полемизировать.

По ходу повествования Кантор даёт первую разгадку галлюцинативного действа пьесы.

Босх. «Корабль дураков». Парусная лодка, стоящая на лужайке и никуда не плывущая. Команда шумит и митингует. Один колотит по кастрюльке. Другой снял штаны и размахивает ими. Вывод примитивен: вам хочется законов, придуманных неразумными, душевно больными людьми? Извольте, господа!

Извольте думать, сопоставлять, сравнивать. И всё поймёте сами. А корабль дураков идёт дальше… Вернее, пришвартованным пугалом торчит на месте.

Постепенно зрителю открывается вторая разгадка.

Корабль – остров вне цивилизации. Остров Утопии, – где светло и чисто. (Увы, не наяву.) Утопия подразумевает в себе сегодняшнюю Европу, без диктаторов, империй и тоталитаризма. Объединённую волей и желанием свободных людей.

Неожиданно возникает понимание, что Европа может погибнуть! И погубит её – жадность.

Капитан Август решает спасти Европу, не менее, – возродить этику труда, помочь неимущим, пропащим, убогим, сирым. Чтобы бедные честно работали и строили себе жильё (в сюжетной страте – Корабль). В том глобальный тезис Капитана. В этом парадоксальный тезис Кантора.

Пусть корабль-дом растёт как дерево. Он будет приглашать, зазывать новых и новых беженцев – и каждая пара рук будет руками ремесленников. Беженцев лишних не бывает, ведь любой из них, не исключено, – квалифицированный рабочий. Корабль скажет тому, кто придёт: строй комнату для себя и ещё одну для тех, кто немощен и стар.

И так, общими усилиями, Корабль превратится в огромный город бедняков-мастеров. В ремесленнический город. В непреходящую мужицкую, раскольническую скорбь по потерянному раю – осуществлённую утопию. Вольное Беловодье А. Платонова – Вечный‑Град‑на‑Большой‑Реке!

Кантор, – совсем как литература 1920-х гг., литература гражданской войны, – вкладывает исконную правду в уста своих героев, потому что произнести самому это было невозможно! За неуёмное «выпячивание» полегли-пострадали сонмы – Волошин, Андреев, Маяковский… Тот же Платонов. Тот же Мандельштам.

– Вы ревизионист марксизма?

– Ты против демократии? А свобода самовыражения как же?

– …А Энди Уорхолл. А права человека?

– Ты против рынка? Как быть без рынка.

– Против социализма?

– А я предупреждал вас!..

– Считай, что мечты сбываются. Дарю тебе контейнер прокладок Procter & Gamble!!

– Тебе-то деньги зачем? – в сердцах спрашивает Музыканта профессор-англичанин.

– На музыкальные инструменты!

– Какие ещё музыкальные инструменты?! Банки из-под кильки…

– А я, может быть, виолончелью интересуюсь.

Реминисценции… реминисценции… реминисценции…

Смех превращается в интенсивное движение ума. Слышно, как у читателя проворачиваются шестерёнки в мозгу, когда Художник в стремнине спора вспоминает картину «Жнец» Ван Гога, – которую тот трактовал образом освобождающей Смерти. Почему? – недоумевает публика. Есть дела поважнее, чем творчество, – отвечает автор. Такие как долг республиканца, долг Человека с большой буквы, долг родителя, сыновний долг наконец – жатва Господня. «Смерть – избавление!» – вытаскиваем мы из экзистенциального трюма Льва Толстого.

…Художник, собравшийся в круиз на океанской яхте в компании миллионера с причудами, грезил о бокале белого вина под палубным тентом.

Получил – доисторический платоновский Корабль-государство, где у каждого члена команды абсолютно свои частные планы, несхожие с его. Абсолютно у всех. Мало того, эти планы – ну совершенно не совпадали с капитанскими!

Дальше вспыхивает реально крутой детектив: измена, подстава, заговор; вторая жизнь, второе дно Корабля, нереальное, фантастическое, страшное; семейная трагедия. И… Корабль…

Отчалил? Разворован? Утонул?!

Ребята, если всё расскажу – автор меня убьёт. Хотя я и так перестарался…

Ну, разве что последняя подсказка.

Феллиниевский фильм «И корабль плывёт». Где изображён океанский лайнер, символ предвоенной Европы, некий намёк на «Титаник» – иллюстрация к работе Шпенглера «Закат Европы» одновременно. «И пришла Смерть – и вдруг стало темно…»

Посвящение к роману следующее: «Эрику Хобсбауму, который обещал мне показать карту острова сокровищ, а потом взял и умер». – В сопроводительной корреспонденции М. Кантор добавил: «…Но там, понимаешь, Фунт, про европейское единство и интернационализм говорится. Надо чтобы поняли».

– Надо чтобы поняли… Надо чтобы поняли… – повторяю я в полной прострации, распутывая клубок безбрежных смыслов. В уверенности, – будто понимание зависит непосредственно от меня. Мол, уж кто-кто, но наш-то русский читатель обязательно поймёт книгу и оценит. Оценит и примет – как никто другой. Уверен: примет! Тем более что от меня это нисколечко не зависит…

P.S. Да, и в заключение. Азарт, он же «Принц Савойский» в стародавние времена, – название крейсера. Бывшего ранее австрийским, завоевательским. Сродни Утопии Томаса Мора: государству пролов, идеологов и торговцев. В отличие от утопических поэтов, стражей и философов Платона. Перекликающихся друг с другом с бодлеровских маяков:

Это пламя и плач, богохульство и credo,

Становились отравой, как наш алкоголь,

И борцов никогда не венчала победа,

Но в несметных сердцах унимали вы боль.

Перевод: Гелескул

Что объясняет финальная ремарка: «Перед вами машина, – вышел на авансцену Капитан. – Это идея, это содержание нашего корабля. Она жива, наша машина. Только кажется, что машина сломана. Идею нельзя истребить. Просто машина давно не работала. Если механизм почистить, смазать маслом, восстановить детали, то машина заработает. И тогда корабль поплывёт!» – Аллюзии, аллюзии, аллюзии…

Или мне уж мерещится?

Игорь Фунт