У меня очень подозрительная для самого меня вера. Что будущее человечества – новый коммунизм. От старого отличающийся тем, что проакцентировано одно слово, в старой формуле существовавшее тоже, но не проакцентировано: «каждому – по РАЗУМНЫМ потребностям». Так новый коммунизм отмежёвывается от старого, ориентированного на неограниченный материальный прогресс. Тот, оказывается, — Римскому клубу это открылось ещё в 70-х годах прошлого столетия, — несёт человечеству смерть от перепроизводства и перепотребления.

Это одно приводит в содрогание большинство людей, кто реагировал на такую мою веру, когда снисходил до комментирования её так, чтоб я это узнал.

А это ещё не всё.

Чем заниматься, если не материальным успехом?

Духовным совершенствованием.

А оно возможно только жизнью в искусстве. Творцом или сотворцом, потребителем творений творца. Там, в искусстве, есть такое неприкладное искусство, которое занимается общением подсознаний автора и восприемников по сокровенному поводу. Оно испытывает непосредственно и непринуждённо сокровенное. То есть до глубины души проникает. Отсутствие страстей в жизни из-за отсутствия стремлений успеха восполняется, мол, глубиной переживаний от условности, каковой является искусство.

Это очень слабое место моей веры.

Чёрт знает, не заскучает ли человечество.

Как будет с любовью, я и задумываться боюсь.

Нет, я знаю о непреднамеренных экспериментах, которые ставила жизнь, лишая людей перспективы неограниченного материального прогресса. Например, — это несколько веков тому назад было, — когда случались кораблекрушения, и спасшиеся мужчины и женщины оказывались на необитаемом острове. – Социальность быстро деградировала до отношений доминирования в стаде. В пределе в живых оставался один мужчина, и все женщины становились его гаремом.

Может, мирный переход всем человечеством к новому коммунизму произведёт такое длительное впечатление, что отношения доминирования никогда больше не возродятся. Не знаю. Может, достижение индивидом такой редкости, как взаимная любовь, не будет больше рассматриваться в категории успеха. Так меня тем более заботит, не заскучает ли человечество без страстей насчёт успеха.

Не станет ли жизнь серой? В смысле – непереносимо серой.

А я ведь не без серости вижу дорогу в новый коммунизм. И на той дороге Россию я вижу впереди планеты всей. Потому что ей, — может, и единственной, — ментально присуща недостижительность (так, негативно, называют это свойство либералы, ориентированные на неограниченный материальный прогресс: прогресс-де на то и прогресс, что обеспечит неумирание человечества при любом большом уровне производства и потребления). То есть за либералами – яркость, за традиционалистами – серость.

Тут я вспоминаю о помянутом выше неприкладном искусстве (в котором все будут купаться), а ведь переживание ЧЕГО-ТО (в виде недоосознаваемого вдохновения у художника и в виде катарсиса, тоже недоосознаваемого, у восприемника) – этого ОГО что, а никакая не серость!..

То есть надо, чтоб уже на пути к новому коммунизму вдохновлённые этой идеей художники-традиционалисты не осознавали свою идею (не могли б словами передавать, что они намерены выразить).

Пусть художники-либералы скатываются в прикладное искусство…

А то я предлагаю понимать, как призванное усиливать знаемые переживания. (Подсознательное для этого не обязательно.) – Например, новая песня Макаревича (слушать https://www.youtube.com/watch?v=_JT9nSg0uQQ):

Разговор с соотечественником

Ну, ещё по одной? И отправимся спать. Чтой-то нынче нерадостно пьётся. Не врубай только «ящик». Там *рочат опять. Что же ночью-то *укам неймётся…   Вот, налей и скажи мне, что за *ерня? Год промчался, и что с нами стало? Да у тебя ж самого, под Херсоном родня; Но чего-то тебе не хватало…   Мы, в Сочах, «засандалили» всем в полный рост, И — планета нам рукоплескала! Мы почти дотянулись рукою до звёзд, Тут, нежданно, шлея попадает под хвост — Ну, кому тут, чего не хватало?   Я и сам, по Гурзуфу гулял, и не раз — Юный, пьяный, с друзьями своими. Помню — в море какашки, в стакане «Кавказ». Ну, чё ты забыл в этом Крыме?   Только, только зажили, спокойно в стране… Как страны показалося мало. И вот, теперь: я в говне, ты в говне, — все в говне! Ну, чего тебе, *лять, не хватало?! Февраль, 2015.

Тут я вынужден отвлечься на проблему. Исключительно мою проблему. Все остальные не хотят согласиться со мной, что неприкладное искусство творится подсознательным идеалом. То есть в душе-то согласны. Но ждут, чтоб это кто-то авторитетный признал. А не признаёт никто авторитетный. И – как бы и нет моей правоты. Плюс это ж такая муть – подсознательный идеал. Когда подсознательное обеспечивает любое осознанное, вроде, действие.

Вот хотите эксперимент над собой? Только надо, чтоб вы помнили что-то из школьного английского. Читайте вслух:

PENSIL

PEN

BUS

BOP.

Никто не прочтет четвертое буквосочетание по-русски. На втором-третьем слове в человеке уже успевает выработаться так называемая установка. В данном случае – установка на латинский шрифт. Человек не осознает ее, но она есть. И опыт с четвертым словом ее обнаружил.

Вообще же отчленить подсознательное от осознаваемого трудно. А как отчленить подсознательный неидеал от подсознательного идеала?

Вот Макаревич что: не осознаёт, что Россия может быть или великой страной (как привыкла быть такой вот уж лет 500) или вообще не быть Россией? Какой – не собою – она себя и чувствовала с подачи Горбачёва… Даже либерал Ельцин разрешил Евкурову сделать марш бросок сводного батальона ВДВ РФ в Приштину. «Для обозначения Россией своего присутствия в мировой политике, а также для обеспечения собственных геополитических интересов в Балканском регионе» (Википедия). Даже либерал Немцов с насмешкой сказал сербам, что он бы насобирал им миллиард долларов, чтоб они не выдавали Милошевича трибуналу. Он что, Макаревич, не русский? По духу, если не на 100% по крови… Западник он, в смысле – не славянофил? У него что: в подсознании идеал приобщения России к либеральным ценностям пусть и перерождением России в нероссию? И вот этим идеалом и движимо сочинение песни-отказа от Черноморского флота (ибо тот становится ничем без базы в Крыму): «страны показалося мало»? И никакое это не воспевание знаемого переживания: стыда перед так называемыми цивилизованными странами за аннексию Крыма?

Я без всякого основания считаю, что Макаревич наивный западник, не додумывающий, что вековечная цель Запада ликвидировать Россию как особую цивилизацию.

Нет. Основания есть. Он так любовно применяет русские искорёженные словечки («Чтой-то», «в Сочах»), мат и фразеологизмы, что ясно что он русскость любит. Даже с недостижительностью («в море какашки», напиток «Кавказ»), что ясно, что он не додумывается до трагизма собственного западничества, доведённого до принципиального конца.

На этом отвлечение кончается.

Пусть художники-либералы скатываются в прикладное искусство. И можно только погоревать, когда в него скатывается художник-традиционалист. Например, Салават Щербаков.

С ним у меня подобные сомнения, как с осознаваемостью/неосознаваемостью Макаревичем своего вреда России.

Щербаков осознаёт всемирно-историческую ценность для спасения человечества недостижительности в российском менталитете?

Сделаю новое отступление.

Я – хотите смейтесь, хотите нет – пытался до руководства страны донести идею ПОКА-модернизации: чтоб внесли в Конституцию РФ в качестве национальной идеи. Надо-де каждую инновацию снабдить паспортом, в котором бы указывалось, насколько она приближает конец света. И – броситься всем народом осуществлять эту ПОКА-модернизацию. В мире ж ценят успех (как ценят успех автомата Калашникова). Вот и надо завоевать авторитет в мире на ниве успеха. Звоня непрерывно, что грядёт конец света, и мы – против смертельного прогресса и за спасительный застой. Нас, ставших авторитетными, послушают все на свете и перейдут мирно в новый коммунизм.

Понимаете, почему задумка Щербакова скульптурно-архитектурно прославить Калашникова тронула меня до глубины души. – Идея мирной смены общественного строя (Зла-капитализма) на планете (победа Добра) через оружейную славу России…

Само пятиклассное образование Калашникова годилось – недостижительность некая. Для чего годилось портретное сходство персонажа, отражавшего эту (семнадцатый ребёнок в крестьянской семье) недостижительность – доброе русское лицо.

Но стоп. Это ж уже «в лоб», получается. Точно, как в новейшей песне у Макаревича. Никакое не неприкладное искусство, а вполне себе прикладное – воспевающее мессианскую роль России, спасительницы мира.

Тогда, в пику, ожидаешь противоположного типажа – интеллектуала Эйнштейна, открывшего дорогу к изобретению ядерного оружия, но выступавшего против его применения (ядерное оружие и впрямь пока сыграло роль тормоза, не дающегося разгореться третьей мировой войне). И чтоб был этот интеллектуал низведён до нижайшего уровня – воспевания абы какой жизни, как импрессионизм это делал.

Вот это – пример по намерению (к 100-летию Эйнштейна создан – восславить) прикладного искусства, прорвавшегося в категорию высшего, неприкладного.

Автор использовал биографию (учёный, живя в одиночестве, чтоб упростить себе быт, например, отказался от белья, чтоб его не стирать, не отнимать время от раздумий о физической картине мира) и воспел абы какую жизнь, как это делали импрессионисты. Причём перещеголяв их. Те брали совершенно никчемную натуру для выражения такой ценности (проституток, например). А Эйнштейн скромно говорил, что не он, так другой открыл бы то, что открыл он. Сводил себя к нулю. И жил в бытовом отношении, как бомж.

«Отличительной чертой импрессионистических скульптур является неоднородность поверхности. Независимо от того, из чего сделана скульптура, она кажется шершавой, мягкой, незавершенной, как будто скульптор только еще начал очерчивать облик героя, но почему-то остановился, не отшлифовав его до конца. Такая поверхность создает причудливую игру света и производит впечатление ожившей материи» (https://sites.google.com/site/iskusstvosk5/home/urok-no10).

Материя – это не личность, а нечто намного более низкое. Чуете ту самую недостижительность? Спасущую мир, как уже, можно сказать, спас мир Эйнштейн: боязнью всех начать третью мировую войну.

Для абы какой жизни снижено и расположение скульптуры.

Всё – через наоборот. Яркий признак художника. (Я имею в виду испытателя сокровенного мироотношения, а не усиливающего знаемое чувство, когда и за художника считать не хочется – того же Макаревича и Щербакова).

Вот, чего достиг Щербаков своим воспеванием-возвышением простоты Калашникова.

Какая-то поразительная нечуткость у этого Щербакова:

«Многие хотели, чтобы Калашников был без оружия, но мы сделали так, что автор смотрит на свой автомат, как на произведение искусства, например, как на скрипку Страдивари», – рассказал скульптор»  (https://msk.newsru.com/article/20jan2017/kalash_may.html).

Но получилось-то что?

Получился человек, сейчас изготовящийся к стрельбе по зрителям. Его доброго лица на такой высоте не видно.

Щербаков сделал памятник Добру, которое с кулаками, так сказать.

«Фоном памятника станет композиция с архангелом Михаилом – небесным покровителем Калашникова – поражающим дракона.

«Он побеждает зло, которого сейчас в мире много, и оно показывает свой оскал и зверство. Его копье, поражающее дракона, – это символ автомата Калашникова, который делался для победы над злом», – сказал агентству «Москва» Щербаков» (Там же).

Ни о каком мирном переходе к новому коммунизму не пахнет. Я зря расфантазировался о Щербакове как моём единомышленнике. Он оказался вполне себе воспевающим экстремистское православие времени сочинения Апокалипсиса, прототип молодчиков, угрожающих кинотеатрам, показывающим «Матильду».

Это такое же, как и у Макаревича, прикладное искусство, искусство низшего сорта.

Соломон Воложин