7 ноября 2017 года в России был отмечен столетний юбилей великой Русской революции. Отмечался он по-разному. Коммунистами и многими представителями старшего поколения – как праздник, либеральной элитой – как позор, Русской православной церковью —  как дьявольское наваждение. Российский народ отнёсся к революции неоднозначно. Согласно опросу ВЦИОМ, примерно треть россиян оценила события столетней давности положительно, другая треть – отрицательно, а третья — не смогла определиться в своём отношении к революции.

В самом сложном положении в оценке революционной ситуации в России оказалась российская интеллигенция. Её суждения о революции уподобились броунову движению, в котором невозможно было найти какую-то более или менее однозначную мысль, доминантную идею или хотя бы отдалённое подобие кредо. Подобно дому Облонских, всё смешалось, растеклось и перевернулось в российском ментальном пространстве. Былая краса и гордость русского народа оказалась полностью дезориентированной. И дело даже не в распадении интеллигенции на кланы, секты и клубы по интересам. Каждый российский интеллигент как личность очутился в плену собственных заморочек, иллюзий и тараканов в голове и душе.

Этому есть объяснение. Сложившись как духовное детище Пушкина, русская интеллигенция приняла от своего великого родоначальника, в качестве его священного завета, искру свободолюбия. И не просто приняла, а понесла её в народ, по пути раздувая изо всех сил едва тлеющий уголёк. И не успокоилась до той поры, пока из искры не возгорелось пламя – пламя Русской революции. Но на этом, к сожалению, интеллигентская утопическая сказка кончилась. Началась грубая и жестокая проза послереволюционной жизни: со смертями, убийствами, холодом, голодом, предательством и вероломством, изменой долгу, злобой и ненавистью.

В суматохе событий и кутерьме жестокостей маниловской мечтательности русской интеллигенции пришёл конец. Как чисто русское и мировое явление сама русская интеллигенция пала. Растоптанная грубыми солдатскими сапогами она в России после октября 1917 года, по сути, прекратила своё существование. Пришедшая ей на смену советская интеллигенция, хотя и культивировала в себе черты и принципы интеллигентности, но это были уже интеллигентность и интеллигенция совсем иного рода. В них был полностью утрачен дух платонической мечтательности, личностной жертвенности и беззаветного служения народу.

 Советская интеллигенция частично саморазвивалась, но большей частью организовывалась партийными функционерами как специфическая прослойка, не имеющая самостоятельного значения, но ориентированная на удовлетворение духовных запросов социалистического общества. Мечтательность в ней уступила место вдохновенному энтузиазму, жертвенность – романтизированному практицизму, служение народу – воплощению в жизнь коммунистических идеалов. Советский интеллигент превратился в функционального «инженера человеческих душ».

Таковым он и оставался до середины 1980-х годов. Горбачёвская «перестройка», а затем ельцинско-гайдаровская «шоковая терапия», с их акцентированным ориентированием на западные ценности, освободили российскую интеллигенцию не только от ответственности перед советским обществом и российским государством, но и от служения народу и верности нравственным принципам. Российский интеллигент замкнулся в самом себе – в своих обидах, своих личностных интересах, своей неповторимой индивидуальности. В качестве оправдания своего эгоизма он стал стенать и жаловаться на несбывшиеся надежды и похороненные мечтания.

Это, по сути, и есть один из главных итогов революционного столетия. Рассматривая российскую интеллигенцию в качестве духовного лакмуса, приходится признать, что революция прокатилась по духовному полю матушки-России сначала большевистским железным катком, а затем потоком липкой и слащавой либеральной грязи. Всё, что не было раздавлено в душах людей катком, было затем затоплено или перепачкано этой грязью. Каток был нацелен на расправу с так называемой обывательщиной, а грязью поливались «совок» и «быдло». Причём и в том, и в другом случаях глумлению и гонению подвергались естественные человеческие чувства, освящённые не только Русской православной церковью, но и другими религиями.

К юбилею революции российская общественность обсудила едва ли не все стороны случившейся сто лет назад революционной ситуации – политические, экономические, социальные, военные, иностранные, масонские, национальные и всевозможные иные. Телевизионные шоу сталкивали противоборствующие стороны по общим и частным вопросам революции, доводя дискутантов до хрипоты, а то и до драки. Но за исключением одиночного гласа Александра Проханова общечеловеческие аспекты оставались не только в тени, но и в полном безмолвии. Это странно, так как именно общечеловеческие аспекты и являлись основной побудительной причиной Русской революции.

В наши дни общечеловеческие нравственные аспекты, и в первую очередь такие, как верность, долг и любовь, за столетие претерпели весьма серьёзные метаморфозы. Поднятые Пушкиным и русской интеллигенцией на предельную в земных условиях высоту, эти вечные ценности влачат сегодня жалкое существование. Революция, уже в силу своей разрушительной природы, обрушилась всей мощью в первую очередь на веру в Бога, совершив тем самым самоубийственное вероломство. Ибо на вере в Бога базировалось и всё лучшее, что было в духовном плане накоплено человечеством за тысячелетия его существования.

За верой последовало обрушение верности. В самом понятии верности заложен поведенческий стереотип веры в человеческую порядочность, в неспособность одного человека предать другого человека. Но именно на предательском «расстреле прошлого» стало строиться не только театральное искусство Всеволода Мейерхольда, но и вся духовная система созидания нового, социалистического общества. И это не могло не аукнуться этому обществу на пике его развития, когда советско-коммунистическая элита сочла целесообразной для себя и советского народа смену вектора государственного развития с социалистического на капиталистический.

С чувством долга случилось то же самое. Революция готовилась и совершалась наиболее активной частью российского дореволюционного общества исключительно из чувства долга перед народом, из сострадания к нему и во имя жертвенного, беззаветного служения народным интересам. Но очень быстро акценты долженствования поменяли свои полюса. И оказалось, что уже сам народ очутился в неоплатном долгу перед революционной элитой, которая оставила за собой право определения коренных народных интересов. А потому вовсе не удивительно, что после семидесяти лет самовластия эта элита сочла своим долгом измену некогда взятым на себя обязательствам перед собственным народом.

О любви – особый разговор. Если отбросить всё наносное (политика, экономика, личный интерес), довлеющими чувствами революционной массы были гнев и ярость, замешенные на ненависти ко всевозможным «эксплуататорам». Гнев и ярость довольно быстро улеглись и остыли, а ненависть осталась надолго. С эксплуататоров она перекинулась на внешних недругов, затем на внутренних врагов, мешавших строить идеальное коммунистическое общество. Как таковую любовь вытравить всё же не удалось, но, с одной стороны, это сладкое блюдо предназначалось только для «своих», а, с другой, — оно подавалось исключительно дозированно. Даже на пике социализма любовь у советских людей тесно переплеталась с ненавистью, была неустойчивой, хрупкой и весьма ранимой.

Тем не менее, хотя и в сильно урезанном, ополовиненном виде, верность, чувство долга, роскошь любви вовсе не были изгнаны из советского общества. Более того, советская интеллигенция настойчиво выводила их на первый план, выдавая за характерные черты настоящего советского человека. Всё изменилось в новейшие, постсоветские времена. Обрушившись на советско-коммунистические идеалы, идеологи либерализма под их марку стали подгонять и все общечеловеческие ценности. Вместо верности возник культ предательства, вместо чувства долга — культ измены, вместо любви – культ разнузданного сексизма. Довлеющий культ свободы в конечном счёте вылился в демонстрацию подчёркнуто пренебрежительного отношения к верности, долгу и любви.

Слава Богу, ныне это большевистско-либеральное революционно-разрушительное столетие миновало. И хотя либералы всё ещё цепляются за власть, с душ россиян начинает спадать гипнотическое наваждение. Толстовское «хмурое утро» всё больше теряет над нами свою магическую силу и власть. Мы всё шире открываем глаза свету дня, даём пищу своему разуму, распахиваем душу коренным человеческим чувствам. Мы вновь возвращаемся к раздумьям о верности, о долге, о любви. Более того, в нас начинают пробуждаться и формироваться такие архаические и вроде бы совсем забытые чувства и понятия, как честь, достоинство, совесть, наконец.

И это означает, что наступает время воскрешения из мёртвых российской интеллигенции – той самой, которая изначально полагала себя и была потом признана миром в качестве совести нации. Она и оставалась таковой в дореволюционные времена и в советскую эпоху. С той лишь разницей, что до революции интеллигенция аккумулировала в себе совесть знати, совесть дворянского сословия, а после неё – совесть пролетариата как класса, совесть всех униженных и обездоленных. Ныне внутренние смыслы и практические задачи российской интеллигенции значительно расширяются, становятся в полном смысле слова общечеловеческими.

Плохо или хорошо, но великая Русская революция сделала своё миссионерское дело. С физическим рабством крепостнического толка она расправилась жестоко и беспощадно. Причём не только в нашей стране, но и по всему миру. Эксплуатация человека человеком остаётся, но она ныне осуществляется уже как бы на добровольных, демократических началах. Разумеется, это фальшь, но фальшь вынужденная, компромиссная. Центр тяжести эксплуатации человека человеком перенесён ныне во внутренний мир личности. Раб теперь прячется там – в наших неумеренных желаниях, чрезмерных амбициях, в алчности, наконец.

А потому по всем раскладам получается, что теперь дело – только за нами. За теми, кто сберёг в своих душах и разуме «фамильное серебро» верности, долга и любви и в ком ещё не умерли честь, достоинство и совесть. Именно мы и никто иной – прямые потомки и живые наследники Александра Пушкина, Льва Толстого и Фёдора Достоевского, Александра Герцена и Виссариона Белинского, Петра Чайковского и Модеста Мусоргского, Ивана Крамского и Виктора Васнецова, и целой плеяды жертвенных ревнителей высших общечеловеческих ценностей. И только от нас, от российской национальной духовной элиты, зависит будущее нашей страны, а может быть, и судьба всего человечества.

Александр Афанасьев