Деревня Ижовка окольцована садами. С дороги ее хорошо видно. Через рыжее спелое поле виднеется такой маленький остров, будто лодка по реке плывет. Почти у каждого жителя в саду посажена вишня и сирень. Весной, когда все цветет, деревня усыпана белыми, сиреневыми цветами, и стоит приятный сладко-кислый аромат.

Еще Ижовка славится целебной водой. За деревней, ближе к лесу, бьет родник, и вода его считается лечебной. Летом часто можно увидеть в деревне городских на дорогих машинах. Останавливаясь перед каждым встречным, всегда интересуются об одном и том же – как добраться до родника.

Хотя колодцев в деревне многоместный народ все равно ходит к роднику за водицей: испить или просто умыться. Да разве сравнится вода из колодца с родниковой живою водою? Одно удовольствие только любоваться, как пробивается из земли, расталкивая маленькие песчинки, хрупкая струйка. Вот она где жизнь.

Прохор Афанасьевич, как обычно с самого утра шевырялся во дворе, когда его окликнули. Старик обернулся. По ту сторону забора стоял паренек годов двадцати в разноцветной футболке, с рюкзаком за спиной.

— Прутников Прохор Афанасьевич здесь проживает? – спросил вежливо юноша.

— А? – не расслышал старик. Он был глуховат на одно ухо.

— Прутников, это вы?!

— Я, я, да…, э-э, — старик подошел ближе, чтобы лучше разглядеть гостя.

— Сергей, — представился парень и протянул через забор руку. Старик пожал крепкую молодую ладонь и снова представился. – Понимаете, в чем дело. Я студент. Художник. Учусь на четвертом курсе. Мне нужно к началу августа сдать пейзажные работы. Неплохо было бы показать и сельский быт. Понимаете? Мне бы вашу местную красоту запечатлеть на бумаге. Так сказать, увековечить, — парень улыбнулся. – Места у вас красивые, родник славится на всю округу, только и работай. А остановиться вот не у кого. Ко многим просился. Не пускают. Одна женщина посоветовала к вам обратиться. Вы, сказала она, кого-то прошлым летом к себе пускали. Да и живете, говорит, одиноко, скучно одному-то.

Прохор Афанасьевич и взаправду жил один. Жену, Агафью, схоронил восемнадцать лет тому назад. Умерла сердечная от рака. Долго хворала и мучилась. За всю жизнь ни одну букашку не обидела, слова худого никому не пожелала. А тут…, умирала в муках. Видно, такова воля Господа. Долго Афанасич не мог прийти в себя после смерти супруги. Замкнутым стал. На людях почти не показывался. Всю зиму в избе просидел. Сам захворал сильно. Если бы не тетка Анисья, почтальонка и местная знахарка, может, и сам следом за Агафьей ушел бы. Не редкость, когда вот так вот старики друг за другом уходят. Чаше, почему-то мужики одиночества не переносят. Что ни говори, а все же бабская душа закалкой сильнее.

Прохор Афанасьевич потер седую щетину и улыбнулся, по-детски прищурив один глаз. Отворив калитку, старик запустил юного гостя во двор и велел идти в избу.

— Только, дед, давай сразу договоримся о цене, — поправляя рюкзак, промолвил Сергей. – Денег, скажу сразу, немного. Да и сами понимаете, когда это было видано, чтоб у студентов деньги водились. Тут и…, — хотел было что-то добавить паренек, но старик его перебил.

— Будет тебе, ну что ты, в самом деле, — Прохор Афанасьевич похлопал паренька по плечу. – Коли дружно жить станем, так хоть все лето гости. Отчего бы хорошего человека не принять. Постель имеется, чаго ей попусту без дела стоять.

На том и сошлись. И зажили они, как и велел хозяин избы, дружно. Сергей, с утра пораньше позавтракав, уходил за околицу «увековечивать» местную природу. Старик, покопавшись немного на заднем дворе да в огороде, брел в избу приготовить обед.

Понравился ему студент. Особенно нравилась Прохору Афанасьевичу его настойчивость. Если у того что не получалось не отчаивался, ничего, мол, завтра обязательно получится. И от того, что паренек был худоват, особо печалило старика. Ему постоянно хотелось того ублажить — угостить чем-нибудь повкуснее, пожирнее, помясистей. Уж больно фраза эта запала в душу: «где это видано, чтоб у студентов деньги водились». Вспоминались сразу военное детство, послевоенная юность, тяжелый ранний труд. Оттого-то может быть, и проснулась непонятная жалость у старика к пареньку.

Еще Прохора Афанасьевича радовало то, что Сергей выбрал именно его деревню и так живо расхваливал ее красоту. Сейчас ведь вся молодежь в город бежит, лучшей жизни, лучшего угла ищет. И потому, когда Сергей возвращался в избу, удовлетворенный работой, его на столе поджидала жареная картошка с грибами, ломоть сала, зелень и кувшин с молоком. Студент благодарил старика, садился трапезничать и обязательно рассказывал Прохору Афанасьевичу, чем сегодня занимался. То это была покосившаяся у оврага березка, то пастух Егор с деревенским стадом, то сама Ижовка со стороны леса. Родник пока не трогал — берег до последнего. По словам паренька, ему хотелось, чтобы душа сама потянула его к нему, тогда точно картина получится. Ведь любая работа должна ладиться с душой. Зритель это сразу почувствует.

— Тут к пастуху девчушка постоянно с ведром ходит, корову доить, рыженькая такая, Клавой звать, — завел, как-то раз Сергей за ужином тему. – Смешная. Я как вечером не пройдусь по деревне, все никак не могу встретить. Неужто дома сидит? Барышня эдакая.

— Дык, ты про Мурзину внучку, что ли? Хех. Заставишь такую невесту дома сидеть. С Егоркой на танцы ездют на его-то трехколесном агрегате.

— Это куда это?

— В район. Куда же еще. Тут до Черемушек рукой подать.

— Танцы, это дело хорошее. Надо как-нибудь клуб ваш посетить. Размять кости.

— Не ходил бы один-то. Новеньких-то не особо встречают. Кабы бока не намяли. Она ить молодежь сейчас такая. И не посмотрют, что один.

— Ну, этим меня дед не возьмешь. Не родился еще тот человек, которого бы я испугался.

— Иди к лешему, — улыбнулся старик в беззубый рот. Сергей, глядя на него, тоже усмехнулся.

В Черемушки тот все-таки скатался. Правда, как съездил, не говорил. Только отнекивался, что приехал он сюда не отдыхать, а работать, а за юбками он и в городе хорошо ухлестывает. Что там произошло, неизвестно, только после этого юный художник вечерами из дому нос не казал.

Работать с землею, как оказалось, Сергей не привык. Как-то Прохор Афанасьевич попросил помочь ему на усаднике картошку окучить. Паренек согласился. Но, порыхлив землю мотыгой, под солнышком, догадался, что работенка-то не из легких. И сообщил старику, что, помог бы и дальше, но руки беречь нужно, ведь у художника весь талант именно в руках кроется. Старик поначалу на это обиделся и про себя выругал того лентяем, но к вечеру обида прошла.

«Ну, в самом-то деле, — размышлял про себя Прохор Афанасьевич. — Ведь каждому свое. Зато он вон как красками рисует. Залюбуешься».

По субботам Прутников топил баню. Вечером, загнав кур и подоив козу, Прохор Афанасьевич со студентиком шли споласкивать недельную сажу. Париться Афанасич любил долго. Березовым веником хлестал пареньку по раскаленной спине и ногам, лишь изредка поправляя на голове шапку. Сергей несколько раз выбегал в предбанник отдышаться и испить кислого домашнего квасу. Сам же Серега махал веником лениво, не с таким азартом выходило у него, как у старика. Да и руки уставали быстро, и голову тоже пекло. Уже в предбаннике, усевшись на лавку, паренек поглядывал на разрумяненное жилистое тело хозяина бани и дивился тому, откуда в нем столько силы и энергии. Глядел на крепкие худые руки, на которых, словно натянутые тросы, виднелись толстые вены. Знал бы он, сколько эти руки испытали на себе работы, сколько всего было переделано и сделано этими толстыми сбитыми пальцами. Представить и то трудно.

Вечерами, перед сном грядущим, старик выходил во двор, усаживался на лавку, забивал табаку и любовался розовым небом, что уходило за горизонт. В такую погоду, приятно посидеть на свежем воздухе. Что-нибудь да обязательно припомнится из прошлого. Непонятные думы лезут в голову, и всем телом ощущаешь радость того, что живешь. Ведь не дано больше тем, кто ушел от нас радоваться нежностью этого вечера, ощущать легкую прохладу летнего ветерка, любоваться закатом и наслаждаться тишиной. И как-то печально становиться немного. Понимаешь частичкой себя, что все это будет вечно. Все, но не ты. Рано или поздно человеку придется уйти, но все так же будут гореть закаты и полыхать рассветы, все так же по осени улетят зимовать птицы, все так же зимою выпадет пушистый снег…. Обязательно вспомнишь в такой вечер дорогих сердцу людей. Сердце всегда болит за детей и внуков, переживает и беспокоиться, часто, конечно, без дела, но на то оно и сердце. Ему не прикажешь – не волнуйся, все в порядке. Обидно от того, что разъехались дети кто куда, и затянул, как водоворот, их этот стальной город, что и не выбраться из него, не найти время приехать на выходные к отцу или черкнуть пару строк, что все в порядке. Даже до этого не доходят руки.

Пришло время и Сергею возвращаться обратно в город. Рисунки были готовы, и на просьбу старика погостить еще, пришлось вежливо отказаться. Некогда.

Прохор Афанасьевич долго любовался работами юного гостя и, как всегда, по-детски, с прищуром, улыбался. Постоял, постоял возле рисунков и попросил паренька:

— А вот меня так же смогешь нарисовать, а?

— А чего бы нет, — улыбнулся Сергей. — Легко!

— Я ее вот тута повешу, над кроватью. Ни че, как думаешь?

— Нормально, — согласился парень.

Прохор Афанасьевич принарядился, как на праздник, причесался, на пиджак повесил медали, которые у него имелись и, затаив дыханье, уселся на стул. Сидел неподвижно, не то, что шелохнуться — моргнуть боялся, пока юный художник не успокоил его. Мол, ничего, если немного и пошевелишься, ведь человека рисуем, а не куклу. И вот пара часов работы, и портрет готов. Как живой, получился на нем Афанасич, даже моложе своих лет.

Долго старик любовался работой, приятно улыбаясь. Даже слеза блеснула в глазах. Сергей помог повесить портрет над кроватью, куда велел старик, и попросил за работу три тысячи рублей.

— Что ни говори, дед, а работа есть работа, она оплачиваться должна. Это я еще по-братски беру. В городе за такой портрет раза в три заплатили бы больше.

Прутников ничего не ответил. Ушел в горницу, достал из старого комода узелок, развязал платок зубами и взял нужную сумму. Паренек забрал деньги, поблагодарил еще раз старика и поспешил на автобус.

Прохор Афанасьевич постоял немного у кровати, полюбовался портретом и, прихватив авоську, пошагал к магазину. На обратном пути собирался навестить Агафью. Только там, присев у могилочки, всегда можно поговорить с душою.

Антон Лукин