В семье Горюновых случилось, скажем так, ситуация… Как её определить… Непонятная? Нет, всё как раз ясно и понятно… Абсурдная? Тоже нет, всё как раз совсем реалистично… Противоестественная? Хотя какая же она противоестественная? Скорее, нестандартная… В общем, и то, и другое и пятое, и десятое… Дело в том, что сыночек горюхинский, дитятко любимое, солнышко разлюбезное, единственный свет в единственном окошке, Генечка решил, наконец, жениться. Замечательно! Папа и мама давно ждали! Поэтому вопрос «зачем» даже и не возникал. Возник другой – на ком? – и вот тут… На Марусе Вяльцевой. Впрочем, кому Маруся, а всем остальным – Мария Васильевна. Директор туристического агентства. Кандидат и депутат.  Уважаемый в обществе человек…  Правда, она старше Генечки больше, чем на два десятка лет (ему сейчас двадцать два, а ей — под сорок пять). Сорок пять — баба ягодка опять… Да, Маруся, пардон, Мария Васильевна, действительно та ещё ягодка! Целый ананас! К сожалению, уже не раз надкусанный… В общем, эта самая Мария Васильевна – та ещё Маруся! Бой-баба! Цветок душистых прерий с давно проставленной пробой и давно сорванной пломбой.

Хотя даже не в её возрасте и неоднократной надкусанности дело! Было ещё одно обстоятельство… Всем обстоятельствам обстоятельство… Дело в том, что Маруся и Генин папаша, Виталий Игоревич, в дни их теперь уже достаточно далёкой, но очень бурной комсомольской молодости… В общем, состояли в отношениях…  Да и потом, когда уже и Виталия, и у самой Маруси был собственные семьи, тоже периодически друг друга не забывали. Как опять же говорится в старой народной поговорке, старая любовь — лучше новых двух. Особенно если старый козёл борозды не портит.

И теперь, и вот, и вдруг — Генечка. Совершенно неиспорченный молодой человек, любимый сын любящих родителей. Через год заканчивает экономический факультет. Папаша Горюнов ему уже и жирное место загодя забронировал, и невесту ему уже присмотрели, девочку Настеньку. Настенька — умненькая, ласковая, на фортепиано одновременно двумя руками играет. Правда, нос слегка с горбинкой и скулы – наследие монголо-татарского ига – широковаты, но зато девственность нецелованная…. Опять же настенькин дедушка – целый генерал-полковник неважно каких войск, и папа ейный не дворником работает, и мама, хоть и не генеральская дочь, и вообще дура набитая, но тоже на жирное место пристроена. Общественной баней заведует с интимными номерами.

Поэтому папа и мама Горюновы, как только узнали о Мару… Марусе Васильевне, выступили единым яростным фронтом.

— Тоже, мля, нашлись… Зайка с Попугайкой! – орал папа, красиво, как во времена своей бурно-активной комсомольско-партийной молодости, сверкая глазами и брызгая слюнями. – Те хоть вместе песни пели, было чем заняться на досуге. А вы чего будете? Напару туристам мозги заси… (далее он произнёс хоть и печатное, но всё равно очень грубое слово)?

— Виталий Игоревич! – строго сказала присутствовавшая при этом бабушка Горюнова-младшего и, соответственно, тёща его, Горюнова-старшего, бывшая институтская преподавательница «великого и могучего». – Нельзя ли обойтись без простонародных выражений?

— А то, что он говорит, это не выражение? – не смутился папа. Временами он бывал и гневен, и крут, и даже справедлив. – Нет, я вам такой… праздник любви и страсти устрою, что похороны веселей покажутся! Короче, нет, нет и нет!

Генечка молчал, только видно было, как у него под аккуратно выбритыми щёками перекатываются скуластые желваки. Всё понятно. Характер один в один как у справедливо бушующего папашки.

— Хотя действительно, — согласилась и бабушка-тёща. – Если представить, то это будет не брак, а какое-то «Средство Макропулоса». (Она  в своём преподавательском прошлом преподавала ещё и литературу, поэтому считала себя имеющей полное право в разных жизненных ситуациях ссылаться на классиков.)

— Я только одного никак не пойму… — хлюпала совершенно здоровым носом растерянная мама. – Чего этой… старой колбасе от тебя надо? Денег? Да у неё своих навалом. Мужских обязанностей? С такими капиталами для неё это тоже не проблема. Остаётся одно – на свежатинку потянуло, — и тут мама не выдержала и показала своё истинное прекрасное лицо. – А вот … (матерное слово)… ей, а не свежатинки!

И для пущей демонстрации своих намерений потрясла в воздухе сложенной в кукиш правой рукой.

— Ира! – опять благородно перекосило бабушку. Её, стало быть, родную маму.

— Чего Ира! Чего тебе Ира! Я всю жизнь Ира! И когда вот за этого… — и вытянула пальчик в сторону супруга, — … козла похотливого выходила, тоже была Ира! Чего вам всем от меня надо?

— Значит, так, партайгеноссе, — сказал Геня, не расслабляя скуловых желваков. —  Я Марусю люблю, она любит меня. Нам от вас ничего не нужно. Просто я, как честный человек, решил поставить вас в известность заранее, а не перед свершившимся фактом.

— Благородный… — остывая, пробормотал папа.

— Чего благородный, чего? – заорала теперь уже мама. – Ты чего? Ты совсем сдурел? Ну, семейка! Не пущу! Да ты знаешь, кто она есть на самом деле? Её так и называли — переходящее Красное Знамя! Краснознамённая подстилка!

Увы, и эта велеречивая патетика ожидаемого эффекта не произвела.

— Не катите, маман, — сказал Геня (иногда он позволял себя выражаться вульгарно). – Я всё знаю. Только это ничего не меняет. У нас любовь. Если ты забыла, это такое большое и светлое чувство.

— Угу, — отозвался филином папа. – Большое половое. Нет, ты мне скажи: тебе чего, молодых задрыг не хватает? Вон их сколько на улицах! Табуны! Да и Настя – тоже нормальная девушка. На фортепиано играет. Знает, как поэта Блока звать по имени и даже отчеству. Чем тебе не пара?

— А я генералом быть не собираюсь! – нахально заявил Геня и даже ногу этак по-наполеоновски вперёд выставил.

— Почему генералом? – не понял папа.

— А зачем же ещё на генеральских внучках женятся?

— Я же говорю – начитанный… — то ли похвалил его, то ли опять обматерил Виталий Игоревич.

— Да и заявление мы уже подали, — забил Геня в родительский гроб последний и окончательный гвоздь. – Расписываемся в конце августа. Всё. Я поехал.

— Далеко? – выдала совершенно глупый вопрос теперь уже окончательно сражённая мама.

— Куда же ещё? – искривился сын в змеиной улыбке (Нет, так бы прям и убила бы насовсем и навсегда!)

— Вы чего же…это… уже? – ехидно прищурилась она, но глаза, впрочем, опустила и чуть порозовела мочками ушей.

— Ага, — простодушно признался Геня. – Уже.

— Самэц! – довольно сказал папа.

— Есть в кого! – огрызнулась в ответ мама.

— Так что не скучайте! – сказал Геня и, услышав, как вздохнула бабушка, быстренько выкатился из квартиры. Вот какой, право слово, половосозревший молодец!

— И чего ты сидишь? – накинулась Ирина Ивановна на Виталия Игоревича, как только за их счастливым сыном захлопнулась дверь.

— А чего я должен делать? – рявкнул тот в ответ. Да, нервы, нервы…Такое часто бывает накануне счастливого свадебного торжества!

— Звони этой своей…курве! Договаривайся, денег сули, чего хочешь делай, но делай хоть чего-нибудь, делай, не сиди!

— Куда звонить-то? Откуда у меня её телефон?

— Когда к ней под юбку лазил, то телефон-то, небось, знал!

— Ириш!

— Ух, как врезала бы щас тебе… На!

— Откуда?

— От верблюда! Что же я, к сыну в записную книжку заглянуть не могу?

— Можешь. Ты всё можешь. Ты же танк! Хорошо ещё, что Генка не видел. Или видел?

— Ох-ох-ох! Прям испугалась! Чего мнешься? Звони, гад!

— Договорились встретиться, — и Виталий Игоревич положил телефонную трубку и взглянул на часы. – Через час. В кафешке на набережной.

— А я думала, у неё в постели! – не преминула воткнуть очередную шпильку Ирина Ивановна.

— А хоть бы и в постели! – сжал зубы Виталий Игоревич. – Достала уже своей ревностью! Надо было с тобой ещё, когда Генки не было, развестись!

— Чего ж не развёлся? А-а-а, папы испугался! Конечно, он бы тебя из аспирантуры в два счёта вышиб! И отправился бы ты, милый, в армию! А дядя Петя постарался бы найти тебе местечко! Тёплое-претёплое! Где-нибудь на Таймыре!

— Ох-ох-ох! Испугала! – завёлся по новой Виталий Игоревич. —  Да кому ты была бы нужна, если бы не я? Тебе же уже тогда за тридцатник перевалило! Ты вместо духов уже нафталином воняла! Вот и вцепилась в меня мёртвой хваткой с папашей своим! Вы всё ловко просчитали: молодой, не женатый, из деревни, без блата, всё своим хребтом, деваться некуда. Надо брать!

— Нет, посмотрите, какой бедный-несчастный! — и Ирина Ивановна по-деревенски всплеснула руками. —  Облапошили его, по рукам-ногам связали! Да если бы не мы, то ты бы сейчас так и гнил в своей деревне! Или давно бы уже спился под забором! А уж чтобы свою фирму открыть…! Ты же без папы, царство ему небесное, был полный ноль! Деревенский кобель с городскими амбициями!

— Деревней попрекнула? – взвыл Виталий Игоревич. — Лаптями? Да если хочешь знать, то мои деды самыми знатными хлеборобами были у нас в районе! На областной Доске Почёта висели! Вас, интеллигентов вшивых, хлебушком кормили, чтобы вы свои никому не нужные диссертации могли писать с сытым брюхом! Вы моим дедам в ноги кланяться должны, а вы от них морды воротите: «деревенщина», «лаптем щи хлебаете»! Достали своим благородным происхождением!

— А ты своим бл…вом! (спорить с Ириной Ивановной было бесполезно. А ведь какой скромной была в девические годы! Прямо Морозко из известного в то время кинофильма! А чтобы вот так вот, матом – так это с ней, замороженной, обморок бы тогда случился! Наверняка!)

— Значит, так, — подвела итог их очередной и в очередной раз жаркой дискуссии Ирина Ивановна. — Или эта… отстаёт от Генечки, или я её убью.

Виталий Игоревич посмотрел жене в глаза и сразу понял: не шутит. Будет кровь. У неё прямо в глазах были написаны и приговор, и клинический диагноз. Да, интеллигентная у них семейка!

— А ты чего? – спросил он. — Не пойдёшь, что ли?

— Нет.

— Интересное кино… — пробормотал Виталий Игоревич. Одному встречаться с бывшей любовницей как с потенциальной сношенькой не очень-то и хотелось.

— Не могу я, — буркнула жена. – Чувствую – не сдержусь. А уж если вцеплюсь ей в её глазёнки бесстыжие, то какая уж тут будет дипломатия…

— Не боишься, что она и меня в койку потащит? – прищурился Виталий Игоревич (добивать – так с музыкой!). – До кучи?

— Ну и чёрт с тобой… — все так же глухо и вроде бы совершенно равнодушно ответила жена. – Не убудет. Всю жизнь лазил… Но только чтобы она от Геньки отстала. Очень прошу… Да иди же! – вдруг крикнула она. – Чего сидишь? Мне всю жизнь испоганил, теперь и сыну хочешь? Был бы отец жив, он бы тебе устроил! Скотина!

— Привет, — сказал Виталий Игоревич.

— Привет, – услышал в ответ и по интонации сразу понял: встреча не обещает быть томной. Совсем!

— Хорошо выглядишь.

— Ты не лучше.

— Понял. Шутка. Чего будем заказывать?

— Чего хочешь.

Они сидели за столиком у широченного, во всю стену окна. Господи, да какие сорок пять, вдруг с тоской подумал Виталий Игоревич, глядя на женщину, сидящую напротив. Тридцатник, больше ей не дашь! Хороша, стерва! У Генки всё-таки мой вкус! Такую бабу… У него мелькнула совершенно сумасшедшая мысль… Впрочем, почему сумасшедшая? Чего тут дикого? У того же Николая Второго и его братца (кажется, Константина) была же одна на двоих эта балеринка, Матильда Кшесинская. И все троим было удобно, выгодно и обоюдоприятно. А чем они с сыном не цари? Маруся – та ещё кобыла. Её не то, что на двоих – на целую роту хватит.

Виталий Игоревич посмотрел ей в глаза и понял, что полностью разоблачён. Да, умела она понимать мужиков с полуслова, с полувзгляда. Умела! Чего-чего, а в этом ей, стерве, не откажешь! Нет, никакой оскорблённой добродетели (да и чего перед ним-то девочку-целочку из себя строить!), никакой враждебности или брезгливости, вообще никакого выраженного негатива она не показала.  Просто смотрела на него так, как один человек смотрит на другого, которого он когда-то очень давно хорошо и близко знал. А потом они расстались, и вот через очень-очень много лет снова встретились. И теперь вот этот, первый, смотрит на этого второго и удивляется: и с этим чмошником я когда-то спала? Неужели? Как же это я могла-то? Ну, дура! Нашла с кем!

— Чего, голубок? Налюбовался? – насмешливо произнесла Маруся — Мария Васильевна, отчаянная комсомолка — туристический директор.

— Да…- кивнул он головой. – Оказывается, «не для нас, козлов, сей цветочек рос!». Ладно! —  и Виталий Игоревич даже головой потряс, словно прогоняя наваждение. – Давай без этих… реверансов. Тебя я могу понять. Поезд уходит, скоро даже сверстники перестанут замечать, — и напрягся, ожидая, что бывшая любовница в ответ на это обидное замечание выдаст сейчас чего-нибудь…яростно-комсомольское. Но не дождался, не угадал. Марусю такими мелкими уколами было не пронять. Та ещё… стройотрядовская закалка!

— …а тут серьёзный, симпатичный, положительно воспитанный мальчик из хорошей семьи. Захомутать его тебе ничего не стоит: баба ты тёртая, опыт имеется. Сиськой перед ним помахала – вот он и поплыл. Махать ты умеешь.  Ещё с комсомольских времён.

Виталий Игоревич подвинулся ближе, заглянул ей в глаза.

— Слушай, а может бандитов на тебя напустить? – спросил он ласково и нежно. – Серьёзно! У меня есть знакомые бандиты. Дорогие, правда, возьмут, но на что не пойдёшь ради единственного сына! А чего? Так тебе морду отштукатурят – даже слепой потом не позарится. А, Марусь? Как считаешь?

Он говорил всё это таким доверительно-дружеским тоном, словно спрашивал совета: выдавливать ему чирей на мягком месте или подождать, пока тот окончательно созреет.

— Не получится, не надейся… — начала было Маруся, но Виталий Игоревич, источая всё ту же вежливую улыбку, её невежливо перебил.

— Да я и не надеюсь, Маруся! Я точно знаю! Да и ты вперёд посмотри, и сама убедишься. Ну, чего у вас может быть впереди? Понятно, с месяц, два, три, пусть полгода – постельный угар. В этом ты — мастер спорта, и не простой – заслуженный! С этим не спорю! А когда всё устаканится, войдёт в колею, в привычку? При самом лучшем раскладе – лет пять, не больше. И всё. Картина Репина. Да ты всё это, и сама прекрасно понимаешь!

Комсомолка-ударница Маруся совершенно неожиданно и понятно вздохнула. Всё сошлось в одну точку и обозначилось одним этим вздохом, который прямо и недвусмысленно сказал: твоя правда, Виталюша! Пять календарей! Почему именно пять? Ну, шесть… Ну, восемь-десять, не больше… На большее она просто не потянет, нет! Выработала весь свой женский ресурс! Господи, почему такая несправедливость? За что?

— Ну, хорошо… — услышал он после этого многозначительного дыхательного движения. – Чего предлагаешь?

— Вот это разговор! – оживился Виталий Игоревич. Приятно, чёрт побери, чувствовать себя искусным дипломатом, который сегодня дома не получит сковородкой по башке.

— План такой. Генка женится на… В общем, есть одна положительная девочка, тебе её знать совершенно необязательно… А ты… А ты, Маруся, остаёшься с ним просто так. Без регистрации. Чего тут такого? —  и он даже позволил себе пожать плечами. —  Сплошь и рядом. А молодым надо жить, Маруся! Создавать крепкую российскую семью, ячейку общества. Опять же я тебе денег дам. Хороших денег! Само собой, не наших, не рублей!

— Хорошую же ты мне роль приготовил, — усмехнулась та. И от этой её всколыхнувшей память усмешки у Виталия Игоревича опять, как в те задорные комсомольские годы, заныло-засосало под ложечкой.

— Ну а чего… — он даже растерялся. – Ты же всегда, всю жизнь, с мужиков тянула. Ведь тянула же! А, Марусь?

— Чего Марусь?-  опять усмехнулась она. Только на этот раз очень нехорошо. Совсем не по-товарищески. И абсолютно не по-комсомольски.

— И тянула, и чего? А ты как хотел? Чтобы задаром вам, козлам похотливым, подставлялась? Щас! Нашли дуру! А теперь не хочу. Теперь я сама богатая. Наелась. Сама могу выбирать.

— Выбери, Марусь, выбери! – тут же охотно согласился с ней Виталий Игоревич. – Хоть меня выбери! Я опять согласен! Я на всё согласен! Только парня отпусти! А?

— Не-а, — сказала Маруся и покачала головой. – Не отпущу. Мой. Люблю. Тебе этого, правда, не понять. Ты же не на любви женился, а на должности… А я хоть и на старости лет, а отлюблю как следует. Для себя. Без ваших поганых подачек. Понял, Витусик? Так и свекровушке моей разлюбезной передай? Чего ж она-то не пришла? Небось, рвёт и мечет? Так пусть зря не мечет.  Мы с ней дамы одного возраста, уже немолодые. А от нервов в наши-то годы запросто и родимчик хватит. Так что объясни её всё, Витусик! И объясни, что лупить ей тебя, как раньше, сковородкой по башке не имеет совершенно никакого смысла. Тем более, что папашка-то её генеральский теперь уже во сырой земле. Так что пора прекращать генеральскую дочку из себя корчить. Прошло времечко золотое, когда на «Чайках» раскатывала да в «военторги» двери пинком открывала.

— Да, прошло… — охотно согласился Виталий Игоревич. – У одного древнего царя на кольце так прямо и было написано: всё пройдёт. Умный был царь. Не то, что мы, дураки.

— А, может, я вам ещё и внука рожу! — вдруг счастливо рассмеялась Маруся. Виталий Игоревич автоматически посмотрел ей на живот: может, уже…? Чёрт её знает. Вроде незаметно. Пока незаметно.

— Или внучку! – Маруся сделала вид, что не заметила его настороженного оценивающего взгляда. – А, Витусик? Ты кого хочешь?

— Роди, роди… — кивнул он. – Ты девка боевая, комсомольская. С тебя станется.

— Да, прав был Ванька Исакян… — сказал он, помолчав. Поднял на Марусю глаза и, увидев её настороженный взгляд, всё же не удержался, ударил под самый дых:

— Ты же помнишь Исакяна!

— Нет, не помню, — ответила Маруся и закаменела скулами (так-так… Хорошо! Не помнит она… Так я сейчас тебе напомню! Во всей его сногосшибательной красе!).

— Ну как же, Марусь! – и улыбнулся широко и радушно. – Весна восьмидесятого, пионерский лагерь «Ленинец» на Оке, городская комсомольская конференция. Высокий такой, с чёрными усиками! Из орготдела обкома! Он ещё пёр кое-кого во все, так скзаать, физиологические… — и вздохнул притворно. – Какой же, право, извращенец… А чего поделаешь: южная кровь! Ну, вспомнила?

— И что? – не ответив, ответила она на вопрос.

— Да! Так вот Ванька мне как-то сказал: нет ничего страшнее и неотвратимее, чем баба, которая что-то серьёзно задумала. Остановить такую – дохлый номер. Умный человек Ванька.

— Дураки банкирами не становятся. А ты — скотина, – сказала она как ударила. – Не хотела я с тобой ругаться, Витусик, но, видно, не миновать. Значит так. Ничего у тебя с твоей… ладно, пропустим, не выйдет. И вашего сына я вам не отдам. Любовь, Витусик! Как тебе такое ласковое слово?

— И ещё… — сказала она, помолчав. – Насчёт Гены… Мне, дорогой ты мой, любезный свекорок, одна старушка как-то сказала: не спеши жалеть несчастных. Я тогда молодая была, глупая, и этих слов не понимала. А сейчас… —  и усмехнулась жёстко, по-мужски, — …  повзрослела и вижу: права оказалась старушка-то! Так что не спеши! И это ещё неизвестно, кто действительно несчастный: ты или Геночка!

Она, улыбнувшись, прикрыла глаза, качнула точёной ножкой, обутой в блестящую, такую же точёную, словно это было естественное продолжение её ноги, туфельку. У Виталия Игоревича противно-тяжело заныло в паху.

— Да… — поджал он губы, отводя свой плотоядный взгляд от ножки-туфельки. – Дети платят за грехи родителей. Всё правильно. Ну что ж… — и поднялся из-за стола. – Вижу: не убедил. Тогда совет вам, как говорится, и любовь. Может, и на самом деле родите. Совместными-то усилиями чего не замесить? Дурацкое дело нехитрое!

Он вышел на улицу, сел в машину, включил зажигание. Шёл светлый, тёплый, искрящийся мелкими бриллиантовыми брызгами, весёлый дождь. Виталию Игоревичу надо было показаться на работе, но работать после разговора с Марусей почему-то совершенно расхотелось. Может, к Хачику поехать? Подберёт бойцов-специалистов, чтобы устроили красной девице Марусе сеанс оздоровительной косметики… Он доехал до дома, поставил во дворе машину, но в подъезд не пошёл. Поднял голову, посмотрел на окна квартиры, непонятно хмыкнул и вышел в умытый всё тем же дождём сквер.

Ему вдруг стало очень весело и вообще как-то свободно и ясно. Не очень-то хотелось признаваться даже самому себе, что Маруся – недалёкая, жадная, блудливая, легкомысленная – оказалась не такой уж глупой и порочной, которой он привык её себе представлять. Но… Может, Генка и прав, подумал вдруг.  Ну, старше, ну с мужиками повертелась в своё удовольствие – и что? Святых нет. Святые – самые грешники. И действительно за всё на свете надо платить. Не расплачиваться, нет! Расплачиваться надо за пороки, а платить за оставшееся всё. В том числе, и за добродетель. И кто знает, может, и на самом деле скоро дедом стану? Пора бы уже! Как есть пора! Хоть ещё одна, кроме сына, родная душа появится…

— Мужик, третьим будешь? – услышал он сбоку глухой хриплый голос, и от этой неожиданности вздрогнул. Потёртый мужик с сивой щетиной тоскливо и обречённо смотрел на него. На что он надеялся, когда задавал свой совершенно неуместный вопрос? Чтобы такой лощёный ферт на такой дорогой машине – и вдруг решился так вот, по-босяцки, раздавить с ним пузырёк? Это уже будет полнейший абзац! Скорее, в морду заедет и в милицию сдаст. Знаем мы таких культурных! Ну, может, хоть до пузыря добавит?

— А давай! – вдруг весело сказал Виталий Игоревич. – Чего нам, дуракам! Гулять так гулять!

— Повод, что ли, есть? – моментально повеселел и «страдалец» (вот ведь подфартило!).

— И ещё какой! – согласился Виталий Игоревич. – Двести лет гранёному стакану! Сын женится!

Он расстегнул куртку и полез в карман за деньгами…

Алексей Курганов