Содержание:

Гений эпатажа

Гаррий Бонифатьевич – принципиальный специалист

Какой засол!

Смешной

И с жизнью всуе!

Геракл Горгонович, Эсхил и мамонт под свадебной кроватью

Гений эпатажа

— Гаррий Бонифатьевич! Вы извините меня за  прямоту. Я долго пытался и крепился, но всё моё естество бунтует и просится наружу. Я больше не могу молчать! Разрешите!

— Вы меня совсем обезобразили… В смысле, обескуражили. Я уже заранее боюсь и невероятно волнуюсь. Отчего-то и накой.

— И, тем не менее, разрешите мне! Ну, разрешите!

— Да что разрешить-то?

— Высказаться!

— Прошу.

— Сейчас я соберусь духом и с духом… Всё, собрался. Гаррий Бонифатьевич, вы – самый выдающийся, самый талантливый, и я даже не побоюсь этого рискованного определения – гениальный писатель нашей конкретной городской местности, в смысле, низменности. Да что местности? Области! Страны! Планеты всей!

— Ну, уж зачем уж так-то уж… Вы же меня уж мало уж знаете… Уж прямо смущаете уж…

— … а гражданин Жабский – литературное ничтожество! Своим дешёвым пафосом портит нашу грандиозную молодёжь!

— Как это вы замечательно и совершенно  верно сказали: портит! Истинно так, истинно! Какую молодёжь?

— Грандиозную. Запудряет ей мозги своими сомнительными историческими выводами и вообще – познаниями. Сволочь недобитая.

— Извините, прошу вас уточнить насчёт недобитости. Кем недобитая?

— Нашими славными карающими органами. В коем чьём лице. Вы же сами всё прекрасно понимаете. Не маленький. Но хрен с ним, с Жабским. Таких всегда достигает карающая десница революции. Я, по сути, к вашему новому роману. А точнее, к вашему главному действующему персонажу. Нет, я  понимаю: если бы у него была фамилия, скажем, Бордельеров, то я бы его уважал. Не мог бы не уважать! Но когда его фамилия Лампердюк… В такой фамилии, извините уважаемый Гаррий Бонифатьевич за очередную прямоту, есть что-то явно эпикурейское! Это же, извините ещё раз, какой-то натуральный прононс! И чтобы рука гения вывела на холсте такую мерзость!

— Вы начинаете заговариваться. Я не художник. Накой мне холст?

— … на листе бумаги. Вы наверняка были в состоянии аффекта!

— … и ещё какого! Меня баба бросила! Ушла как раз к Жабскому! И он принял! Нет, как он мог, как мог! А ещё считался подлинным другом! Права старинная народная мудрость: дай собаке кость – она и ногу отгрызёт!

— Это старинная?

— Это – старинная.

— Так вы ещё к тому же и фольклорист!

— А то! Я много чего!

Гаррий Бонифатьевич — принципиальный специалист

— Гаррий Бонифатьевич, разрешите спросить вас как специалиста.

— Пожалуйста.

— Чем артистки стриптиза отличается от проституток? В частности, от валютных?

— Очень принципиальный и очень своевременный вопрос! Как говорится, приз – в студию! А с какого … (неприличное слово)… вы взяли, что я в этом животрепещущем вопросе – специалист?

— Объясняю. В расположенной рядом с нашим домом аптеке вчера была рекламная акция. То есть, товары продавали по дешёвке. Я к началу акции опоздал, поэтому из всех выставленных на акцию, которую я иначе как аптечный стриптиз и глумление над правами трудящихся назвать не могу , товаров оставались одни только противозачатошные  резиновые изделия под названием  «Гусарские». Три копейки – штука.

— Ну?

— Я взял на сто рублей.

— Это сколько же по номиналу?

— Не считал. Три здоровенных мешка. Каждый – под завязку. Еле допёр. Ажно взопремши весь. По самые по свои по эти самые.

— Молодец! Натурально Аполлон запасливый! Это ж тебе теперь на десять жизней хватит!

— Почему же на десять? Может, я много раз жениться буду? Может, у меня этих медовых месяцев будет как… Я прямо не знаю как кому на что! И поскольку постольку! И по самые по стельки!

— Да, ты – умный. Я всегда это втайне подозревал. Только одного не пойму: при чём тут артистки стриптиза?

— А при том же, при чём и аптеки. При жизни и суровой действительности.

— И опять ты умный. Уже два раза умный! Представляешь! Я прямо натурально от тебя уже два раза тащуся! Пиво пить пойдём?

— В стриптиз?

— В аптеку.

— Там пивом не поют. Там только визилин.

— Тогда в «Василёк». Так чего ты спрашивал про валютных проституток-то?

— Я?

— Ты.

— А! Я спрашивал, почему они – валютные.

— Отвечаю: потому что доллары. Я ответил на предоставленный тобою поставленный вопрос в принципе?

— Отнюдь! Вот голова! Не голова – Дом свиданий! Пардон, Советов! Всё знает!

— Это потому, что я – принципиальный.

 — А я и говорю, что ты по ночам уже не пысаешься. Только икаешь. И мамкину сиську пока что просишь. Пока что.  Это называется «болезнь роста». А в остальном – настоящий Бельмондо! Настоящий гусарский, резиново-противозачатошный!

Какой засол!

Эпиграф:

— Умен он был лишь настолько, чтобы, как говорится, сальных свечей не есть и стеклом не утираться. –

( М.Е. Салтыков-Щедрин)

— Гаррий Бонифатьевич, спешу вас поздравить! Слышал, жениться собираетесь? Ох, умны вы, ох, умны! Чисто Геродот!  Небось, мильёньщицу берёте?

— Да уж не какую-нибудь голытьбу голутвинскую. Невеста серьёзная. Каменный дом на Москва-реке. Участок в двадцать соток. Два автомобиля. Самосвал. В хлеву – три свиньи, подсвинок. Курей двадцать штук. Три гуся. Уборная в палисаднике типа «скворечник» на три посадочных ж.по-мест. Пианино марки «Беккер». С педалями! Я сам видел! И сам их жал!

— А родители?

— Достойнейшие люди, члены общества. Папаша засолочным пунктом заведует. Мамаша – там же бухгалтером.

— Ага. Значит, капусту квашеную напару воруют?

— Им воровать без надобности. Они только укажут – им хоть вагон её на дом притаранят. А равно и солёных огурцов с помидорами. И хрену сушёного воз. И консервированной крапивы.

— Действительно, достойные люди. Действительно, члены общества. А что невеста? Хороша собой?

— Высший сорт. Скромности невероятной. Всё «гы» да «гы». На пианине умеет одним пальчиком. Разные там рапсодии на тему любви и композитора Листа. Нога сорок третьего размера. Учится в пединституте на эффектного меньжира.

— Понял-понял-понял! Уловил гениальную мысль! Значит, тоже на засолке будет трудиться? Семейная династия?

— А чего? Великолепная работа! Всегда будешь сыт! Опять же соления очень хороши от глистов.

— И под водку.

— Это я уже и не говорю. Это естественно. Это как пойдёт, так и сядет. Слово «сядет» я имел в метафизическом смысле. Надо же понимать!

Смешной

— Гарьк а у тебя на «фазенде» фонтан есть?

— Чего?

— Фонтан спрашиваю, есть? На «фазенде». А?

— Я воду грядки поливать из пруда таскаю. До пруда сто двадцать шагов. Раз десять сходишь с вёдрами – одной поллитро      й уж точно не успокоишься. А ты – фонтан…

— Значит, нету у тебя фонтана?

— Ты тупой? Я ж тебе ж только что ж объяснил! Воду из пруда таскаю! Вручную!  Грядки эти … тра-та-та… поливать! Откуда у меня вода ещё и для фонтана?

— А из пруда нельзя провести?

— Чего?

— Ну… Чтоб качало для фонтана.

— Чего качало?

— Воду, чего ж ещё… Не пиво же! Хе-хе… До чего ж ты смешной!

И с жизнью всуе!

— Всё, Гаррий Бонифатьевич! Наше героическое терпение кончилось! Будем решительно исключать вас из наших сплочённых рядов!

— Альберт Моисеевич, а вы себя кем считаете – особой царской фамилии или болеющего глистами?

— Что-о-о-о-о-о? Шты-ы-ы-ы-ы-ы?

— Поясняю. Называть себя на «вы» имеют право только две категории граждан – особы царской фамилии и носители глистов. К первым вы уж точно не относитесь. Если ко вторым, то понимаю и сочувствую. Пиперазином их надо. Пиперазином.

— Чем? Кого? Накой?

— Опять отвечаю. Пиперазин это лекарство. Которое от глистов. Два таблетки по два раза в день – через неделю всё как рукой. И опять  станете здоровы и счастливы. И без всяких подозрительных шевелений в области желудка.

— Да как вы смеете! Нет у меня никаких шевелений! Нет у меня никаких глистов!

— Это как сказать, как сказать… Кал на яйца глист наверняка давно уже не сдавали.

— Не сдавать, не сдаю и сдавать не собираюсь!

— Вот оно что… Как вы, оказывается, своим калом-то дорожите… Как усладой сердца.

— Я не калом дорожу, а репутацией. В отличие, между прочим, от вас!

— И опять я виноват! У него глисты, а я виноват! При чём тут я и ваша репутация?

— При том самом! Кто меня соблазнял на прошлой неделе пойти с ним в пивную «Три поросёнка»? А? Кто?

— Ну и что? Я же вас не воровать соблазнял. Не грабить со взломом. Под покровом жуткой ночи.

— А вот не надо мне это самом здеся! Я распрекрасно знаю, чем такие походы заканчиваются. И чем начинаются.

— Это любопытно. Чем же?

— Сначала кружкой пива, потом поллитрой в трёх, потом хулиганской выходкой, потом забратием в отделение милиции (или как она сегодня называется). А в результате – вызов на ковёр к Пал Акимычу и стояние у него на этом ковре с глупой мордой и оловянными глазами.

— Великолепно!

— Что?

— Метафора, говорю, великолепная. Или аллегория? «Глупая морда с оловянными глазами». Вам писать надо.

— Что?

— Писать. Литературным сочинительством заниматься. Талант свой искромётный всуе закапываете в нашей вонючей конторе. А как правильно: всуе или втуе?

— Вот опять начинаете эти свои разговорные  словоблудности. Туя это дерево. При чём тут «всуе»? И не в конторе, а в офисе. Контор сегодня нету.

— И опять согласен. Вы замечаете, Альберт Моисеевич, что я сегодня во всём с вами подозрительно соглашаюсь? Сам на себя удивляюсь: с чего бы это?

— А потому что вам правда глаза колет.

— И опять метафора – и опять блестящая! Нет, вам непременно себя на литературном поприще нужно искать. И не просто искать, а непременно находить. Втуе. Без всякой суи.

Геракл Горгонович, Эсхил и мамонт под свадебной кроватью

Эпиграф:

—  Орест

 Подземный Гермий, отчих опекун державств,

Спасителем явись мне и споспешником!

В отечество пришел я, и глашатаем

Над сим курганом кличу: я пришел, отец!  —

( Эсхил, «Плакальщицы»)

— Гаррий Бонифатьевич, эх, Гаррий Бонифатьевич… Гадюка вы треклятая… Я ж люблю вас, стервеца этакого, как мамонта. За святость духа, за независимость суждений! Вы же, образно говоря, Геракл наших буйных дней! Нет-нет, не возражайте! Настоящий Геракл! Хотя с другой стороны, какой вы Геракл? Скорее медуза Горгона… В общем, как все…

— Однако, мы милы. Про Геракла я понял. Про Горгону тоже. А что значит «как мамонта» и что значит «как все»?

— «Как мамонта» значит как мамонта. Без исторической подоплёки. Или вы мамонта никогда не видели? Так зайдите в Зоологический музей, полюбуйтесь. ПолУчите неслыханное удовольствие! Уверяю вас!

— От мамонта?

— От его божественного лицезрения! А что касаемо второго утверждения, тот как же не как все? Вы же любите деньги? Любите?

— Ничего себе вопросец… Кто ж их не любит?

— Вот! Деньги, деньги… Ох, уж эти деньги!

— Мне неловко говорить, но… Но действительно я сейчас остро нуждаюсь. Срочно портки надо купить. Сами видите, в чём хожу. Ещё пару недель – и будет неловко перед людями. Через пару недель эти окончательно сносятся. Расползутся по швам. И штрипки из-под них начнут торчать. Которые кальсонные.

— Замечательно. Так вы кальсоны носите? Не трусы?

— Ага. Кальсоны. Потому что боюсь придатки простудить. Я ж уже студил. Страшное дело. Не присядешь.

— Хм… Да уж… Именно что деньги… Как говорил Гавриил Степанович в «Театральном романе», «сколько зла из-за них в мире?  Всё деньги… А о душе подумал кто-либо?». А? Каково сказано? Конфетка!

— Да-с.

— Что «да-с»? Что «да-с»? Да-с, керогаз… Вы роман читали?

— Какой? Я их много читал.

— «Театральный», какой!

— А как же. Давно уже. Уже и не помню, об чём он вообще.

— Понятно. Не читал. Вот она, серость-то наша. Необразованщина. Апломбов – туча, а образованности – баранкин ноль. Булгакова не читал, Боборыкина не читал… Вы, небось, даже и Эсхила в глаза не видели! Его «Амгаменон»! А? Что?

— Ничего. Это вы меня так оскорбляете? Желаете унизить?

— А чего вас унижать, если вы и так унижены? По жизни и жизнью. Судьбою своею горемычною.  Кстати, давно хотел вас, Гаррий Бонифатьевич,  спросить как скромного конторщика редакции газеты «Цементный пескоструйщик»… Вы же пескоструйщик?

— Был. Уже три года как там не служу.

— Да? А что так?

— Уволен с позором. За растрату казённых денег с последующим их удалым  пропитием.

— Это мило. Увольнять за такую  ерунду… Право, как вы несчастны! Мои соболезнования. Впрочем, я не об этом…

— Слушаю вас.

— Вы только не обижайтесь… Вопрос деликатный… А?

— Чего «а»?

— Обижаться не  будете?

— Смотря что услышу.

— Ну, вот! Никак вы без этих ваших интеллигентских штучек обойтись не  можете! «Смотря», «несмотря», «как что»,  «колбаса»! А вы просто так! Без излишней ажиотации! По нашему, по пролетарскому! Засучив рукава, закатав фалды! А?

— Достал уже! Спрашивай!

— Ну, и хрен с тобой. Обижайся. Я вот чего спросить хочу: вы когда у себя на работе выжирали, то дверь ДО запирали или ПОСЛЕ? Или вообще не запирали?

— До и после чего?

— Ну… Выжирона, чего.

— Интересный вопрос! К вашему сведению я на работе не, как вы изволите выразиться,   выжирал. Равно как и вне работы. Я, к вашему сведению и непомерному удивлению, вообще не пью. Только кефир! Только!

— Погодите, погодите… Вы же сами же только что же про буйное пропойство…

— Удалое. Так в приказе – «удалое». Но это я в фигуральном выражении. Они думали, что пропил, а я на самом деле кефир имел в виду. А вы тоже как они же…

— Ну, вот. Уже и осерчал… А чего я такого спросил-то? Спросил простое: запираете ДО или ПОСЛЕ? Или во время? В процессе, так сказать?

— Ни до, ни после, ни во время…

— Вот и опять обиделись… Экий же вы, право, обидчивый. Вы на бегах играли когда-нибудь?

— Бог миловал. Я не азартен.

— А из пистолета когда-нибудь стрелялись?

— Да что вы такое говорите? Зачем это мне? У меня к тому же девушка есть, Люба. Мы расписаться хотим на Покров. Уже и фату ей пошили. Признак невинности. Хотя уже полгода как сожительствуем. Причём активно.

— Со стонами?

— А как же! Со сладострастными. Всё как положено.

— Вот видите!

— Что «видите»? Чего я опять должен видеть?

— То со стонами, как положено, а то через раскоряку… То Люба, то Покров, то бега, то кефир… Какой может быть кефир на Покров? Какая фата на бегах? За кого вы меня принимаете?

— За человека, который обещался дать мне денег.

— Прямо и не знаю… Трудный вы человек, Гаррий Бонифатьевич! И не вообразить насколько! Вот тут до вас был драматург Терапевтских Абрам Изольдыч. Уж нашто трудён, нашто лукав и нашто дремуч… Но до вас ему как до Луны! Да что до Луны – до Марса! Где никогда не будут яблони цвести – а почему? Потому что вы вместо них цветёте и пахнете! Исходите соком!

— Я ответил на ваш вопрос?

— Да как сказать… Вот лично я – ДО.

— Чего?

— До того, как начать выжирать.

— Вы всё о том же…

— А о чём же ещё? О производственных показателях, что ли? Упёрлися они мне, эти показатели! Я вам чего, стахановец?

— Да мне вы никто. Обыкновенный трепач.

— Вы так считаете?

— Да, я так считаю.

— Как вы интересно считаете… Я начинаю подозревать, что уволили вас всё-таки за дело.  Чтобы какой-то вонючий конторщик, по идее – вошь конопатая, так независимо рассуждал… Это, знаете ли, какой-то апломб! Так что я вас больше не задерживаю. Дерзайте и трепетайте! Стремитеся и дальше пробиваться в задние ряды нашего теперь уже навеки демократического общества!

— А деньги?

— Что деньги?

— Денег дадите? Вы обещали.

— Если обещал – обязательно. Сто тыщ хватит?

— Лука Моисеич! Отец родной! А в посажённые отцы как? Очень прошу! Умоляю!

Пояснение:

«Агаме́мнон» (греч. Αγαμέμνων) — трагедия древнегреческого драматурга Эсхила, представленная в 458 до н. э.. Она входила в тетралогию Орестея, которая также включала трагедии «Хоэфоры» и «Эвмениды», а также утраченную сатировскую драму «Протей».

Алексей Курганов