Я вынужден повторяться. Потому что имею слишком оригинальное воззрение на искусство и слишком неизвестен, вообще-то, а публикуюсь в ограниченном количестве эл. журналов. Их читателям уже обрыдли мои введения в курс моего дела. Но я вынужден рассчитывать на совершенно свежего человека, которому в новинку такая экзотика.

Я охочусь за тончайшими переживаниями. В художественных произведениях (преимущественно в неприкладном искусстве) бывает ЧТО-ТО словами невыразимое. Вот я за ним и охочусь. Но это не всё. Я его пробую объяснить: каким подсознательным идеалом автора оно рождено. Мутно уже само ЧТО-ТО, потому что еле ощутимо. Кто-то согласится, когда я его обнаружу и выставлю напоказ, а кто-то, пожалуй, и не согласится. Ну а уж доказать, каким именно подсознательным идеалом это рождено – и вовсе…

Я наткнулся в книге Немзера «Литературное сегодня. О русской прозе. 90-е» (1998) статью о повести Алексея Варламова «Рождение» (1995). А с Варламовым я уже несколько раз разбирался, и он мне открылся пробуддистом. Где – осознающим это, где – нет.

(Тут тоже принципиальная сомнительность: как идеал может так мерцать? Он же идеал! Это  ж не автоматизм какой-то?! – Могу только возразить: а что ему запретит мерцать? Не у всех же идеал один на всю жизнь. Или два на всю жизнь… У Пушкина их, подсознательных, была дюжина. – В общем, не знаю я, но, будучи на охоте, могу ж я предположить, что тут ЧТО-ТО – будет?)

Заодно, может, продемонстрирую своё принципиальное отличие от – куда занесло! – Немзера.

Мне было смешно, читая его критику повести. Он изо всех сил старается показать, что он оценивает КАК роман написан… Вот, например, начало:

«Каждое слово, каждая фраза, каждый сюжетный поворот и каждый психологический штрих в повести Алексея Варламова призваны свидетельствовать о мудрости, человечности и благочестии автора» (С. 75).

Немзер его видит то ли трусом, то ли предателем. Ибо Немзер – либерал, описывается же время чуть не гражданской войны в октябре 1993 года, а Варламов (по моему предположению в связи с уже разобранным мною у него) стремится улететь «над Добром и Злом», только не в активном, ницшеанском, изводе, а в пассивном. До чего, подозреваю, Немзер не додумался. И тайно злится на Варламова за идейную и волевую нетвёрдость в либерализме в решающую для того минуту. И это вылезает. – Смешно.

Картинка О. Смирнова к статье такая. Вверху кусок слова «Сегодня» (так называлась газета, заступившаяся перед победившим восставших Ельциным за левую газету «Завтра»). Под этой надписью – трусливо бегущие не только женщина, но и мужчины, имеющие явно портретное сходство с кем-то.

Немзер тенденциозен и не может быть аполитичным, как требует, по-моему, оценка художественности. И будет очень сладко ощутить додумавшимся аполитичного себя, додумавшимся о тайном пафосе Варламова.

Надо проверить. Вдруг это окажется то же о Варламове, что я писал раньше, да не совсем то. Там-то бывало ЧТО-ТО.

Я вот одного боюсь: я стал такой опытный, что ли, что слишком легко всё угадываю по малейшим признакам, и как тогда – раз так легко было мне разгадать – счесть вещь художественной? Раз ЧТО-ТО так легко истолковывается.

Вот, только стал читать – готово:

«Их брак, заключенный когда-то не столько по любви, сколько вследствие какого-то наваждения, давно перешел в привычку, и былая страсть превратилась в заботу друг о друге, а потом и эта забота угасла. Хорошо это было или плохо, почему так случилось и можно ли было этого избежать, она не знала, но то, что у нее не было ребенка, не просто ее печалило, а обессмысливало саму ее жизнь».

Ведь и пробуддисты считают жизнь плохой, бессмысленной и потому у них идеал – бесчувствие. – Не первый ли признак это глобальной вины Этого мира нам явлен: нет счастья на свете, нет взаимной любви…

«…даже супружеские отношения потеряли для нее всю прелесть и превратились в скучную утомительную обязанность, которую она под всяческими предлогами избегала.

Наверное, она была плохая жена своему мужу, но ни он, ни его жизнь интересны ей не были…

… подспудно в ней жило убеждение, что рано или поздно она останется одна. Она была к этому готова и ничуть не удивилась бы, если бы однажды он сказал, что уходит».

И т.д. и т.п. – Осень… Муж в лесу заблудился…

Но это ж – временно, не абсолютно, то есть не то, что я жду…

Имена будут у этой пары? По Немзеру, вроде, нет их. – Так это таки признак пробуддизма.

А временность негатива – вполне может быть путём наибольшего сопротивления мечте о нирване или ложным ходом сюжета.

Муж – являет собою этот путь: мещанство. Оно всем довольно. Ему нирваны не нужно.

«…дело жизни, признание, заслуженный успех, — потеряло былую привлекательность, и в цене оказались совсем иные вещи. Наверное, это было что-то вроде преждевременного старения…».

Почти пробуддизм, но не он. То есть наиболее трудно из такого удовлетворения перейти в желание нирваны – ведь уже удовлетворён, никуда не тянет.

От Немзера я знаю, что герой каким-то случаем откликнется на призыв Гайдара (тоже не названного, кстати) к москвичам собираться для отпора левым. Так это, ожидаю, будет ещё более ложным ходом сюжета, чем мещанство.

А пока – миниложный ход: ощущение счастья в приозёрной избушке заблудившегося в лесу человека.

«…и вдруг охватила его печальная и ясная мысль, что никогда больше такой ночи и такого пронзительного чувства благодарности миру и жизни за то, что они есть, у него не будет».

Но это ж – ницшеанство! Приобщение через ценность мига к принципиально недостижимой Вечности, иномирию!

Или с этой-то стороны к идеалу бесчувствия и будет – как бы противоестественно – продвигаться мещанская душа?

«…что помешает ему прийти сюда снова, но от мысли, что он уедет, а озеро и изба останутся, ему сделалось тоскливо…».

Это – о преходящести всего на свете, грубо – о смерти, то есть о нехорошем Этом мире и, соответственно, о хорошем ином… Что до сознания персонажа уже не доходит. Да и автора – тоже.

«…всю ночь его мучили сны, точно он куда-то едет по разбитой, некрасивой дороге на телеге с мерзлым картофелем, прицепленной к трактору, и не знает, куда и сколько еще ехать».

Это образ Этой жизни.

(Уж и не знаю, почему, но мне нравится ницшеанство, наверно – за то, что оно имеет дело с Абсолютом. Раз уж не дано мне быть религиозным.)

А вот – образ домирия, так сказать (от имени ребёнка в утробе матери):

«…между ним теперешним и тем, кем ему предстояло стать, лежало громадное расстояние, несоразмерное с самой человеческой жизнью, и преодолеть его было еще сложнее, чем прожить жизнь».

Но всё – общо… То есть – как-то отстранённо.

А вот – креститься решила будущая мать. Это – тоже ложный ход? Ведь пробуддизм антагонист христианству.

Да. Это тоже ложный ход (потому так незаинтересованно обрисовано крещение). Ясно из того, как отчуждённо рисуется и призыв Гайдара к москвичам.

«…поехал теперь, потому что очень уважал пухленького, мило причмокивающего единственного интеллигентного и порядочного человека, пробравшегося во власть, этой властью отвергнутого и преданного, а теперь призывающего всех честных людей встать на ее защиту».

Марионеточность какая-то. Понятно, почему нет имён в этой повести. Автор – над схваткой. И заставляет его занять такую позицию его неосознаваемый пробуддизм, думаю.

А зачем цитируется Евангелие от Матфея? – Опять же – ложный ход. Иисус там тоже проповедует ни на чью сторону не становиться, ибо всё – плохо тут и «будет разрушено» (Мф. 24 — 2), а лучшее – Там, на том свете. – Жена в православие осуществляет ложный сюжетный ход, муж – на гражданскую войну.

«…от ее крещения ничего не изменилось, а только отчетливее прояснилось: ее не рожденное еще дитя стало заложником и жертвой охватившего город безумия».

Ну да, Немзер прав, автор, будучи над схваткой, внушает нам, читателям, «о мудрости» своей, пробуддистской.

Вот теперь ещё новый ложный сюжетный ход – тревога от патологического для плода хода его развития. Неприятности – вообще признак Этой, плохой-преплохой, жизни.

И здесь меня настигла трудность. Не натягиваю ли я эти ложности ходов? Не мещанский ли гимн тут абы какой жизни? Не говорится ли тут почти «в лоб», что самое главное – просто, как у животных, продление рода в потомстве? А если и есть ложность какого хода, то это хождение в центр на призыв Гайдара. (На это место особенно взъелся Немзер, говоря, что у персонажа «душа… отсутствует». В полемическом задоре это: раз не гражданин, а мещанин, значит без души. И – придрался даже к неопределённости указательного местоимения «то» — «ему ребёнок нужен… или… он нужен ребёнку»:

«…он полюбил мысль, что станет отцом. Это точно давало ему некий шанс возместить и исправить то, что казалось уже навсегда утерянным, и пусть не в себе, но в своем ребенке осуществить неосуществленное им самим».)

Впрочем, так отделить себя, автора, от персонажа – не дать ему имени… О каком почти «в лоб» можно думать?..

Далее идёт огромная нуда опасений беременной о состоянии плода. – Надо же… Так вникнуть в этот антураж… Оно, конечно, на то Варламов и писатель. Но неужели это не из той песни, что скууучно на Этом свете жить? Неужели это банальные трудности на пути к итоговому мещанскому happy end?

Мне стало скучно читать. Приобщение к нюансам беременности как-то… – Неужели и это – рассчитанный образ нуды жизни? Или – необходимость, чтоб ценить абы какую жизнь?

Мда. Кончилась первая честь, а легче не стало. Речь идёт от имени умирающего, что ли? плода…

Госссподи… Я ещё никогда не читал про родовые муки женщины и плода. – Одно утешает: раз так трудно  читать, то, может, это хорошая вещь?

И, как назло, я читаю резюме жизни персонажа-мужа, думаемое им о себе, и мне противно – таким придуманным всё кажется.

Тянет. Целая глава, а так и не известно, жив ли ребёнок. Действительно ли справочная роддома о детях, кроме роста и веса, справок не дают: жив или нет?

Ч-чёрт. Вот подрядился я окунуться в медицину… А всё оттого, что привык преодолевать себя при чтении: очень много хороших книг именно этого для себя требуют.

Но будет обидно, если я зря старался.

Есть впечатление, что автор взялся написать как можно более толстую книгу… Жуёт, жуёт. Психологические извивы, которым я не верю почему-то.

Я, вспомнилось, мальчиком удивлялся: почему это персонажи какие-то никогда не кушающие, не испражняющиеся. А тут вот – не работающие…

Грешен: я стал пропускать нудоту. Ну нет сил читать религиозные мысли женщины, боящейся, выживет недоношенный или нет.

И вот уже второй раз врач – врач! – настаивает, что мать должна с любовью думать о младенце, и это ему передастся.

Варламов пишет так, словно он пишет для верующих людей. Ну не для мистических же чудаков? Говорят, бывают ещё прагматики: а вдруг, мол, это работает – почему не попробовать… Сталин, мол, с иконой велел облететь фронт под Москвой поздней осенью 41-го…

А во мне, наверно, работает потребность написать хоть что-нибудь, пока тянется эта нуда в роддоме. (Я ведь читаю и пишу. Стенографирую свои переживания от текста.)

Благо, я уже больше половины прочёл.

Теперь пошли мужские терзания себя. Тоже скучно, потому что как-то недостоверно и общими фразами. Прошлой ночью он жену любил, теперь он её возненавидел… – Словно знает человек, что нужно писать красочно, вот и тужится. В мыслях, мол, всё ж может быть. – Не ве-рю.

А ведь книга получила премию…

А ведь я чту недопонятность! Откуда я знаю, где авторское враньё, а где им руководит вдохновение и рождает недопонятность?

Это я к тому, что Варламов что-то уж очень по крайностям стал бросаться. Только что прочёл, что жене дали посмотреть на сына в реанимации, и она, счастливая, позвонила мужу. А тот…

«Но если бы в эту минуту она могла его видеть, то его лицо поразило бы ее. Оно выражало безмерное отчаяние и отвращение к самому себе».

Я не по-нял… Чего это он? А. Из-за того, что ненависть к жене ему давеча довелось пережить?

Да.

И – третья часть повести. (А я пожал плечами.) – Всё б самооправдалось, если б работало на желание автором бесчувствия, раз такие нервные передряги случаются на свете.

Еретическая мысль мелькнула: а не образ ли это? Трудное рождение ребёнка – трудное рождение России в 1993-м…

«…в том кошмарном, Богом и Россией проклятом году», — прочёл я спустя какое-то время после угадки.

Тьфу, если так. Ничего от подсознания.

Однако Варламов молодец уже тем, что постановил себе живописать почти исключительно отрицательные эмоции и – выдерживает задание. – С брезгливостью жду happy end-а. И придётся никуда эту стенографию не слать.

«Утреннее возбуждение, когда ей сказали, что ребенка переводят из реанимации и это очень хороший признак, прошло».

И язык всюду суконно-протокольный…

И опять тревоги, тревоги, тревоги.

Чехов хотя бы потому гениален, что короткие вещи подобной нудности писал.

Хм: «…он теперь много работал».

Это тоже негативного порядка нечто?

Показали сына, наконец.

«…и неужели это был его сын? И он пожалел, что послушался эту красивую женщину и увидел то, что раньше времени видеть ему не следовало».

Ну во всём – только плохое.

Вот впервые дали маме ребёнка в руки.

«…и крохотное тельце показалось ей почти невесомым. Она держала его, бережно прижимая к груди, и думала о том, что теперь уйти от него домой будет во сто крат мучительнее.

Весь вечер она проплакала…».

Кроме плохого ничего на свете нет.

Надумано это всё, вот что. Литературщина. Для счастливого конца нагроможден негатив на негативе.

И вот он, счастливый конец, стал брезжить.

Всё как в притче «Заведи козу».

«.   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Ребе подумал, и отвечает:

— Заведи в доме козу.

— Ребе, вы с ума сошли?? Ко всему этому добавить ещё и козу???

— Заведи козу. И приходи через месяц.

— Хорошо, ребе… Только из уважения к вам.

Через месяц к ребе приходит совершенно осунувшийся еврей.

— Ребе!! Что вы наделали?!! Всё осталось по прежнему, только теперь, когда в квартире поселилась эта мерзкая тварь, совершенно не стало покоя ни днём, ни ночью! Она блеет, бодается и ВОНЯЕТ!!! Ребе, я хочу умереть!…

— А теперь, прогони козу из дому.

Через несколько дней ликующий еврей прибегает к раввину и кричит с порога:

— Ребе, вы волшебник! Я просто в раю! Так тихо, просторно, такой свежий воздух, столько тем для общения с женой!! Жизнь играет новыми красками! Я чувствую себя на седьмом небе!»

Я ошибаюсь?

«Она боялась теперь, что не справится с ребенком, все казалось ей неготовым, неубранным, она не была уверена, что сможет сама переодеть, накормить и искупать его».

Всё по-прежнему плохо? – Но тогда я воскресаю. Значит, идеал-то всё-таки не эта суета сует, маета мает… Не мещанство.

«А ночью снова проснулся от боли, она носила его на руках, он плакал и не успокаивался, и тогда мужчина положил его себе на живот, боль сразу же стихла, и он так и проспал на животе у отца до следующего кормления».

И всё покатилось по своим кругам быта.

«Они давно не ссорились, потому что ссориться им было не из-за чего: у каждого была своя жизнь, и жизни эти не пересекались. Теперь же ссоры вспыхивали в доме постоянно».

«…сколько ни молилась и ни каялась, беда пришла…

.    .   .   .  .   .

Это одно из двух: либо инфекционный гепатит, либо идет гемолиз. И то и другое — прямая угроза его жизни».

«— Где он? — спросил мужчина, едва ворочая языком.

— Ему делают пункцию костного мозга.

— Зачем?

— Я не знаю».

Нет конца мучениям на Этом свете..

«— И так всю жизнь? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Иногда удается добиться улучшения».

Но от такого кошмара разве в нирвану хочется?

Или я забыл, что автор-то НАД…

Но что-то не очень чувствуется, что он НАД. Он как-то, похоже, увлёкся своей выдумкой.

Или всё-таки нет? Он персонажу даёт «в лоб» думать о своей мещанской ценности абы какой жизни:

«И все-таки лучше это, чем ничего. Любое бытие лучше небытия. И в такой жизни можно будет открыть для него радость — только бы они смогли хоть что-нибудь сделать».

То есть у автора – не такая ценность, не мещанская, а пробуддистская.

Опять «он» не работает. Всё время проводит в больнице. Опять пошла медицинская нуда. (Где ты, Чехов!?)

«Лучшая больница страны, грязь, воровство, бестолковость, блат — все одно и то же, одно и то же, сколько бунтов, революций, реформ, перестроек и диктатур ни произойди…

… в этой стране родился и прожил свою жизнь он, проживет, если только проживет, свою его сын — но кому нужна такая жизнь?»

Так это ж не хвала абы какой жизни!..

Дальше пошла публицистика… против менталитета Этой страны. А не против Этого мира.

И. Вдруг – возвращение к «фэ» Этому миру (но от имени персонажа):

«Убийца моего сына — природа. Та самая природа, которую я боготворил и к которой убегал из этого мерзкого города… На это так же глупо жаловаться и искать виноватого, как обвинять в убийстве землетрясение…».

Окрестили ребёнка. А смерть всё не приходит.

Опа. Анализы ошибались. Ребёнок здоров.

Всё-таки, — на первый взгляд, — «Заведи козу». Всё-таки, сходу кажется, хороша абы какая жизнь. С намёком на спасибо Богу и за такую.

Так и хочется сказать, вот, откуда и пошли в ход произведения с обязательным хорошим концом. И что Немзер не прав. Что подлизался всё-таки Варламов в 1995 году к победе либералов в 1993. – И что за то, наверно, и получил от них премию. (Премия «Антибукер» финансировалась Борисом Березовским, ставшим олигархом из математика. Тем, кто наиболее выиграл от контрреволюции.) Изображено, мол, мучительное рождение строя, хоть и контрастного, но с низами, успокоенными на своём мизере. Что хорошо.

Но задумаемся. Чем отличается повесть? Утрированиями. Несчастий. Причём таких, в которых нет виновного. Нет вины нового общественного строя – в том числе. Утрировано практически отсутствие мотива работы героев. А ведь сменился строй, гарантировавший право на труд, на строй, отказавшийся от такой гарантии. – Нет об этом ни слова. Ну и утрирован хороший конец. Настолько утрирован, что можно это счесть за насмешку… над строем же. Тем паче, что несколько раз (4) были возвращения к избушке, к позитиву ницшеанского типа, то есть радикально отвергающему Эту жизнь. Что поддерживается отсутствием имён, а особенно фамилий, у всех персонажей.

Варламов враг любого строя. Если пассивный (а характер героя выбран именно пассивным), то он не ницшеанец, а пробуддист. Каким и проявил себя в уже рассматриваемых мною вещах. И Немзер это остро почувствовал и иносказательно сказал своё «фэ» (по сути за ЧТО осудил, а не за КАК, но он же призван художественность оценивать).

И, получается, что Немзер не прав, а жюри «Антибукера» право? Там в жюри – ну очень авторитетные люди.

А мне не показалось, что я встретил в повести ЧТО-ТО, словами невыразимое.

Но. Может, я не на то обращал внимание?

Есть так называемое искусство вымысла, относительно независимое от искусства слова. От искусства слова тут только лишение персонажей имён и фамилий. Выражающее  антиобщественную интенцию автора. Весь текст бесцветен. Мол, как стендалевский, тем обеспечивший колоссальную психологическую тонкость персонажей. Мне же психология показалась как раз недостоверной из-за утрированности. Но, может, утрированность сойдёт за ценность в искусстве вымысла?

Ну в самом деле… Суметь посмеяться над победой строя либералов так, что они, кроме Немзера, не заметили и наградили… Негатив автор утрировано преувеличил, виновника негатива лишил, а позитив сверхутрировано сжал.

Жаль, трудно усмотреть в утрировании след подсознательного идеала. Наоборот, умысел светится. Но, может, хотя бы на момент замысла, зарождения, можно предположить участие подсознательного идеала? Вон, и название соответствующее – «Рождение»…

Могу ли я этот нюанс считать тончайшим переживанием (за такими-то я и охочусь)? Думаю, могу. И могу сказать, почему.

Моя статья ведь вчера кончалась тем абзацем, что после слов «Ребёнок здоров». Только без вводных слов и словосочетаний: «на первый взгляд», «сходу кажется», «Так и хочется сказать, что… что… что…», мол. До меня сперва дошло то, что я потом отверг. То есть скрыта, всё-таки, оказалась суть даже для меня, с самого начала её-то и ожидавшего. А что такое недопонятность, как не признак рождения её от подсознательного идеала?

Соломон Воложин