Раздумья над книгой эпиграмм Александра Петрова «Вперёд на халяву»

Время наше, как известно, ознаменовано размахом свободы слова, причём размах этот завершается сплошь и рядом ударом по мыслящему темечку дубиной («дрючком, — на украинской мове, коя так же величает и стрелу). Наиболее сокрушителен ныне этот удар по мастерам слова, писателям. Их ежедневное бытие, это ожидание Ленского на дуэли («Паду ли я, стрелой пронзённый, иль мимо пролетит она?») И если на языке «москаля» Пушкина этот божественный слог впечатался в память столетий, то на «мове» майданутых этот классический волапюк втыкается в уши стилистическим уродством, который логично, закономерно перерастает, с запретом русского языка на Украине, в уродство политическое и социальное:

«Паду ли я дрючкорм пропертый, иль мимо прошмыгает вин».

В этом запрете извечный страх свихнувшихся на нацизме нелюдей к «Великому и могучему», на котором разговаривает и пишет Александр Петров. Ныне если автор не граф Толстой, то, прежде чем возопить на всю Россию «Не могу молчать!», он, директивно, правительственно загнанный в голозадость, ночами дёргается в тоскливой безнадёге: а на какие шиши издать это «Не могу»?! И какой статьей гражданского или уголовного кодекса оно может аукнуться не только у майданутых, но и у нас.

Аукается, прежде всего социальным прозаикам, которые стремительно сокращаются, как биологический вид, превращающийся в задолизного мутанта.

Но если говорить об эпиграммистах, здесь сокращение совсем сокрушительно: они просто исчезли с бывшего лица, а ныне – рожи литературы. Исчезли вполне предсказуемо, поскольку, чем тупее и жаднее правящая верхушка, тем более ненавистна ей эта ехидная, разящая, словом, наповал прослойка пишущих.

Эпиграмма как жанр, известен просвещенной публике с седьмого века до нашей эры. Именно тогда древний грек по имени Архилох написал эпиграмму о гетере Пасифиле. Видимо, не мог молчать, глядя на эту вдрызг раскрепощенную даму. Высоконравственный грек сравнил ее со смоковницей, которая кормит своими плодами всех прохожих и проезжих. Эпиграмма получилась едкая, иначе бы не дошла до наших дней, положив начало мало кому доступного жанра в мировой литературе.

Из Древней Греции эпиграммы перебрались в такой же Древний Рим, где получили широкое распространение. Марциал, как отмечают современники, написал более тысячи обличающих эпиграмм. Пороков в том обществе было хоть пруд пруди, вот он и раздавал стихотворные оплеухи направо и налево.

В России эпиграмма, как жанр, бухнула предреволюционным колоколом в 19 веке. Её мишенью стали не только известные чиновники, но и дворцовые небожители. Не убереглись даже императоры, как здравствующие, так и почившие.

Не пес ли здесь лежит,

Что так воняет стервой?

Нет, это Павел Первый.

Череда воспетых эпиграммами российских властителей завершилась Николаем Вторым и его супругой. Кроме самодержцев, в девятнадцатом и в начале двадцатого века увековечены генералы и губернаторы, разного рода лизуны седалищных мест и даже духовные лица вместе с чужими женами.

Благочестивая жена, Душою Богу предана.

А грешной плотию Архимандриту Фотию.

От такого глумления Фотию прелюбодею, впору бы повеситься. Но плохо мы знаем поповскую братию, Фотий предпочёл иной путь: сделал всё, приложил все усилия вместе с синодом , чтобы имя автора, да и сам автор были похоронены в безвестности. .

Немало эпиграмм оставили нам поэты Пушкинского круга. Непревзойденным мастером был и сам Александр Сергеевич, обессмертивший облик графа Воронцове, пришпилив того эпиграммой, как стрекозу булавкой, к литературной витрине для обозрения потомкам:

Пол-милорд, полу-купец.

 Полу- мудрец, полу-невежда.

Полу- подлец, но есть надежда,

Что будет полным наконец.

Это классика жанра и по количеству строк, и по композиции. Последние ударные строки – это клаузура или, как еще говорят – пуант, окончательный приговор вельможе.

В первой четвертушке двадцатого века -удивительное дело! -эпиграммы писали даже члены первого советского правительства. Вот как нарком просвещения баловень, эссеизатор культуры Анатолий Луначарский «воспел» пролетарского поэта Демьяна Бедного.

Демьян, ты мнишь себя уже

Почти советским Беранже.

Ты, правда, «б», ты, правда, «ж»,

Но все же ты не Беранже.

Оскорбившийся за поэтического собрата Александр Архангельский тут же выдал рикошетом самому Луначарскому, автору бесчисленных предисловий к писателям и поэтам:

 О нем не повторю чужих острот.

 Пускай моя звучит свежо и ново:

Родившись предисловием вперед

Из люльки произнес вступительное слово.

Мы, пропущенные через жернова Горбостройки, ваучеры Чубайсиады и эпоху Медвепутов, точно знаем, кто из теперешних «комиссаров» родился «предисловием вперед». Но, увы, эпиграмм нет, есть, фонтаны интернет стенаний и кухонного «протеста» по различным поводам.

Эпиграмма завяла с началом строительства социализма простого, а потом развитого. Видимо, не соответствовала принципам социалистического реализма и требованиям цензуры. Да, достаточно громко и дозволено щёлкал зубами «Крокодил» Сергея Михалкова. Изредка позволялось нечто бурчливое, и даже едкое театру Сатиры. Держал местечковый кукиш в эстрадном кармане Райкин, в литературе брякал камнями за пазухой каторжанин Солженицын. Сатирики азартно, но очень взвешено, лупили по бытовухе и чиновному раздолбайству. В нём угадывались будущие, ходившие пока в коротких штанишках, и норовивший нагадить в самых публичных местах гайдары, ливановы, сердюковы. Но стрелы нескольких эпиграмм, ударивших о кремлёвскую стену, отскочили и рикошетом воткнулись в самих авторов. Это запомнилось надолго – до самой предперестроечной эпохи. Она началась пародиями Александра Иванова в передаче «Вокруг смеха». С ним в компании заработали два Михаила — Жванецкий и Задорнов. Тем не менее, эпиграмм, как жанра, по-прежнему не было.

И вдруг как-то в «Самарской газете» наткнулся на лихие и едкие четверостишия журналиста Александра Петрова, адресованные пока собратьям по перу, подвизавшимся на стихотворной ниве. Один из них страдальчески возвестил:

— Я существую, но я вою. Я стою дешево, но стою!

Петров сочувственно посоветовал.

Не пиши, не слагай, не твори.

 Отрекись от поэзии начисто.

Лучше вой — от зари до зари,

 Добиваясь хорошего качества.

Рядом Петров пристроил газетного собрат по журналистике, одного из лучших поэтов Поволжья Геннадия Сюнькова. Поэта вдруг повлекло неодолимой силой в прозу, увы, водянисто полноводную.

 Геннадий не с осины слез.

 Талантлив – без вопроса!

Стихи у Гены – от небес,

А проза- от поноса

 Один из авторов газеты, достаточно известная поэтесса публично загрустила, отметив собственный юбилей:

«Он прошел без проволочек, не ознаменованный ничем. Ни рожденьем сына или дочки, ни решеньем жизненных проблем».

Петров заботливо завершил откровения загрустившей:

 Я полна предродового пыла.

 Скоро должен ножкой постучать…

Если я, конечно, не забыла

Сына предварительно зачать.

 После чего Петров исчез со страниц газеты. Когда мы познакомились, я узнал причину. Оказывается, после двух таких подборок на редакцию обрушились звонки от поэтов и их почитателей. Звучали угрозы отказаться от подписки на газету, а автора эпиграмм и редакцию — привлечь к суду. Тогдашний редактор после этого извинился и дружески попросил Петрова «войти в ситуацию».

Петров вошел. Чтобы не выходить из неё много лет. Благо приютила центральная (Федеральная) журналистика. И матёрый, высшего уровня туризм: сплав по горным рекам на плотах и катамаранах, маршруты высшей категории сложности по Памиру, Тянь-Шаню, Саянам и северо- востоку страны. Об этих путешествиях написал книгу. Получил звание заслуженного путешественника России. Не раз участвовал в экспедициях по поиску «снежного человека». Тоже написал книжку. Потом «занесло», по его словам, в ряды « моржей». Лет пять в зимние месяцы нырял в волжскую прорубь…

Но эпиграммы в его бурной биографии занимали особое место, в биографии и — и в хронически воспалённом несправедливостью, хамством, участке головного мозга. Они писались в любых ситуациях: на клочках тетради, в палатках на обрывках обёрточной бумаги, возникая неожиданно, спонтанно, когда из политики, из социальной жизни страны выпирала и настигала его какая-либо чиновная, депутатская, правительственная дурь.

Статус писателя, в конечном итоге, определяется количеством изданных книг, безвредностью для правителей и наличием массового читателя. А также — повышенным вниманием маститых критиков.

Судьба не баловала Петрова ни первым, ни вторым, ни третьим. Он поводит итог этому периоду своей жизни, с горькой, усмешливой трезвостью:

В сатире я, увы, не мэтр,

 И на ногах стою не крепко.

 К тому же ростом- с кепкой метр,

 Причем, полметра – это кепка.

 

Такой итог предельно прост.

Я потому других помельче,

 Что силы тратил не на рост,

А лишь на выработку желчи.

Что-то я не припоминаю, чтобы кто-то из пишущих так отзывался о себе, любимом. Ныне притёршееся к писательству, «элитное» большинство сколачивают лилипутские партейки, испускают горячие эмоции в компании «говорящих голов» на TV, красуются перед камерами на фоне окопов Приднестровья, нежатся в ванне толерантности и «конструктивного позитивизма».

Петров, мотаясь по миру с оголёнными нервами, вырабатывал желчь» для эпиграмм на президентов, премьеров, генеральных прокуроров и лидеров партий, депутатов Госдумы, сенаторов, губернаторов и прочих спец- деятелей нашей эпохи – тех, от кого зависит жизнь миллионов. Причем, они были все «именные», адресовывались конкретному лицу.

Самарской области – эпицентру Петровской журналистики, «везло» на губернаторов. Самарцы до сих пор никак не могут понять: что это было, когда зам. Генерального прокурора РФ Колесников, прибыв с комиссией в Самарскую губернию, спустя месяц публично объявил о заведении 19 уголовных дел на губернаторские махинации «гражданина Титова» с бюджетом , на рейдерский бандитизм его банка « Солидарность». После чего губернатор благополучно сдрейфовал… в Совет Федерации. И благоденствует в пенсионной нирване до сих пор. В том же стиле, «как раб на галерах» работал и губернатор Меркушкин, в бытность которого вылезли на свет многомиллиардные «нецелевые траты» в строительстве стадиона, дорог и.т.д. Петров, журналистски пропустив через себя весь этот воровской навал на беззащитный, ободранный бюджет, начинает эпиграмму с четверостишия:

Не телят и не коров,

Губер расплодил воров.

 На хрена, честной народ,

 Нам такой животновод?

Прописная, веками проверенная истина: рыба гниёт с головы. В разгар 90-х губернаторские головы неотвратимо загнивали от московских. Этот процесс был, охамевши открытым, благоухал миазмами разложения на весь мир, порождая смертников и узников протеста: Лебедя, Рохлина, Квачкова, Макашова…

Тот период пронзительно узнаваем в эпиграммах Петрова, хотя это скорее не эпиграммы, а сатирический парафраз искорёженного реформами бытия…

 Мы разных недругов за морем

Без раздумий победим.

Любого пенсией заморим

Или зарплату не дадим.

 А есть приём для резвых очень,

 Ведь на войне — как на войне.

 Или в сортире их замочим,

 Или зачистим их в Чечне.

Среди героев его эпиграмм немало и зарубежных лидеров. «Ху из ху», а кто конкретнее можно понять даже из названий: «Ширак выпить не дурак» , «Шарон пугает ворон», «Ковбой из Техаса» и так далее. Порой настигала необходимость отступить от классических размеров эпиграммы. В четырех строчках просто невозможно объяснить читателю, как повел себя или как выразился известный деятель, прежде чем влипнуть в сатирический сюжет. Так что размеры эпиграммы увеличиваются. Один из примеров. Михаил Жванецкий заявил, что ему надоело быть сатириком и он жаждет быть юмористом. Петров ответил всеобщему любимцу публики, мэтру нашей сцены такой эпиграммой.

Хохотун ты наш, балагур!

 И людей ты смешишь, и кур.

Ты повсюду желанен и ждан,

 Словно с квасом медовым жбан.

 Из друзей твоих первых-власть.

 Упаси Бог попасть ей в пасть!

 Ты же в пасть не раз попадал

 И, облизанный, выпадал.

 А от слов, что резались вслух,

 Даже прыщик один не вспух….

У сатиры свой реквизит.

 Он Жванецкому не грозит.

Но были и спрессованные до предела строки, которые хлестали наотмашь «облизанную» властью, донельзя публичную особь.

В ответ на высказывание Михаила Швыдкого, что «русский фашизм страшнее немецкого», (до сих пор лоснящегося примитивной шоу-культуркой на TV) родились такие строчки.

Его бы русским поддеть коленцем,

Чтоб через толщу минувших дней,

Швыдкой бы с ходу влетел в Освенцим

И сразу понял, кто нам страшней.

Нельзя не привести совершенно фееричную эпиграмму о почетном гражданине Самары, известном хирурге, который написал статью в защиту публичных домов, сам в которых –такая досада-за свои прожитых семьдесят лет еще ни разу не был. Объяснил это так: «Сильна халявная закваска, да и деньжат маловато…» Здесь в этом панегирике сплавлены воедино и добрый юмор, и усмешливая желчь, и разящий психоанализ:

Это ж сколько надо вынести,

Чтоб тянуло не на печь,

 А годам эдак к семидесяти

Захотелось с девкой лечь.

Чтобы девка была справная,

 Чтоб не кушать трихопол.

 Ведь привычка та, халявная,

Так подводит сильный пол!

Шел бы к ней с упорством Никона,

 Загодя спустив штаны.

Жаль, что денег не заныкано

От всевидящей жены.

 Как тут быть, спрошу я публику.

Ждать нельзя, пора в постель!

Может сбросимся по рублику

Бедолаге на бордель?

 Эпиграмму решилась опубликовать одна из самарских газет. Уже и тираж отпечатали, но кто-то капнул в городскую администрацию. Газету заблокировали, возместили все затраты, тираж отпечатали снова, но уже без эпиграммы.

Герои эпиграмм Петрова выдёргиваются из разных социальных, политических, экономических слоёв. Петров воспалённым инстинктом правдолюбца вычленяет из них наиболее вредоносный – когда из этого слоя вдруг публично выпрет нечто узколобое, но претендующее на многомудрость. Здесь буквально разящие примеры из Госдумы, от народных избранников, которые периодически выдают на-гора долго несмываемые ляпы под всеобщий гогот. Когда-то первый вице-спикер ГД Любовь Слиска (2002 год) выдала блистательный перл на всю Россию о хронической пассивности населения, не умеющего зарабатывать:

«Научитесь зарабатывать… начните хотя бы с платных туалетов! Вы создадите рабочие места! И всё, у вас в бюджет начнёт капать.»

Зоркий взор думского «Сократа в юбке», вице-спикера уткнулся не в 28 тысяч разорённых деревень и сёл, не в потухшие домны гигантов индустрии, а в платные сортиры – источник будущего пополнения бюджета. Петров верноподданно отзывается:

Наконец-то наше счастье близко,

О котором грезим столько лет…

Указала нам дорогу Слиска

В будущее – через туалет.

 Будь ты академик или лапоть –

 До деталей тут уж дела нет! —

 Лишь бы каждый мог тихонько капать

 Через писсуары в госбюджет.

 

Нам теперь не надо суетиться

Возродим былую мощь страны!

В наших писках столько инвестиций,

Что чужие деньги не нужны.

 Оценив земные обелиски

 Миллионом громкогласных уст,

 Мы воздвигнем памятник и писке,

 И поставим рядом Слискин бюст.

Ещё одна не менее одиозная фигура из ГД — Хакамада, синусоидно прошивавшая гастрольными маршрутами Российские губернии с эпохально учебной миссией: как нужно безболезненно и безнаказанно зарабатывать. Но чиновные препоны, видимо, оказались настолько зловредны для намозолившей всем глаза на TV ундины, что вдрызг раздосадованная «япона-мать», которую постоянно доставал своей фрондой Жириновский, исторгла публично сокрушительное сравнение, настигнувшее сатирика Петрова:

«Депутаты по сравнению с чиновникам просто мелкие грызуны».

Этот сюжет не очень нов,

Но нам новее и не надо:

Есть среди думских грызунов

Грызун Ирина Хакамада.

 Она не суслик, не сурок,

 И столбиком не встанет ловко,

 Она поменьше грызунок,

 Быть может – серая полёвка.

 

И жизнь могла бы мирно течь,

Но где-то рядом сокол Жирик.

О дайте, дайте мышке меч –

Со страху сделать харакирик!

Последняя, неожиданная глава книги. До этого наш слух вибрировал от боевой меди труб, стального звона расчленяющих остракизмов. И вдруг, совершенно неожиданно – глубокие, медовые тона лирической виолончели. Но в этих тонах больше преобладают печаль и предостережение: жизнь не раз сталкивала автора с предательством, притворством, вероломной сменой любовной парадигмы. Лирика Петрова настоящая, умудрённая жизненным опытом, не сразу раскрывающая свои глубинные смыслы. Она столь контрастна, что, кажется, принадлежит другому автору, всю жизнь творившему лишь любовные вирши.

Ты утром так застенчиво робка –

Словно во тьме предвестник первый света…

Приняв игру за чистую монету,

Сваляете большого дурака.

 Ты вечером таинственно мудра,

 Куда там хитрым мудрецам Востока!

 Но как придётся нам прозреть жестоко,

 Если оценку выносить с утра.

И следом виртуозные, красочные описания Босфора под Стамбулом, Греции, Парижа и прочих заморских красот.

Но сквозь все лаковые пейзажи и феерично-кукольные натюрморты чужеземия в авторе прорывается неизбывная, неискоренимая ностальгия по своей земле, куда пустил корни, где выучился своему отточенному, всепроникающему, разящему русскому языку.

В Лувре бился я со скукою.

А к Венере толпы прут.

Да у нас её, безрукую,

Даже замуж не возьмут!

 Грустно Сена берег лижет,

 Плещет мутная волна…

 Если не были в Париже,

 Невеликая беда.

На этом можно завершить обзор сборника «последнего из сатирических могикан» — заядлого рыбака и очарованного пленника русской природы. Остаётся лишь добавить, что ныне, пребывая в солидном возрасте, нещадно мятый жизненными жерновами, он остаётся одним из самых матёрых и публикуемых журналистов «Правды», чьи статьи взрывают чванство, дурь, подлость, предательство в окружающей среде. По-другому Александр Петров не может. Да и не хочет.

Евгений Чебалин