«Дилетант»

Как вы можете увлекаться этой чепухой?

И.Остроухов

К теме дилетантизма обращались многие художники, творцы, сочинители — она довольно благодатна для воспроизведения, так как касается внутренних душевных струн, порой не всегда звучащих со временем в унисон. Это неисчерпаемый мотив для писателей, музыкантов и поэтов с древности до сегодняшних дней (Аристотель, Мольер, Гоголь, Даргомыжский, Ерофеев); и человек, усердно пытающийся изобразить, олицетворить что-то соответствующее насущным требованиям века, иногда оказывается в неловком положении от своего неуёмного желания почтить публику неувядаемым произведением. Таким, по-амикошонски неловким и смешным, изображал дилетанта Перов, таким изображал-озвучивал его Мусоргский в сатирических «Классике» и «Райке́».

Но, к великому счастью, не все дилетанты заслуживают порицания, а некоторые оставили настолько значительный и глубокий след, что имена их вписаны золотыми буквами в общечеловеческую книгу памяти. …И ничто в Истории не должно пройти незамеченным, ведь все мы — созидатели нашего общего будущего: «Novus ordo seclorum» — «Новый порядок веков», как написано на однодолларовой купюре.

Об одном таком «дилетанте», не променявшем смысл на цент, наш рассказ.

Не храни ты ни бронзы, ни книг

Ничего, что из прошлого ценно,

Всё, поверь мне, возьмёт старьёвщик,

Всё пойдёт по рукам — несомненно.

К. Случевский

«В течение последних тридцати лет я усердно собирал картины и рисунки русских художников и составил небольшую картинную галерею, помещающуюся в моём доме на Пречистенской набережной в Москве, близ Храма Спасителя… Желая обеспечить передачу моей галереи в общественное пользование, я решаюсь предложить Московской городской думе теперь же, при моей жизни, принять от меня в дар городу Москве упомянутый мой дом со всеми находящимися в нём художественными предметами работы исключительно русских художников…»

И. Е. Цветков, 1909 г.

В кресле сидит пожилой человек, седина тронула его волосы. У него высокий лоб, умные внимательные глаза, красиво посаженная голова. Одет просто, но не без изящества. Старинная керамика и витые подсвечники на столе, тёмно-зелёная обивка кресла, цветной плед на коленях мужчины — всё это писано в неярких, приглушённых тонах, создаёт атмосферу уюта и напряжённой работы: человек с увлечением занимается любимым делом — рассматривает рисунки, для него больше ничего не существует.

Таким художник-передвижник В. Е. Маковский представил публике в 1907 году коллекционера И. Е. Цветкова, создателя знаменитой галереи. По имени владельца она называлась «Цветковской».

Иван Евменьевич Цветков работал в Поляковском земельном банке, одновременно увлекался искусством, посвятив и банковскому делу, и служению искусству всю жизнь, — идеальное сочетание, скажу я вам! Своей блестящей карьерой обязан был исключительно личному упорству, трудолюбию, целеустремленности и большим способностям к точным наукам (в 1873 г. закончил математический факультет Императорского московского университета, защитил кандидатскую диссертацию). Начав с простого бухгалтера, через двадцать вовсе не простых, полных разного рода превратностей лет И.Е. избран председателем Оценочной комиссии банка (1895).

Частенько хаживал в Малый театр, оперу, художественные выставки. Истинным наслаждением для Ивана Евменьевича стало посещение Третьяковской картинной галереи. О себе он мог бы сказать словами самого Третьякова:

«Художник открыл мне великую тайну природы и души человеческой, и я благоговею перед созданием гения».

Возможно, стоя перед картинами передвижников, Цветков и пришёл к мысли начать собирать их произведения[1]. Нет, он не стремился во что бы то ни стало перещеголять П. М. Третьякова: искусство так стремительно и властно вошло в его жизнь, что он попросту не мыслил без него своего существования.

С восьмидесятых годов Иван Евменьевич начал приобретать картины, и если Третьяков коллекционировал произведения реалистов-передвижников, то Цветков, по собственному признанию, сначала покупал то, что ему нравилось. Он считал художника провозвестником счастья, долженствующим «давать радостные краски, писать солнце» — собирал не столько полотна, сколько графику — рисунки, гравюры, даже черновые наброски русских художников. «У Третьякова — громадное дивное исследование по истории искусства, а у меня только его конспект», — с большим уважением к Павлу Михайловичу говорил Цветков.

Старт непосредственно Галереи положил рисунок Акимова «Сатурн», случайно купленный на Арбате у старьёвщиков:

Поначалу, не имея большого помещения и достаточных средств, он брал только вещи незначительных размеров.

Бывали и творческие неудачи — мог купить и продать, к примеру, за Левицкого и Кипренского портреты, ничего общего с ними не имевшие, и даже прямые подделки — их потом приходилось ликвидировать. Постепенно определилось пристрастие И. Е. Цветкова к картинам именно российских мастеров — он оказался первым коллекционером в Империи, обратившим пристальное внимание на важнейшее значение рисунка для характеристики творчества, и начал приобретать рисунки народных художников и тех художников-иностранцев, которые работали в России.

В 90-х годах Иван Евменьевич увлёкся собиранием старых творцов русской живописи, интересовался непревзойдёнными произведениями отечественных импрессионистов, работы которых имели ярко выраженную национальную специфику, что для Цветкова играло крайне существенную роль. «Признавал он только русских художников, которых считал головой выше иностранных, из русских же — главным образом передвижников, а из последних — Владимира Маковского» (И. Грабарь). После Маковского он ценил выше всех Васнецова, третьим уже шёл Репин, кстати, восхищавшийся великолепнейшим цветковским домом-теремом, речь о коем далее.

И. Е. Цветков с годами выработал в себе отличный вкус, умело разбирался в витиеватости перипетий изобразительного искусства; об этом значимо живописуют имевшиеся в его коллекции полотна Н. Ге, Боровиковского, Левицкого, С. Щедрина, Брюллова, Максимова, Ярошенко, Прянишникова, К. Коровина. Добавим, что самобытные и ярчайшие живописцы Венецианов и Тропинин открыты и представлены публике как раз Цветковым. В коллекцию, с годами всё-таки ставшей по величине и ценности второй после Третьяковки, входили также и скульптуры. И хотя в энциклопедических анналах вкусовые пристрастия И.Е. деликатно определяются как «консервативные», подразумевая некую долю дилетантизма… — что ж, — о «дилетантах», перевернувших мир, все мы, разумеется, наслышаны.

Вот один из них: барин, неудавшийся юрист, бывший офицер, истый игрок, охотник, философ и преподаватель из описываемой коллекции:

Иван Евменьевич располагал крупнейшим в России собранием рисунков Федотова, Кипренского, Перова, Головина, Воробьёва, Серова, А. Иванова… Карандаш, акварель, масло…

Имеется не так много сведений, чего ему это стоило. Так, в 12-комнатном доме, построенном в древнерусском духе по эскизам Васнецова, прямо над лестницей в прихожей висело большое полотно Василия Перова «Ловля рыбы бреднем», за которым Цветков охотился аж 20 лет. Далее по залам размещались рисунки и акварели почти всех знаменитых художников России: А. П. Лосенко, В. Е. Маковского, И. Е. Репина, В. М. Васнецова, В. И. Сурикова, И. Н. Крамского и др.

Знаете, Цветков не без комизма рассказывал, обычно вставляя «извольте видеть» буквально в каждую фразу, что император Николай II, будучи в Москве, намеренно посетил его, Цветкова, особняк, дабы специально посмотреть картину, находящуюся внутри залы, над входными дверями, работы художника Репина. Изображающую убийц императора Александра II — Желябова, Перовскую и других, на сходке обсуждающих план цареубийства. Красочно иллюстрируя приезд высочайшей особы, И.Е. невероятно рдел и гордился, а кое-что, конечно, немного привирал и прихвастывал.

Надо заметить, Цветков изъяснялся удивительно красиво, грамотно и умно, точно отчеканивая каждое слово (он же — банкир!), переходя, правда, иногда на тон высокомерного самолюбования, показывая свою картинную галерею точно чудо разливанное, равного которому нет во всём мире, ожидая восторгов и поклонения и даже преклонения! …Но простим ему, дорогой читатель, ведь все мы не идеальны.

Кстати, отнюдь не только перовские «Рыбаки» удостоилась столь долгой «ловли». Есть ещё немало историй долготерпения московского коллекционера.

Напомним одну из них.

Пришёл как-то Цветков к своему другу, небезызвестному пейзажисту А. Киселёву, и увидел картину передвижника Прянишникова «Воробьи» (она же «Дети на изгороди») и не смог отвести от неё глаз.

Казалось бы, деревня как деревня, забор как забор, и пацаны на нём самые типичные, вихрастые огольцы, в порванных штанишках, загорелые и босые. Вот посидят на заборе и… улетят, куда захотят. Словом, «воробьи». Давал Иван Евменьевич любые деньги хозяину картины — тот ни в какую: «Пока живу — со мной будет». Цветков не раз ещё заглядывал полюбоваться картиной — авось на сей раз?.. — да и уходил ни с чем.

Прошло ни много ни мало двадцать лет. Пейзажист Киселёв отошёл в мир иной, как его супруга тут же получила срочную телеграмму: соболезную, мол, и, простите меня любезно, надеюсь на картину. Так и перешла от вдовы эта вещь в руки дотошного собирателя. И вручила она её, можно сказать, «за стойкость». (Из мемуаров сына Киселёва в пересказе питерского журналиста В. Трифонова.)

Теперь чудесная работа Иллариона Прянишникова «Воробьи» украшает экспозицию Ивановского художественного музея:

«У него была хорошая память, и он знал всю родословную каждого художника, начиная с петровского времени, — повествует в «Воспоминаниях о передвижниках» Я. Д. Минченков. — У Цветкова были огромнейшие альбомы с рисунками… перед глазами гостя перевёртывались десятки, сотни страниц, мелькало бесчисленное множество рисунков». — Цветковская галерея всегда открывалась для тех, кто интересовался искусством, хозяин с удовольствием приглашал гостей в свой дом.

Таким человеком, до самозабвения влюблённым в русский мир искусства, запомнился нам Иван Евменьевич Цветков — самородок, сделавший себя сам: практичный, рассудочный, страстный. «Цветков презирал всё иноземное, и людей, и искусство, и даже предметы обихода, признавая только русское …Носил дома косоворотку и шаровары в сапогах бутылками» (И. Грабарь).

«Не было ни гроша, да вдруг — алтын»

К 1898 году коллекция уже не умещалась в маленьком домике в Кривоарбатском переулке, и решено строить новый дом (арх. Б. Н. Шнауберт, проект: В. М. Васнецов и В. Н. Башкиров. Строит-во: 1899—1901 гг.).

Осенью 1898 года И. Цветков приобрёл «пустопорожнее место» на Пречистенке (за 14000 руб.), сам составил план будущего дома с точным расположением комнат. А за проектом обратился к Виктору Михайловичу Васнецову, не только знаменитому художнику, но и прекрасному архитектору, родоначальнику особой линии в архитектуре стиля модерн — так называемого «неорусского», использовавшего традиции древнерусского и народного зодчества.

В декорации фасада привнесены типичные для «русского стиля» мотивы московского зодчества второй половины XVII в. Внутри висели люстры — точные копии новгородских паникадил времён Ивана Грозного. Сложная бочкообразная кровля оживляет силуэт здания, придавая ему сходство с древнерусским теремом. Впрочем, собственный дом Васнецова (3-й Троицкий переулок, 13, ныне Дом-музей) сам является жемчужиной домостроительства «а-ля рус» (тоже спроектирован совместно с Башкировым).

«Подъезжаем к прелестнейшему особняку, выстроенному по рисунку Васнецова. Спокойные, гармоничные пропорции, славный древнерусский стиль, украшения и фризы майоликовые. И. Е. Цветков выстроил этот дом исключительно для своей картинной галереи. И свет, и распределение комнат — всё приспособлено для неё… Поднимаемся по широкой лестнице. Весь вестибюль в картинах русских мастеров. Зала вся сплошь увешана. Вдоль стен витрины с рисунками»

Нордман-Северова, жена Ильи Репина

Когда вы входили в вестибюль, на встречу появлялся хозяин «терема» — сам Иван Евменьевич — и ожидал вас на площадке лестницы, ведущей на второй этаж: в бархатном камзоле вроде боярского, на голове в расшитой золотом тюбетейке — ну вылитый царь Борис!

Интересна история спора Цветкова с инженером Петром Перцовым.

Вид из цветковского дома на Москву-реку, Кремль и Храм Христа-Спасителя заворожил Петра Николаевича, побывавшего у Цветкова в гостях, к тому же пригубившего немного «за встречу»; тогда-то Иван Евменьевич и поймал его на слове, предложив указать ещё более лучшее место при условии, что, приобретя его, Перцов выстроит дом в русском стиле. Тот согласился и, при содействии Цветкова, не торгуясь приобрёл участок на набережной, выходящий на площадь (эскиз художника С. В. Малютина, автора русской матрёшки). Так появился знаменитый доходный дом Перцова (угол Соймоновского проезда и Пречистенской наб.), в подвале которого с 1908 по 1910 год размещалось артистическое кабаре «Летучая мышь», предтеча «Бродячей собаки» в С-Петербурге.

Жилище своё Цветков очень любил. Особенно нравилось ему сидеть летом на балконе и любоваться прекрасным видом на Кремль и Замоскворечье. Гостям он непременно показывал видневшуюся вдали стеклянную крышу Третьяковской галереи. Кремль и Третьяковская галерея — самые священные для И.Е. места в Москве…

Дом ныне — здание отдела Посольства Франции. В 1995 на нём установлена мемориальная доска в честь Цветкова, но о цветковских временах здесь ничто не напоминает… Теперь это обычные жилые апартаменты иностранного атташе — красивые, уютные, обставленные с чисто французским шармом. В вестибюле располагается небольшая экспозиция, посвящённая истории «Нормандии — Неман»: фотографии лётчиков — Героев Советского Союза, герб авиаполка, документы и наградные листы, автограф генерала Шарля де Голля. Их осеняет трёхцветное знамя Франции.

1903 г. Цветков — действительный член Императорской Академии художеств, неоднократно избирается председателем Московского общества любителей художеств.

1904 г. Издаёт каталог своей коллекции «Перечень картин и рисунков собрания И. Е. Цветкова».

1909 г. Подобно Третьякову передаёт свою галерею в дар городу Москве, оставаясь пожизненным её хранителем.

В 1915-м коллекция насчитывала 1819 единиц хранения: 450 картин, 1373 рисунков, 36 скульптур. Имя Цветкова громогласно звучало наряду с именами известнейших коллекционеров Москвы — Морозова, Остроухова, Щукина, Третьяковых. Думал ли сын небогатого священника из крохотного села Симбирской губернии, что сможет он подняться наверх с самых низов социальной лестницы и станет персоной невероятно уважаемой и очень богатой?..

«Где просто, там ангелов со сто…»

Упомянув Илью Семёновича Остроухова, бесспорно, одного из крупнейших деятелей в области русского искусства на рубеже XIX—XX вв., прекрасного пейзажиста и опытного галериста, пропагандиста иконы, не преминем сказать пару слов об их непростых отношениях с Цветковым, доходящих порой до комических аффектаций, что, впрочем, довольно естественно для кругов собирательских, искусствоведческих. Связанных с таким тонким предметом как выявление подлинных шедевров из порой невзрачных авторских поделок. Что обременено, разумеется, приличными расходами на поиски. Но в итоге соответственно и доходами… «Хорошие картины дёшевы», — не без юмора резюмировал один из серьёзнейших коллекционеров Москвы С. И. Щукин.

С конца 90-х годов оба они участвовали в Совете попечителей Третьяковки, после смерти Павла Михайловича, — в качестве советников-коллекционеров.

Цветков, по натуре тщеславный и к «ворогам русским» нетерпимый, крайне негативно относился к тёплому отношению «взбалмошного и опрометчивого» Остроухова, — по мнению Грабаря, — к «декадентам»: Сомову, Врубелю, Матиссу и т.п. С этого начались все их неистовые споры и распри.

Выгодно женившись, Остроухов сразу разбогател, завёл особняк, начались фривольности, журфиксы и всяческие фанаберии. Позволял себе распоясываться и распускаться при друзьях и в присутствии незнакомых — чистокровный «Тит Титыч», самодур. Одновременно перестал работать и стал падать как художник, пристрастился к вину, устраивая «чудеса»; как тогда говорили: «крутил»…

При этом он слишком разбрасывался, собирая решительно всё: Египет, Китай, Ренессанс, старых мастеров и новых, иностранцев и русских, живопись и прикладное искусство, автографы и книжные редкости. Посему из трёх «Веласкесов», Корреджо, Веронезе и Эль Греко у него не оказывалось ни одного подлинника. Или, к примеру, в обход Галереи и попечительского совета мог заныкать такой шедевр, как «Прейс» Кипренского, не говоря уже о вовсе сомнительных операциях с инвентарными книгами Третьяковки во времена попечительства и больших спекуляциях с иконами. Тем самым представляясь Цветкову примером упадничества, верленовским «крушением рас».

Цветков — полный антипод расточительного «декадента» Остроухова — и в отношениях к друзьям, и в плане собирательства, не признавая представителей новейшего искусства. Хотя, следует заметить, оба они стоили друг друга: не в меру самоуверенные и недостаточно вышколенные в смысле чуткости, тонкости искусствоведческой культуры. Цветков даже надгробие заказал себе при жизни, «чтобы, изволите видеть, не вздумали ещё декадентского соорудить», словно намекая на «захудалый» модерновый памятник Гоголю скульптора Н. Андреева (1909).

Ясно, И.Е. представления не имел, что своим неприятием декаданса в значении воплощения художественного стиля он формулировал вполне научную мотивировку эсхатологического общественного откровения и трагизма, выраженных в понятиях естественноисторических, а проще сказать модным тогда словом — в «вырождении» — предвестнике предзнаменования, «превращающего грядущую материальную утрату в сегодняшнее духовное приобретение» (О. Ронен). Но не будем усложнять… Хотя, как говаривал Анненский: «Символист — отлично, декадент… сделайте одолжение»; — это извечный спор, а точнее, наверняка и примирение.

Сначала они «воевали» в рамках попечительского совета Третьяковки — и по правде, когда Цветков получал перевес, дела галереи шли не лучшим образом — в войне «декадентов против обскурантов» (В. Верещагин), думается, побеждал всё-таки дилетантизм Цветкова, доходящий иногда до «пошлых» третьесортных приобретений в смысле качества, чуткости подхода к приобретаемому, о чём упоминалось выше. В общем, Цветков состоял в перманентной оппозиции с большинством Совета — А. П. Боткиной, женой знаменитого клинициста, из семьи прославленных врачевателей и собирателей старины, знаменитым Серовым и Остроуховым, действовавшими единодушно. Фактическим же руководителем Совета был Остроухов.

Из воспоминаний И. Грабаря, перерисованных, шаржированных мной в противопоставления двух антиподов.

Остроухов в силу обстоятельств находился под патронажем тестя, П. П. Боткина, типичного московского коммерсанта пореформенной эпохи — сурового, строгого и жестокого. Цветков — сам себе голова.

Обстановка богатства, почёта и лести развила в Остроухове чванство и самоуверенность, делавшие его временами нестерпимым. Скажем, вино он пил только красное, но пил целый день и к вечеру обычно бывал «на взводе»… Цветков в этом плане — эстет, не терпящий небрежности и расхлябанности.

Остроухов — ярый западник, не мог жить без ежегодной поездки в Париж и Биарриц, превозносил всё иностранное и вечно возился с кем-либо из заезжих «знатных иностранцев», особенно музейных деятелей, историков искусства, художников, коллекционеров. Цветков презирал «иноземщину».

Остроухов одевался сверхэлегантно, шил костюмы у первых парижских портных, манерничал необычайно. Цветков — само воплощение русофила.

Обстановка остроуховского дома была «ампирная и луисезная», он покупал старый фарфор, люстры, бра. Про дом Цветкова вы, дорогой читатель, в курсе. Добавим только, что даже оконные занавески цветковского «терема» оторочены и разрисованы русскими узорами.

Остроухов абсолютно, благоговейно признавал новейшее искусство, отвергая разве только крайних, вроде Гончаровой и Ларионова. Цветков не выносил «исчадия адова» во всех его многообразных проявлениях. Проект надгробного памятника, как и проект дома, ему тоже делал Васнецов.

Когда Остроухову, считавшему Ивана последним Терситом, говорили о цветковских замечательных эскизах к картинам знаменитых русских художников, он зло высмеивал «друга»:

— У меня, извольте видеть, — передразнивая И.Е., — все эскизы художников, сделанные ими до написания картин, то есть настоящие эскизы, а у Цветкова — эскизы тех же художников, сделанные уже с картин, то есть маленькие повторения. Таких мне и даром не нужно!

В отличие от своего антипода Цветков был неимоверно экономен, попросту говоря, скуп, как человек, долго живший впроголодь и привыкший считать каждую копейку. Многие годы он, не мудрствуя лукаво, копил деньги, боясь их тратить.

Но настало время, когда вместе со страстью к искусству пришла страсть, потребность в меценатстве. И бедный в прошлом уроженец многодетной семьи священника из далёкого Алатырского уезда проявлял впоследствии поистине необъятную широту русской души, безвозмездно помогая ближним, сирым.

К слову сказать, Игорь Эммануилович Грабарь, с детства тесно связанный с искусством, великолепный художник — пейзажист, портретист. Хранитель, реставратор, искусствовед, долгое время директор Третьяковки (служил там в 1913—1925) вовсе не лестно отзывался о цветковском вкусе собирателя и даже обстановке его дома. Называя коллекционера доморощенным «мелким тщеславцем»…

И всё же Грабарю было бесконечно жаль Цветковской галереи во время её ликвидации, и он решительно возражал, считая всю меблировку Ивана Евменьевича с её чисто московской «курьёзностью, чудачеством и безвкусицей» — уникальнейшим памятником эпохи, безусловно заслуживающим сохранения, но…

В годы революции цветковское собрание национализировано и называлось Государственной Цветковской художественной галереей. С 1917 года хранителем «Цветковской галереи» в качестве самостоятельного художественного музея стал — и слава богу! — человек плеяды Серебряного века, искусствовед, профессор Московского университета А. В. Бакушинский (1883—1939). Известный библиограф, знаток музейного дела, теоретик и практик эстетического воспитания, в том числе детского.

В 1926 году галерея вошла в состав «Третьяковки», получив статус «отдела рисунков» — произошло это, в общем-то, против воли дарителя, но с кого спросить?.. Дом Цветкова пошёл «по рукам», от ведомства к ведомству; обстановка, внутренние убранства безвозвратно расхищены.

Цветковская галерея имела исключительное значение в комплектовании Третьяковки наряду с вхождением в неё коллекций Московского Публичного и Румянцевского музеев, Музея иконописи и живописи имени «злопыхателя» Цветкова И. С. Остроухова, произошедших в середине — второй половине 1920-х годов.

Галерея пополнилась подлинными шедеврами — портретом канцлера Г. И. Головкина работы И. Н. Никитина, девятью произведениями Д. Г. Левицкого (в их числе — портреты М. А. Дьяковой и М. А. Львовой), В. Л. Боровиковского, Федотова, Петра Басина, вдохновителя и учителя потомка французов Николая Ге, и др.

А. В. Бакушинский до конца жизни оставался руководителем отдела графики Третьяковской галереи. Он не только способствовал пополнению фонда рисунков старых мастеров, но и создавал коллекцию современных ему художников 1920—1930-х годов. Впервые в музейной практике России под руководством Бакушинского были проведены самостоятельные выставки рисунка сначала в Цветковской, а потом и в Третьяковской галереях.

Портрет И. Е. Цветкова работы В. Е. Маковского «Любитель живописи», с которого мы начали сию небольшую заметку, в 1927 году передан Государственным музейным фондом Вятскому художественно-историческому музею. Где Вы, уважаемый читатель, и застали автора статьи, погружённого в размышления о замечательном русском, московском коллекционере-«дилетанте» Иване Евменьевиче Цветкове.

Вспоминаются светлые слова Репина, одного из цветковских «любимейших»:

«Искусство я люблю больше добродетели, больше, чем людей, чем близких, чем друзей, больше, чем всякое счастье и радости жизни нашей. Люблю тайно, ревниво, как старый пьяница, — неизлечимо. Где бы я ни был, чем бы я ни развлекался, кем бы ни восхищался, чем бы ни наслаждался, оно всегда и везде в моей голове, в моём сердце, в моих желаниях, лучших, сокровеннейших. Часы утра, которые я посвящаю ему, — лучшие часы моей жизни. И радости и горести — радости до счастья, горести до смерти — всё в этих часах, которые лучами освещают или омрачают все прочие эпизоды моей жизни. Вот почему Париж или Парголово, Мадрид или Москва — всё второстепенно по важности в моей жизни — важно утро от 0 до 12 перед картиной».

«Художественные сокровища приобретаются не одним богатством, но любовью к искусству и специальным знанием, при помощи которого можно выбрать настоящие жемчужины».

И. Е. Цветков

(1845—1917)

Игорь Фунт

[1] Цветков точно помнил эту дату: 1871 год. Будучи студентом университета, в Голицынском музее впервые увидел собрание картин: «Они были для меня откровением… дали мне новое, неведомое наслаждение и новый интерес к жизни».