«Ничего в этой жизни не меняется и даже время движется по спирали… Когда изучишь историю и литературу, когда изучишь, наконец, жизнь, вот тогда и понимаешь, что не меняется ни-че-го. Если не считать антуража… А революция сегодня не происходит, она ещё грядёт»…  Это цитата из нового романа Виктора Шендрика, чьи книги, увы, не представлены в списках соискателей престижных литературных премий. Ничего не меняется. Как сказал Экклезиаст,  «что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем», так до сих пор всё и длится. В том числе, и книжном деле. Хвалят и награждают одних, а читают других. Роман действительно интересный, читается легко, и события в нем разворачиваются животрепещущие, особенно для тех, кто пережил и помнит времена тотального дефицита и неслыханной раньше свободы слова, времена коренных перемен, которые завершились тем, что «ничего не изменилось». Времена, оставшиеся в памяти, как «лихие девяностые». Начало им положил именно 91-й год, о котором идет речь в романе. Впрочем, время в нем при всей неизменности тоже меняется по воле автора, который дает читателю возможность заглянуть в дореволюционный Успенск, в советские годы успевший стать Степановском по фамилии одного из героев повествования. А заодно – и во времена легендарного Мазепы, который по преданию зарыл один из своих кладов как раз в Успенске. Мы попадаем в этот городок  вместе с юным цирковым акробатом Фомой Степановым накануне первой Мировой войны, когда бурно развивалась не только тяжелая промышленность, но и, как выяснилось позже, революционная ситуация. Волею судьбы (в данном случае её роль удачно исполнил автор) она, как омут, засасывает дотоле аполитичного циркача, ставшего в финале своей недлинной жизни «железным революционером и комиссаром в пыльном шлеме», при этом, не утратившим, всё же, сентиментальных воспоминаний дореволюционной юности. Хорошо сказано, что и у него о городе, и у города о нём остались одинаково «теплые и ужасные» впечатления.

— Сколько ж минуло лет? – Почитай, больше ста. — Что же было? — Хорошего мало. Воевала мечта. Погибала мечта — Ну, а подлость? — Она убивала. Среди старых и новых обид в никуда уходили, не зная пощады. Тень креста освящала кроваво звезда… Вот и всё. Дальше надо? – Не надо. Убеждений туман, ожиданий карман — Время лечит… — Но учит – едва ли. Век спустя, сквозь обман и беду… — Сквозь майдан. — Те же грабли. – Мы их не узнали.

История вхождения безобидного юноши в суровую революционную деятельность и увлекательна, и поучительна. Даже с учетом ещё одной цитаты, которую можно взять в качестве эпиграфа и к романному повествованию, и к жизненным коллизиям. Один из героев книги именно после прочтения знаменитой фразы Рене Декарта «Подвергай всё сомнению» задумался о правде и лжи окружающей действительности и увлекся не революцией пока ещё, но подверганием сомнению истории и современности, и конкретно – правомерности переименования города. Страница за страницей мы узнаем о том, как развивались и отражались события в двух временных пластах и в двух судьбах молодых людей – Фомы Степанова в бурном потоке революционных потрясений и Вадима Капитонова на излете Советской власти, накануне казавшегося грозным, а в итоге получившегося опереточно трагикомичным ГКЧП. Случайное знакомство с профессиональным революционером-террористом Камо полностью меняет жизнь Степанова, вовлекая в череду дерзких, кровавых ограблений-экспроприаций, головокружительных приключений и превращений, сталкивая с известными историческими лицами, знакомя с будущими главными персонажами революции и Гражданской войны. Шаумян, Красин, Ленин, Сталин…  Они раскручивали маховик истории, пытаясь изменить направление вращения. Кто-то сознательно, уверовав в непогрешимость своих идей, кто-то – как говорится, за компанию, оказавшись винтиками в страшной машине перемен и разрушений. Так всё-таки, что-то меняется? Поначалу кажется – да. А потом неизменность человеческой природы всё возвращает на круги своя. Но с потерями, жертвами и невозможностью что-либо вернуть назад.

«В крайнем возбуждении Ленин принялся расхаживать по комнате. – Кстати, вам известно, что Джугашвили взял себе новый псевдоним, теперь он – Сталин. – Ясно, ничего умнее придумать не мог, – усмехнулся Красин. – Извечная страсть кавказцев к пафосу. Он, значит, Сталин, а меня – подозреваю, это он придумал – товарищи величают Лошадью. Почему – Лошадь? – Видимо, он имел в виду вашу титаническую работоспособность, не обижайтесь. Джугашвили – неглупый человек… – Да, я думаю, он себя ещё проявит. Не пришлось бы нам ещё жалеть, Владимир Ильич».

Вот как раз Степанов в финале своей жизни пожалел, и даже очень. Теряя сочувствие и милосердие, ожесточаясь душой, пройдя сквозь войну и ненависть, он самым главным личным несчастьем считал разлуку с любимой девушкой. Уже после войны он узнает из уст Камо, что виной его утраты стал Сталин, равнодушно обманувший и предавший его в процессе давнего ограбления банка. Степанов решает отомстить и свершить личное правосудие. Но… выполняя поручение Сталина (судя по всему, не случайное), погибает при крушении аэростата.  Погибает, превратившись потом в памятник в Успенске, который по традиции тех лет становится Степановском.

«Бронзовый Фома Степанов возвышался над площадью, но не нависал, а стоял подобно усталому воину, положив тяжёлую руку на изуродованную лопасть авиационного винта. Глядя вниз и чуть в сторону, Степанов, казалось, спрашивал: «Как же так? Почему такое со мной… с нами приключилось?..» Капитонов пожал плечами. – Нет у меня ответа. И вообще… Прости, брат»!

Но, прежде чем признаться в отсутствии ответа, второй главный герой романа Вадим Капитонов проходит нелегкий путь сквозь жаркое во всех смыслах лето 91-го года, а перед этим – сквозь перестройку с её обезумевшей гласностью и тотальным дефицитом, оглушительным словоблудием и национальными конфликтами, проросшими из подпортившейся братской дружбы. Всё менялось на глазах, чтобы в итоге остаться  видоизмененным и неизменным.

«Эйфория конца восьмидесятых уже покидала головы даже самых законченных оптимистов, и возникла исподволь пока еле заметная трещинка, которой предназначалось разрастись в неодолимую пропасть, неравно разделившую народ на богатых и бедных. А уж богатство и бедность – понятия есть настолько несовместимые, что пресловутые киплинговские запад с востоком с ними и рядом не стояли… Рухнула эпоха… С вселенским грохотом и скрежетом. Сотрясая государства и ломая границы. Калеча судьбы и души…      Народ в срочном порядке искал новое применение своим навыкам и силам. Вчерашние инженеры, учителя и врачи пополняли нестройные ряды шабашников, челноков и бандитов… И стыдливо поблекли в сумерках истории золотые лихорадки Айдахо и Калифорнии. Начиналась великая и жутковатая пора зарождения и воцарения отечественного бизнеса,   породившая огромные состояния,  украсившая  городские кладбища рядами мраморных надгробий с изображениями, в полный рост, крепко сбитых парней… Организованная преступность проникла во все отрасли народного хозяйства, успешно заменив Госплан и Госснаб… «Не мы такие, жизнь такая», – говаривали бандиты девяностых, вторя по сути Николаю Васильевичу Гоголю, оправдывающему выходки своего героя, Тараса Бульбы. «Дыбом стал бы ныне волос от тех страшных знаков свирепства полудикого века…»

Степень дикости новейшей отечественной истории, о событиях которой идет речь в романе, ещё оценят ученые, а не политики и писатели. Хотя, именно они были самыми громкими и восторженными глашатаями грядущих и долгожданных перемен. Было прочитано и просмотрено всё, что находилось годами и десятилетиями под глупым запретом. Это было интересно, но не всегда потрясающе. А вот новыми шедеврами в условиях дозволенности всего и вся творцы радовать не спешили.

«Когда вожделенная свобода наконец-то воцарилась, в весьма карикатурном, нужно заметить, виде, явления нам невиданных и неслыханных  шедевров, обвала их на наши головы, почему-то не случилось. Никто не показал ни неба в алмазах, ни зари за околицей. Мало того, пошлость, безвкусица, косноязычие оттеснили всё, что прежде именовалось культурными ценностями»…

Подлецов не становится больше. Их и раньше хватало с избытком. — Не по паспорту бьют, а по роже, — Повторил он, — попытка не пытка. Он пытался, то тихо, то громко. Он не знал, что такое усталость… Недодуманных мыслей обломки –  Всё, что было, и всё, что осталось.

Кто устраивал введение в стране ГКЧП – подлецы или наоборот? Ответа на этот вопрос нет в романе. Зато есть точные и достоверные приметы времени, подробности быта, увлекательный рассказ о тех непередаваемых ощущениях появившейся свободы мыслей и даже действий, вместе с которыми воцарилось отсутствие в продаже почти всего необходимого для нормальной жизни, что вызывало изумление и страх перед будущим. Всё это накапливалось, нагнеталось, и перемены уже не радовали, а неизменными оставались разочарование и ощущение надвигающейся катастрофы. Она и грянула в виде ГКЧП и всего последующего за этим, то ли путчем, то ли последней попыткой спасти от развала громадную страну.

«Леонид Макарович Кравчук техникой обращения с «шаровой молнией» владел в совершенстве. Утром, девятнадцатого августа, к нему заявился генерал Варенников с ультиматумом: признать законными и подчиниться всем решениям ГКЧП. Старый номенклатурный лис Кравчук ничего конкретного в ответ не сказал, ибо, ни до того ни после, речи его конкретикой не отличались. В умении говорить много и ни о чём он вполне мог бы потягаться с самим Горбачёвым… ГКЧП не победил, но исчез ли он окончательно 21 августа 1991 года? Чтобы ответить на этот вопрос, прочтите первое его Постановление. Пусть не полностью, пусть отдельные пункты. Прочтите, а потом присмотритесь к сегодняшней жизни. Ответ найдётся, мы думаем».

Над кабинетами, над приёмными, и над мыслями потаёнными дух начальства, пузатый, грозный, и просителей  – слёзно-постный. Всё меняется – пьесы и роли, превращая диезы в бемоли, вызывая то плач, то смех. Но, как прежде, манящий грех вновь находит в постели у власти не свободу, а призрак счастья.

Стремились к счастью и жители дореволюционной империи, и позднего Советского государства, и далее – независимых постсоветских республик. Вероятно, каждый представлял счастье по-своему, включая в это понятие кроме общечеловеческих ценностей ещё какие-то конкретно свои личные цели и идеалы. Степанов мечтал найти и вернуть свою любовь. Капитонову хотелось, чтобы родной город вновь обрел свое историческое название (про любовь он тоже не забывал), а некоторым активным и холерически настроенным личностям (их потом так и стали звать «активистами», обесценив прежде вполне приличное слово) не давало покоя истовое желание что-либо сломать или сокрушить… Легче всего (и безопаснее!) крушить исторические памятники. Как это знакомо, особенно сегодня, когда под горячую руку озабоченных своей дремучестью активистов уже попали (в том числе, и в условном Успенске) сотни (или больше) памятников, чьё разрушение, калечит и сознание людей, и, кстати, представления о счастье тоже.

«– А ну стоять, суки! Не трогайте памятник! Не вы ставили, не вам и ломать!

Последний раз памятник ломали фашисты, в сорок втором году. Те, правда, взорвали сразу, не мудохались, как вы. – Памятник… От слова «память» происходит. А память существует разная, и хорошая и дурная. К тому же – это украшение города, его символ. – А Ленина ломать можно? – донёсся откуда-то запальчивый вопрошающий выкрик. – И Ленина не нужно. В Италии по сей день стоят статуи Нерона. А уж крови на нём, куда там нашему господину Ульянову!..  А может, лучше построить что-нибудь хорошее?.. И главное, ребята, никогда не делайте того, чего когда-нибудь придётся стыдиться. Прописные истины. Но, наверное, и нужно ей, толпе, приводить бесхитростные, доходчивые аргументы».

Видимо, аргументы не всегда помогают, и даже факты порой бессильны. И потому, наверное, у одного из персонажей книги «настроение такое, что выходишь на улицу, и не хочется ни к кому кинуться на шею с объятьями». События в книге завершаются в августе 91-го года, когда парад независимостей бывших советских республик возвестил о неминуемом распаде страны, в которой на тот момент настало время недобрых советов. Впереди был длительный период коренных перемен, поломавших судьбы, унесших жизни, разрушивших не только памятники, но и многое другое, что называется инфраструктурой. Не везде с одинаковой степенью ущерба, но в родной стране земляков героев романа – почти до основания. И всё – чтобы убедиться: «Всё, как было, так и осталось.  По большому счёту ничего не изменилось. Ибо природа человека неизменна». Каждый настоящий писатель – обязательно провидец (а Шендрик – именной такой), и потому в книге есть абзац, словно написанный в разгар военных действий между жителями разных регионов одной страны. Увы, и такое случилось в одной из бывших советских республик .

«Разделяй и властвуй», – говорили тираны времён и народов и добивались успеха. «Они – не такие, как вы. Они – хуже», – убеждали одну часть народа, указывая на другую. И вполне понятно, что другой части рассказывали то же самое, тыча при этом пальцем в обратном направлении… За годы войны сознание выработало защитные условности, переросшие в убеждения.  Враг – не человек из мяса и крови, который чувствует боль, любит мурлыкать оперетки Кальмана и заплетать косички своей дочурке. Враг – это… враг! В него нужно стрелять! Если нечем стрелять, руби, рви зубами! Враг должен умереть, это – закон войны»

Деление на «своих» и «чужих», «сознательных» и «несознательных», «черных» и «белых» очень опасно. Эта истина – из разряда банальных, но всегда актуальных и жизненно важных. Хотя, желающие поспорить и даже пострелять, увы, не исчезают.

Среди чёрных и белых – расскажи мне, какого ты цвета… Среди слова и дела, среди честных и лживых ответов проявляются лица, и – по белому чёрным скрижали. Время памяти длится, время совести? Вот уж, едва ли…

Роман Виктора Шендрика, рассказывающий о временах далеких и не очень, звучит, как некое пророчество и предупреждение. Как пожелание не забывать и извлекать уроки. Потому что все перемены в конце концов оборачиваются возвратом к тому, что неизменно – к вечным истинам, среди которых добро и зло, правда и обман, честность и подлость… Шендрик не поучает, он увлекательно и честно рассказывает. И от этого доверие к нему только возрастает. И талант писателя этому только способствует.

Жизнь не похожа на ту, что была. Она не хуже, не лучше. Всё так же вершатся судьба и дела, на солнце находят тучи. И вновь продолжается круговорот, мгновенье сменяет мгновенье. И в каждом – внезапный уход и приход в молчанье и в сердцебиенье.

Владимир Спектор

Ш 18 «Девяносто первый, или Путь в бронзу»

Виктор Шендрик — Киев, «Друкарский двор Олега Фёдорова»,

2017 — 296 с.

ISBN 978-617-7380-58-9