Войну страшенную пережили, но коровёшку cохранили. Татьяна Ивановна Куванова, по прозвищу Данилина, понимала: без коровы-то смерть. У неё сын Сергей да три девки малмала меньше. Младшенькая Мария в сорок первом родилась, а немного погодя похоронка на мужа Андрея пришла. Татьяна Ивановна плела лапти, корзины и уходила дня на три продавать или обменивать свою нехитрую продукцию.

Придя еле живой, едва переступив порог, всё же находила гдето в потаённых уголках своей души силы на улыбку: «Всё, девки, затапливайте печь, я ить крупы добыла». Ох, и ждали они этих волшебных материнских слов, ох, и ждали. Оживала тогда их древняя изба, которую ещё прадеды ставили. Наварит маманя в печи русской каши, и прямо из чугунка эту кашу деревянными ложками и повыхлебает Данилино семя. После обовьют девки матушку свою, да сказки велят сказывать. Хоть и моченьки никакой нет, одну сказоньку, да расскажет Татьяна Ивановна, а после от неминучей устали, лишь успев осенить себя летучим крестом, крепко уснет. Во сне плакала, думала о муже Андрее: «Гоже как жили-то мы с ним». Андрей, бывало, всем старухам одиноким, да у кого мужиков нет, косы насадит да наточит – ни про одну не забудет. Рады-радешеньки в такие моменты старухи, и опять удивление её во сне разыграется: да откуда на деревне одинокие старухи взялись? И сама себе ответит: погана гражданска война до этой, теперешней, шибко поубавила земляков да сродников.

Нет теперича Андрея, лежит в земле сырой суженый мой. Да хорошо, сына да девок с ним родили на Божий свет. Пока с лаптями да корзинами хожу, детки-то мои и избу натопят, работу, какую накажу, сполнят, а она, известное дело, надсада и есть надсада… Теперь часто вспоминала она такой случай. В сорок четвёртом году тащили они со старшим сыном Сергеем сухую валёжину из леса, взмокли от тяжести, а тут, как на грех, лесник Степан Андриянович Тузов встал на пути: «Бросайте, не положено брать». Вот тут-то Сергей, которому на ту пору было тринадцать лет, вдруг и сказал со злостью: «Вот уж хренушки». Матери хоть под землю проваливайся от таких слов, а лесник, словно не слыша, побрёл дальше. Лесину эту они дотащили до дома и тут же на распил пустили. Пока пилили, Татьяна Ивановна и спросила: «Ты что это, сынок, а вдруг бы заарестовал он нас, как бы девки-то выжили?»

Сын на это долго молчал, а когда, наконец, распилили валёжину, всё же сказал: «Это он так, для виду пугнул, чтобы шибко не баловали в лесу. У него, мама, работа такая». Подивилась она тогда отчаянности сына, а себе зарок дала, что надо бы теперь доглядывать за Сергеем-то, как бы не сотворил чего…

С той поры год прошел. Поднялась как-то Татьяна Ивановна в четыре утра, затопила печь, надумала детям свеклы наварить: пусть едят, сладкая она. И горестно вздохнула: им бы сахарку. И ни с того, ни с сего стала вдруг считать: старшему моему Сергею уже четырнадцать, прицепщиком в колхозе роботат, Дуняшке десять, Насте семь, Маше пять лет – ничего, с Божией помощью проживём, война закончилась. И поднявшись с широченной лавки, сделанной ещё мужниным дедом, стала молиться на старинные образа. Помнила (как такое забудешь): стали возвращаться с фронта мужики, побежала Татьяна Ивановна в соседнюю деревню и от сослуживца узнала, как принял смерть её Богом данный муж Андрей. Неторопливо, захмелев от принесённого ею самогону, который она берегла таких долгих пять лет, фронтовик рассказывал: «Ползём мы с твоим Андреем в окопе, а бомбёжка такая, будто конец света настал, спрашиваю: «Андрей, ты жив?» Жив, отвечает, и второй раз я его, немного погодя, об этом спросил, а на третий-то раз он уж, сердешный, мне не ответил: похлестали осколки твово мужа, Татьяна».

До самой деревни шла она, пошатываясь от горя, думала, как пережить такое. И позже, когда шли по деревне её сын Сергей и его сверстники, и старики, памятуя о том, что отцы их загибли в адовой войне, говорили: «Сердешники пошли», снова подступал к горлу этот ком неминучий горести…

Незаметно за делами, в известной суете, прошли два часа. Татьяна Ивановна за это время, кроме свеклы, наварила ещё постного супа и подняла сына. Обжигаясь, он хлебал прямо с чугунка, дул на деревянную ложку и говорил: «Мам, ничего вкуснее твоего супа нет на белом свете. Мы, когда в поле работаем, я мечтаю всегда, что коли до избы доберусь, то хлёбова твово волшебного с кисленькой капусточкой вдоволь похлебаю…». Любил Сергей только чёрный хлеб, к белому у него пристрастия не было. Даже когда он, этот самый белый хлебец, изредка бывал в доме, всё одно просил у мамани чёрного. А девки-то эту съестную привычку братца родимого учуяли, и долю его делили пополам.

Удивление своё они мамане не раз высказывали: «Мамань, пошто Сергей хлеб белый не ест? Это ж как праздник у нас». «А у них, у Данилиных, всё племя эдако – чернушку-горбушку им подавай, бают, что в ей да хлёбове вся сила для пахаря таится», – отвечала Татьяна Ивановна. Уходил сын на работу, а вскоре и девки начинали ворочаться. Одна за другой из-под старой отцовой шубы выпрыгнут, словно цыплятки, и стоят перед матерью, ждут разнарядку на день Божий…

Шло время, отходила потихоньку Россия от горя, вырастали её сыновья, заменяли за плугом отцов своих, сгинувших в войне. Так вот и вырос Сергей Андреевич Куванов и, как подобает мужику, пошёл служить в армию, а матери да сёстрам надлежало ждать и молиться за служивого…

Был уж поздний вечер, односельчане, подоив коров, поев хлёбова и каши, укладывались спать, чтобы завтра снова впрячься в колхозную работу. Всё тело, каждая косточка от этой окаянной работы нестерпимо болели у тех, кто постарше, молодым же с крестьянской закваски перемогать боль было легче. В эту пору и вернулся Сергей из армии в родную Леметь. Про сон все напрочь забыли. Татьяна Ивановна затеплила старую и новую керосинки, впридачу и свечи, которые берегла, как зеницу ока, зажгла все до единой. Обнял свою маманю Сергей и, глядя на её ссутулившиеся спину, плечи, чуть было не обронил слезу. Но разве можно такое солдату показать?..

Сёстры, словно растущие молодые веточки, облепили маманю и брата. Плакало Данилино племя от радости, плакало, лишь Сергей Куванов по прозвищу Данилин дал удерж мокроте. Всё, что было и копилось из съестного для этого самого случая, вмиг на стол собрала маманя, и припасённое заранее хмельное выставила, и земляки из еды кой-чего притащили: как же Серёжка, красивый Татьянин сын, из армии пришёл! Теперь уж гадай, на какую девку поглядит. Тут потаённые бабьи мечты враз образуются, а у дедов да мужиков, что не погибли на войне, хороший повод выпить горькой. И вправду сказать, отдушина это людская – сынов своих из армии живых встречать. А Сергей-то – гармонист деревенский, тут уж до утра гульба, и совсем неважно, что утром на работу.

Рядом с Братом сидит младшенькая сестрёнка Мария, вид у неё гордый – как же, брат с армии пришёл. До того загордилась, что и не видит и не слышит ничего вокруг, а меж тем Сергей уж громко ей говорит: «Поправь ремень-то мне на гармонике, вишь, слетел». Опомнилась Мария и поправила. Жизнь шла своим чередом. Вся семья Кувановых вязала корзины, да потихоньку продавала. У Сергея особенно хорошо получалось низ корзины вязать. Но однажды взбрыкнул Сергей, распинал кирзовым сапожищем, на удивление сестёр и матери эти самые корзины, и заявил: «Не буду я их больше плести, надоело. Решил я, мама, на киномеханика учиться». Сёстры заголосили: «Как же мы, Сергей, без тебя-то, мы же низ-то не умеем вязать!». Брат по-боевому отвечал: «Захотите – научитесь, а мне надоело».

С тех пор и вправду – больше Сергей корзины не плёл. Выучившись на киномеханика, ездил по деревням с тяжеленной аппаратурой, да фильмы показывал. На это дело ему и лошадь с телегой дали. Да чтобы не скучно было, брал он с собой брата двоюродного – Сергея Носова. И по многочисленным на ту пору деревням Ардатовского района Горьковской области неслась впереди девичья новость: «Опять два красивых Серёжки нам нову картину привезли!». Возвращался брат после таких поездок досмерти уставший, а когда и выпивший, – дело молодое. Садился на лавку, подбегала тогда его любимица сестра Настя, да и давай с него сапоги стаскивать. И хоть сил совсем не оставалось, уже в сонном бреду укладываясь на лавку, доставал из-за пазухи сёстрам немного растаявших липких конфеток, дух от которых девки шибко любили, или какую-никакую мелочишку.

Спит брат, бережно укрытый сёстрами отцовой старой шубой, а сестрички конфетки бережно едят, да копейки, что брат дал на отрез к платьям, копят. Однажды Сергей соорудил нехитрую установку, и на деревне впервые загорелась электрическая лампочка. На ту, ставшую уже такой далёкой пору, электричество только начинало входить в деревни. И впервые увидя электрический свет не где-нибудь, а у себя – в родной Лемети, собравшийся на это действо народ, весь от мала до велика, шибко нажимал на букву «ц», и удивлённый возглас людской был таковым: «Цудо! Цудо!». А вскоре в Леметь прислали учить детей молодую учительницу.

Шёл по улице Сергей с тяжеленными железными дисками, в них были плёнки с новыми художественными фильмами. Радовался, что вечером земляки новую картину увидят. И вдруг она, эта самая приезжая молодайка, навстречу с книгами. Как там дальше было, история умалчивает, только вручил Сергей эти тяжеленные диски Зинаиде, а сам книжки её взял. Ну, это надо понимать, помочь хотел. Ученики молодую учительницу, бывало, и не слушались.

Приходил тогда Сергей, уже друживший с Зиной, да по-деревенски, где и с матом, их успокаивал. Свадьбу гуляли сначала в Лемети, продолжили в селе Надёжино, откуда и была молодая. Леметские девки обижались на учительницу, ибо увела она их красивого Серёжку, по которому сохло немало сердец. Тут и ревность возникает. Задержится Сергей с друзьями, да и как не задержаться: и винца выпить охота с товарищами, и мало ли чего. Зинаида ждёт-пождёт да в поле побежит, за ней Татьяна Ивановна следом, приговаривая: «Беда мне с вами, дети. Шибко красивые вы. А сыну моему погулять ишо охота». Зина вся в слезах: «Так и не женился бы, я ж не заставляла». И одному Богу ведомо, как Татьяна Ивановна спасала едва народившуюся сыновью семью. Сокрушалась старшая сестра Дуняша, смотря на маманю, грустили и меньшие сёстры. Одного-то только дня и не хватило Сергею, чтобы дождаться новой машины и остаться работать в родном селе шофёром: поехал в запале строить Братскую ГЭС, оставил в деревне жену Зинаиду и двоих детей, Галю и Володю. Жена учила в школе деревенскую молодёжь, жила в одном доме с Татьяной Ивановной, хорошо и дружно жили они, но случалась другая напасть – замаяли напрочь земляки расспросами Татьяну Ивановну Куванову. Только выйдет на улицу (а деревня на ту пору была очень многолюдна), а ей уж вопрос: «Как там твой Сергей Данилин в Братске работат?» А что ей, сердешной, ответить – сыну на стройке не до писем. Ответит скромно, что ждёт письма, а чего ещё скажешь. Через год приехал Сергей в отпуск. Мать честная! С деньгами приехал, и это в деревне, где за работу совсем не платили. Много тогда Леметских земляков в Братск уехало, и вскоре все, кто уехал, уже получили новенькие квартиры. Но когда наступало лето, всё село Леметь, что расположено в пяти тысячах километрах от Ангары, наполнялось отпускниками из Братска. Весело тогда и грустно становилось в селе.

Село из трех частей состояло. В старой деревне больше пятидесяти домов – и каждая изба людьми забита. Внизу Луговка стоит (на горе храм Пресвятой Живоначальной Троицы 1720 года постройки, где давно уже зернохранилище оборудовали) — и там отпускники. И на большущей улице Новой дым коромыслом. Весело было, когда приезжали из Братска. Денег много, а стало быть, встречи с друзьями да подругами. Шли обычно в сад, который ещё от барыни остался. Красиво там. Природа, пруд посредине, берёзы, вишни, яблони глаз радуют. Выпивали, рассказывали о жизни в Братске, о зарплатах. Вот и Сергей Андреевич Куванов рассказывал своим деревенским друзьям – Ивану Молодцову, Сергею Носову, Василию Касаткину, как живёт он в восьмиквартирном доме: все удобства, зарплата хорошая, а с премией и того больше. Заметно грустнели тогда его товарищи, и не раз было порывались, особенно выпивши, поехать с другом. Но что-то останавливало. Работали шоферами, только Сергей Носов работал в Ардатовской колонии. У Владимира Молодцова к тому же пятеро детей было, а к старости и Алёшку умудрился народить. У Сергея Носова пятеро, у Василия Касаткина двое. И получалась у деревенских мужиков в умах такая прикидка: у них в деревне у каждого свой дом, корова, свиней вырастят, овец, что-то на еду, что-то на продажу пойдёт.

Словом, ежели в город с такой оравой ехать, как её прокормишь, ежели даже и получаешь ты эти самые четыреста, да хоть и пятьсот рублей? А тут ребята наши и молочка досыта похлебают и творожных ватрушек, пирогов поедят. Да и прикипели к родной сторонке. У Сергея-то нашего, друга закадычного, двое только детишек, так он их, знамо дело, прокормит… Словом, выпивали друзья, закусывали, говорили много, а на деле выходило так: у кого были большие семьи, оставались и работали на родной земле, а кто только заводил семью, тот, бывало, и подавался в город. К тому времени Сергей Андреевич уже забрал жену Зинаиду с дочерью Галей в Братск.

Младшенький Володя рос с бабушкой, Татьяной Ивановной, но семье Кувановых в Братске дали большую квартиру в деревянном двухэтажном доме, и Татьяна Ивановна со слезами на глазах вынуждена была провожать в далёкий край своего разлюбезного внука. А тот, приехав в Братск, ни в какую не хотел здесь жить, матерился по-деревенски на всю улицу, и его учительнице пришлось немало краснеть за это. Но на Руси мат – не дикость, а жизнь. Володя, привыкший в деревне ходить по нужде во двор, всерьёз не понимал свою маму, когда та приносила сыну горшок. «Не буду я срать в эту кастрюлю, отвезите меня в деревню», – бубнил Володя, вспоминая мужицкие слова. Все дети Татьяны Ивановны были красивы, и бед от того было немало.

Однажды Настя, сильная, молодая девушка, сходив в магазин, еле-еле доплелась до дому. «Сглазили», – подумала мать, и, привычно вздохнув и вспомнив своего Андрея, что де каких красивых детей с ним родили, всю ночь молилась у образов. Дочь лежала на полу, как неживая, но к утру всё прошло. В другой раз Настя ехала на велосипеде и, неудачно разогнавшись с горы, подумала, что вот и смерть пришла, но выскочил откуда-то мужик, их же леметский, вцепился изо всей силы в велосипед и спас девку.

Работавшая на селе почтальонкой сестра Сергея Данилина, Анастасия Андреевна Куванова, выкрав какой-то бланк в сельсовете, тоже покинула родное село, уехав в Братск. По её признанию, было ей очень страшно развозить пенсию, ибо были в области случаи нападений. Перед отъездом Татьяна Ивановна дала ей железную иконку Николы Чудотворца, доставшуюся ей от предков много лет назад.

Председатель Леметского колхоза писал в Братск, обращался в руководящие органы, чтобы вернули Настю, развозившую почту на велосипеде и так любимую односельчанами. Но деревенский люд особый, работоспособностью своей удивительный, и так как Анастасия Андреевна, трудившаяся к тому времени на КБЖБ (комбинат железобетонных изделий) бетонщицей, показала себя как замечательный работник, то потуги председателя оказались напрасными.

Братск на ту пору был героической стройкой, ехали сюда со всех пятнадцати союзных республик, и кто-то, пустив корни, оставался насовсем, а кто-то, не вытерпев тяжелых условий, уезжал. Деревенские чаще оставались. Кто бы из детей ни приезжал в Леметь, Татьяна Ивановна была этому несказанно рада. Но что эти три недели? Пролетали вмиг, и приходила гнетущая душу разлука. Кто бы ни уезжал из детей в далёкий Братск, она, уже давно не видя их, стояла и махала стареньким платком. Привозили дети мамане, и новые с яркими красками платки и чуть ли не насильно повязывали на седую голову. А она носит, поносит, их да и припрячет в сундук, словно реликвию какую, а провожать детей и внуков пойдёт в своём стареньком платке. В Горьковской области во всё время Советской власти во многих местах работали православные храмы, хотя, как и везде, было много порушено. Сызмальства посещая церковь, понимала она, совсем безграмотная, что Христос говорил людям о скромности человеческой, и следовала этому. Анастасия Андреевна Куванова (Данилина) вышла замуж за молодого красивого парня Владимира и вскоре родила сына Анатолия. Жизнь с мужем не задалась, и она позвала сестру Марию к себе, чтобы водиться с маленьким сынишкой.

Так вот и пустел деревенский дом Кувановых, оставались в нём лишь сама мать Татьяна Ивановна, да дочь её – Евдокия Андреевна. Мария выучилась на медсестру и вышла замуж за Геннадия, приехавшего на стройку из Белоруссии, и у Татьяны Ивановны появилась на Божий свет ещё одна внучка — Лена. Жила теперь Татьяна Ивановна с дочерью Евдокией, так и не вышедшей замуж, получала от своих взрослых детей письма, да печалилась шибко за Марию, ибо отправилась та в Братск, будучи больной. Случилось так, что разгружали колхозники машину, и местный шофёр Минька по прозвищу Лодыжка, вместо переднего хода сдал назад. Кузовом придавил Марию. Печень ей, сердешной, после сшивали врачи, и действительно Божьим чудом случилось то, что она выжила.

Пришли в дом Данилиных родители Миньки, упали на колени перед Татьяной: «Не губи сына». Понять умом всё это можно, а пережить уж совсем другое дело. Тут надобно Божье заступничество, чтобы простить. И она простила… Везде, где бы ни жил человек, с ним происходят горести, и деться от них невозможно, потому-то и молятся денно и нощно родители о детях своих. Молилась и Татьяна Ивановна о сыне Сергее, дочерях Насте да Марии, уехавших в далёкую Сибирь. Острижет, бывало, своих овец (больше трёх не было никогда — зарежет двух на мясо, а ярушка опять двойню принесёт), занесёт старинный станок в избу, шерсть в клубки сплетает да в окно всё глядит, дожидается дочь Евдокию. Из окна хорошо просматривалась дорога, здешние поля, издали идущие односельчане и многочисленная на ту пору ребятня. Все шли с той или иной поклажей.

Томилась мать, ожидаючи, уж и глаза слезились от надрыву, а Евдокеюшка колхозную работу закончит и отправляется с подругами места искать, где трава невыкошенная есть. Мест таких было немного, а потому лишь затемно возвращалась она с вязанкой зелёной травы на горбу. Татьяна Ивановна утром эту траву сушила, ругая дочь, что не бережёт себя, а уж вечером разговор был таковым: «Ну, что ты, доцка, тиранишься? Наши-то в Братск все упёрли, а нам много ли надо. Замуж ты не вышла, да больше полдеревни без мужиков. Каково нам, вашим родителям, глядеть, как вы стареете такие красивые, ни детишек у вас, никого».

Дуня молчала, лишь поест и поспит, и всё лето, всю жизнь таскала эти травяные вязанки. Вроде и война давно закончилась, а не было для Евдокии мужа. И как было ей, красавице, унять эту боль — работой, только работой. Случались на деревне свадьбы, приглашали всех, так было принято. Посидит Евдокия за столом, выпьет рюмку водки, отметит про себя, что девки младше её на десять лет замуж выходят, улыбнётся и пойдёт домой.

Татьяна Ивановна всё видела и больше не говорила об этом, только и шагу теперь без неё не могла ступить. По пятам за дочерью ходила, и если дочь не на работе, а дома, где-нибудь во дворе, то обязательно зовёт мать: «Дуняшк, а Дуняшк?» В ответ: «Да здесь я, мама, за скотиной убираю, дрова вот надо сложить». Но проходило полчаса, и маманя снова повторяла то же самое: «Дуняш, а Дуняшк?», и это стало привычкой. На деревне стали появляться чёрно-белые телевизоры, и в очень редкие дни ходила Татьяна Ивановна с Евдокией по деревенской родне смотреть это чудо. Для такого особого случая одевали они новые телогрейки с новыми калошами. Татьяна Ивановна, сидя на избяной лавочке то у Сергея Носова, то у Ивана Молодцова или соседа Сергея Куванова, глядела своими голубыми глазами в маленький чёрно-белый экран и говорила, ухмыляясь: «Эт цево они там суетятся, калякают цего-то, камедные». Толкала потихоньку в бок свою Дуняшку и спрашивала: «Дуняшк, эт цо ит они там бают?», и опять смущённо улыбалась. Евдокия Андреевна (Дуняшка) и сама толком разобрать ничего не могла. Так ничего и не поняв, уходили они в свою избу, а потом заметили одну странность: те, к кому по праздникам ходили они смотреть «цудо-телевизор», стали у них деньги занимать. Бабушка получала мизерную пенсию, Евдокия не густо зарабатывала в колхозе, но считались они людьми «денежными», поскольку были одиноки, а дети жили в достатке. Занимали они и Кувановым, и Молодцовым, и Носовым – у них дети, тут и говорить не о чем, просто надо помочь. Эта их родовая сердобольность передалась и Насте в Братске.

Хоть и жила та в насквозь промерзающем бараке, но её постоянно болеющий Толик каким-то чудом рос. Толик рос, а его старые вещи Настя отправляла в деревню. Набьёт ими почтовые картонные ящики, гвоздочками заколотит, напишет химическим карандашом адрес и отправит двоюродному брату Сергею Носову в Леметь, – у того пятеро деток, надо по- 161 мочь. Посылки эти отвлекали её от грустных мыслей, и она продолжала стойко растить своего единственного сына. Из Лемети в Братск приходили клубки настоящей овечьей пряжи, к ним присовокуплялись шерстяные носки, связанные маманей для сына Сергея, и клубки для дочки Насти, которая всю жившую в Братске родню обвязывала носками да рукавицами. И через эти теплющие рукавицы да носки грелись у Данилиных мысли о деревне родимой. А так как семья разрасталось, то два внука Татьяны Ивановны, Володя и Толик, и две внучки, Галина с Леной, тоже были подпущены к этому огоньку далёкой родовой Лемети. Зинаида Александровна с мужем Сергеем Андреевичем постоянно приглашали сестёр, Анастасию и Марию, на выходные к себе в гости. Анастасия обычно приходила с сыном, а Мария всей семьёй – с мужем Геннадием и дочуркой Леной. И часто в такие минуты жена Сергея Данилина весело вспоминала, как странно познакомилась с мужем – дал он ей нести тяжеленые диски. Смеялись, шутили, пригубив горькой, и вспоминали о родной и навеки любимой Лемети. Сергей Андреевич Куванов (Сережка красивый) теперь уже вспоминал не только Леметь, но и начало строительства Братской плотины.

В жизни часто бывает: кого-то хвалят и дают награды, а кто-то, хоть и совершает что-то, достойное подвига, остаётся незамеченным. Да и то сказать, подвиг ли это был, а случилось с Сергеем Кувановым вот что. Возили они бетон на Братскую ГЭС. Лобовые стёкла грузовиков были напрочь переморожены, мороз под сорок (бывало зачастую и пятьдесят, но в такие морозы не работали, хотя справедливости ради нужно сказать, что были службы, которые и пятьдесят не пугало), и поэтому водителям, ехавшим на низкой скорости, приходилось выглядывать из постоянно открытого окна и глядеть на впереди идущую машину. Так как скорость была совсем мала (ведь поток машин с бетоном был огромен), случалось, что водители от усталости засыпали. Прикорнул и Сергей. Вдруг будто кто-то толкнул его. Выглянул из окна машины, а передний, возглавляющий колонну грузовик, полетел в пропасть… Резко затормозив, Сергей тут же почувствовал, что в него врезался сзади идущий, и так пошло по цепочке.

Оказалось, почти все дремали, и не затормози Сергей, сколько бы водителей провалилось в обрыв… Глядя на Сергея Данилина, приехал на строительство ГЭС и Сергей Молодцов (в деревне их дома стояли напротив друг друга), а позже и жена его, Мария, с двумя детьми прибыла. Земляки пошли встречать её. Смотрит Мария, а Сергея-то её среди встречающих нет, спросила: «Где же муж мой?». Стоят, насупились земляки. А что скажешь? Погиб накануне её муж… Работал на плотине, возил камни, сваливал их в Ангару и хоть делал всё, как и остальные водители, от грязи да скользкой колеи потащило машину к обрыву. Сергей из кабины выскочить успел, да по инерции улетел вниз, машина и придавила его… Когда Сергей Данилин приезжал в Леметь, вроде бы и радоваться надо было (ведь маму навещал), да и радовался, конечно. Но как глянет насупротив, увидит дом, где жил Сергей Молодцов, так тоска и одолеет. Хоть и не было его вины в гибели друга, но казалось, виноват. И, словно чуя эту его печаль, переходил через дорогу отец Сергея Молодцова, дед Василий, и тут же за помин души выпивали. Дед Василий был не из унылых людей, без шутки да прибаутки не жил, но в такие минуты, когда они с Сергеем Данилиным выпивали, плакал и говорил: «Вот, Сергей, язви её, эту стройку, отняла сына». У деда Василия от младшего сына Ивана ещё двое внуков было, Сергей да Валера. Выучился Сергей на гармони играть, бывало, сядет на крыльцо и наяривает – деду веселей. Да и Мария с детьми каждый год из Братска приезжала. Спасал Господь деда от тоски по сыну. Росли в далёком сибирском городе внучки Галя с Леной, внуки Володя с Толиком. Загремел на всю страну завод отопительного оборудования, и Марии Андреевне Ильюшенко (Кувановой) с мужем Геннадием и их дочуркой Леной, до этого жившим в деревянном общежитии, дали двухкомнатную квартиру в новенькой пятиэтажке стремительно строящегося сорок пятого квартала.

Геннадий Митрофанович был мужик с золотыми руками, и вскоре у Марии Андреевны появилась добротно отстроенная дача в обществе «Сибиряк». Жизнь в Братске, да и по всей стране, улучшалась, сытно стало и тепло, и лишь порушенные православные храмы по затопленным и брошенным деревням напоминали, что не хлебом единым живы, не производственными показателями, что и у тебя, советский человек, есть огромные грехи перед прошлым…

Промаявшись в продуваемых всеми ветрами и насквозь промерзаемых бараках пятнадцать лет, получила, наконец, малометражку и Настя с сыном Толиком. Непривычно было её сыну осваивать новое жилище: воду с колонки таскать не надо, и в баню городскую ходить совсем не обязательно – теперь у них в квартире была большая ванна. В этих самых ваннах с радостью плюхались, мылись, плескались все жители новенького, только что отстроенного сорок пятого квартала. И Анастасии Андреевне, ставшей после замужества Казаковой, было радостно видеть, что сын её живёт в хороших условиях. В бараках болел её Толик много и подолгу, но теперь, слава Богу, всё было позади. Только нет-нет, да вспоминала Анастасия прошлое. Не задалась её жизнь с мужем Владимиром. Приезжал с Улан-Удэ его отец Василий, пытался помирить молодых.

Хороший был дед. У себя на родине всех травами лечил, да вот помирить их не смог. На всю жизнь запомнил Анатолий короткую встречу с дедом. Жили они в бараке, а туалеты на ту пору на улице располагались. Как-то направились дед с внуком по нужде, подбежал к ним играющий с хоккейной клюшкой Мишка Павлинов, да и врезал, не убоявшись деда, этой самой клюшкой по пальцам Тилика. Убежал Мишка, а у Толика пальцы разболелись не на шутку.

И тогда травник дед Василий посоветовал внуку помочиться на отшибленные пальцы, и ушла боль. Но дед уехал, а пальцы Толику еще не раз отбивали. Позже Анастасия жила в браке с Валерием. Мужики после работы в карточную игру «храп» наладились играть, тут же и выпивали. Не нравилось это Насте, ругала Валерия за выпивку. А мужики подначивали: врежь, дескать, ей, и успокоится. Неплохой был мужик Валерий — и мастеровой, и Толика любил, да по пьянке, наслушавшись мужиков, поднимал руку на Анастасию. Выручал Сергей, брат. Приезжал на грузовике, и разбегались советчики. Но жизнь с Валерием не задалась, разошлись, и больше у Анастасии мужиков не было, что-то оборвалось у неё внутри, не верила больше им и растила сына одна.

Старшая дочь Сергея Андреевича, Галина, учившаяся на медсестру, взяла магнитофон «Весна» и отправилась в деревню записывать голоса родных бабушек. К сожалению, не сохранилась эта кассета, но покуда жить буду, не забыть мне песен под гармошку молодых парней Жени Молодцова и Саши Куванова (дети друзей Сергея Данилина) и замечательные слова песен: «В тени подъезда бродят люди. Нас завидя, поспешат уйти. Понимают они, что нам нужно в тиши, хоть немного побыть одним». Молодые деревенские парни, вначале игравшие на баяне робко, немного осмелев, продолжали и пели известные на ту пору песни: «Почему же ты замужем», « Любовь – кольцо». Галина всем нравилась. И вот уже пришедший в гости брат Татьяны Ивановны, фронтовик Василий, запевает военную песню. Любили в Лемети петь, впрочем, как и по всей Руси. Съездила Галина и в село своей мамы Надёжино. Да не одна, а утянула с собой Татьяну Ивановну. По сей день слышится мне записанный на кассете голос брата дяди Серёжиной жены – дяди Бори: «Вот сидят две свахи. На них новые рубахи».

По приезду в Братск Галина крутила эту кассету с живыми деревенскими голосами на магнитофоне «Весна», а всё разросшиеся в Братске Данилино семя радовалось до боли родному Леметскому говору. Каждый год навещала свою деревню и Анастасия с сыном Анатолием. Работала она сначала бетонщицей, потом выучилась на крановщика. Работала до одури, и давали ей отпуск за это непременно летом. Идёт мать с сыном в нарядном платье по деревне, старухи по давнишней привычке в ряд выстраиваются и судачат, что к Данилиным Настасья приехала. Никогда не жадная до денег, Настя многих деревенских угостит хмельным, а после уж впрягается помогать сестре таскать неподъёмные вязанки сена.

Однажды на речке она вдруг громко рассмеялась. Сын её не мог взять в толк, отчего мать так напевно и во весь голос радуется. Но когда спускались с горы, где и текла речка, увидел, что на зелёном бережку была разбросана нехитрая одёжа местного пастуха Ваньки Баума. Среди этой одёжи лежали огромные, чем-то напоминающие парашют, трусы пастуха. В этот момент Иван, намылившись мылом, в чём мать родила стоял по щиколотку в воде. Настя только и спросила: «Вань? Как вода-то – не холодна ли?» Стремительно бросившись в воду, Ванька Баум тут же вынырнув из неглубокой в этом месте реки и прерывистым голосом выкрикнул: «Настя! Ты это, иди подальше, река-то чай большая». Мать с сыном, конечно же, нашли место, где искупаться, и Анастасия, сказала: «Вот и спина перестала болеть». Вокруг было так хорошо, будто немногие века прошли, а только сейчас создал Господь для матери с сыном текущую речку. Её белые камни возле самой воды и по самой протоке были видны отовсюду – во многих местах была она неглубока. Громко квакали лягушки, в открытую, не боясь человека, плавали ондатры, плескалась рыбешка. Была она мелкой, и местные мальчишки, наловив её с помощью простых корзин, любили жарить с яйцами прямо на бережку. Вкусна была эта жарёха из только что снесённых курами яиц. Каждый, когда рыба была поймана, бегал в свой двор и приносил ещё тёплые яички. Мальчишки любили бегать на деревенское футбольное поле, где часто проходили футбольные баталии районного масштаба, и там, под горой, Толик впервые увидел железный крест.

Оказалось, там погиб сын Василия Касаткина – Владимир. Сам же Василий, по прозвищу Цадока, будучи закадычным другом Сергея Данилина, работал на селе шофёром. И когда кто-то из Данилиных приезжал в Леметь, и когда наступала пора убывать, приезжал на своём грузовике. Запомнилась и запотевшая бутылка водки, и дымящаяся, не облупленная картошка, солёные огурцы, радостная и грустная суета. А ещё – постоянное ощущение неопределенной вины перед старшими. Даже позже, когда Анатолию было уже шестнадцать и его деревенские друзья становились большими, тайком выпивая вино из магазина, звавшееся «Бомбой», парни всё равно испытывали стыд перед родителями, стараясь утаить свои шалости. И никто их этому специально не учил, просто так работали и жили.

Уже перед самой армией, съездив в Леметь, Толик с деревенскими друзьями Сергеем Кувановым да Ваней Абрамовым выпили вина. Деревенским – ничего, у них организмы покрепше, а вот Анатолия всю ночь тошнило, и он выходил во двор. Зажигая во дворе свет, он видел лежащую корову Красотку, которая смотрела на него своими добрыми глазами, и, казалось, по-своему, по-коровьи, жалела его. Овцы каждый раз, когда зажигался свет, пугливо отбегали в затемнённую сторону и, боясь, но вместе с тем и с любопытством смотрели на мучившегося молодого человека. Наутро мать с бабушкой вели беседу, и Татьяна Ивановна говорила: «А у наших-то чё, деревенских, брюхи-то железные. А твой – городской – неженка, чё с него возьмёшь». Подходила к внуку, давала испить парного молока, и когда после этого внук снова бежал во двор, качала головою: «Ну вот чего с им делать».

Анастасия Андреевна, зная своего сына лучше бабушки, говорила: «Не идёт ему вино. Он и в Братске, когда выпьет, тоже блюёт. Редко это с ним бывает. Но это и к лучшему. Родителям тех, кто пристрастились, ещё хужее». Наступал очередной отъезд из Лемети в Братск, и привычная, всё отдаляющаяяся фигурка, ещё долго махала своим выцветшим от старости платком. А в сундук, что бабушка складывала вещи для смерти, был положен очередной, с яркими цветами платок. И вроде бы жизнь так складывалась, что ничто не предвещало беды, но она случилась. Хоть и вышла Галина замуж за Анатолия, да родился у них уже правнук Татьяны Ивановны – Евгений, прожили они вместе всего несколько лет. Что случилось в их семейной жизни, понять сложно, но Галина, не перенеся ухода мужа к другой женщине, умерла. Ставший дедом Сергей Андреевич Куванов (Данилин) с женой, Зинаидой Александровной, стали воспитывать внука. Татьяна Ивановна, плача и молясь на образа, говорила вслух дочери Евдокии: «Вот ежели бы не ехали в Братск-то, вышла бы Галина за деревенского замуж, и жили бы. Ведь сколько уж с Братска наших повозвертались домой-то. О, Господи! Помози нам, грешным и унылым». Сын Сергея Андреевича, Владимир, выучился на инженера-электрика и тоже помогал воспитывать оставшегося без матери Женю.

Шли годы. Да что шли — бежали. Да что бежали – и слова-то верного не сыщешь, чтобы правдивее отобразить скоротечную нашу жизнь. Воспитали внука Сергей Андреевич с Зинаидой Александровной, и в армии их внук отслужил. По натуре добрый парень, да вот в семейной жизни не везло, потому часто ночевал у бабушки с дедом. А дед обучил внука управлять своим стареньким Москвичом. Пришло время, и умер Сергей Андреевич. Евгений с дядей Анатолием пошли в гараж, где стоял Москвич. Евгений, как увидел машину, так и разрыдался: «Дед, дед, ты чё удумалто, взял и помер». Настин сын, как мог, успокаивал его, но в этом тревожном деле, когда умирает близкий человек, только Господь и время могут быть помощниками.

Анатолий по своей наивности надеялся, что дяде Серёже, как строителю Братской ГЭС, окажут какую-то помощь в похоронах, но это были пустые мысли. Дошла эта печальная новость и до Лемети. Татьяна Ивановна, будучи совсем старенькой – дело шло к ста годам, когда сказали про старшего сына, только и вымолвила: «Серёжка милый…». Прошло больше месяца, и 13 ноября 2003 года умерла и Татьяна Ивановна. Дочь Евдокия Андреевна говорила так: «Отошла к Господу наша мама спокойно, не мучаясь. Тихо отошла». Вышел на пенсию муж Марии Андреевны – Геннадий Митрофанович Ильюшенко. Они дочери своей единственной Елене помогали, но у неё, слава Богу, всё было благополучно: и муж Олег, и сын Игорь здоровы. Но Геннадий заболел раком и пережил дядю Серёжу только на несколько месяцев…

И снова прошли годы. Уж и Настиному сыну Анатолию сорок девять. Дивятся мужики и женщины, когда видят, как мать приносит на работу сыну горячего супа в стеклянной банке. Всё это хлёбово аккуратно завёрнуто в полотенце. Было, было кому позаботиться об Анатолии – и Анастасии, и замечательной жене Ирине, с которой он поднял двух сыновей, Виктора и Сергея. Но Анатолий, которого мать каждый год возила в деревню, чуял нутром, что такая забота о нём в первую очередь самой матери и нужна. Есть картины в сознании человека, которые живут с ним, покуда сам он жив. Есть, которые и надоедают, словно художественный фильм, который смотрел много раз. Но деревня Леметь не надоедала Анатолию никогда. Сам себе не веришь, что такое бывает. Ведь сотни и сотни раз являлась ему во сне одна и та же картина: как выходит он на резное крыльцо, а по улице идёт стадо. Каждая корова, а вслед за ней овцы, идут к своему подворью. И уж тычется корова с ласковым именем Красотка, данным ей за красивое обличье, в ворота. А бабушка Татьяна Ивановна с беспокойством в голосе причитает: «Ой, а я ведь воротину-то не отперла».

Любил Татьянин внук Анатолий стоять и смотреть, как ест пойло корова. У него ещё за полчаса до прихода коровы разыгрывался нешуточный аппетит — в тот момент, когда бабушка доставала из печи большой чугун с напаренным в нём зерном, картошкой и хлебом стоившим копейки, которого покупали по двадцать булок. Татьяна Ивановна разминала всё это своими натруженными руками. По избе шёл невыносимо вкусный дух. И вот уже Красотка вылизывает шершавым языком пустой тазик, а овцы, которым тоже было налито пойло, съели его только наполовину. И бабушка их обычно незлобно бранила: «Ух, вражины окаянные, напоролись уже». И отдавала корове пойло овец. Куры с петухом к этому времени уже сидят на шесте. И непонятно откуда утром, в четыре часа, когда Татьяна Ивановна подымится к ним по дубовой лестнице, берутся наисвежайшие яички к завтраку. Сохранилось в памяти внука и то, как клала она яйца прямо в варившуюся кашу, говоря при этом: «Упрет», что означало упреет, а достав чугун, ложкой эти самые яйца, все облепленные пшённой кашей, вытащит и положит их в старенький алюминиевый черпак, чтобы все ели. Раньше поездом до Горьковской области добирались пять суток, да и немудрено: богаты была Россия деревнями да сёлами, вот и кланялся поезд каждому полустаночку…

Нынче же достукивает туда за трое суток. В 1995 году, когда разваливались и гибли колхозы по всей стране, пришло порушение и в мощный на ту пору Леметский колхоз. Собрал тогда леметский председатель вдов да немногих фронтовиков, оставшихся в живых. На улице накрыли стол, и были подарены всем часы. Простенькие, с одной стороны была надпись «Пятьдесят лет Победе», на другой — «Ветерану-Нижегородцу». Выпив за память мужа Андрея глоток водки, пришла Татьяна Ивановна в свой дом, положила памятные часы на стол — так они и лежали, пока не приехала помочь убрать картошку, вышедшая к тому времени на пенсию дочь Анастасия Казакова. Ей на память и отдала мать эти часы…

Прошло почти двадцать лет с той поры. Татьяна Ивановна Куванова, вдова погибшего Андрея Куванова (Данилина), лежит теперь на старинном Леметском погосте. Как она и наказывала, похоронили её рядом со стенами старинного, 1720 года постройки храма Пресвятой Живоначальной Троицы. Храм ныне не действует, но по сей день его святые стены будят в людях добрые чувства и напоминают о таинствах святой Руси.

Механизм в часах был простенький и некачественный, они давно сломались и лежали без дела у мамы Анатолия. Но однажды, заметив их, мама встрепенулась: «Вот кабы ходили». Анатолий пошел к мастеру. Подивился часовщик механизму и сказал: «С ним ничего не сделаешь, поскупились чиновники на победу. Да и время было такое, хорошо, хоть такие часы дали, вспомнили». Гравировка с обеих сторон была сохранена. Анатолий не стал ждать семидесятилетия победы и после починки, чуть ли не бегом побежал к матери, и когда они были уже на её руке, подумал, что его бабушка Татьяна Ивановна с небес видит, наверное, это и радуется…

Вспоминаю часто слова одного священника: «Россия, ты уже себя спасла, имея столько праведных у Бога». Замечательные слова. Для меня эти праведники – жители села Леметь. Многих уж нет на белом свете, а многие, слава Богу, живы. Довелось встретить мне и в Братске по-настоящему праведных людей. И вот что странно: казалось мне, что каждый из них каким-то образом причастен к Лемети.

У всех был один стержень – русский, народный. И если эти строки прочтут «иностранцы», то за кажущейся простотой фраз они всё равно ничего не поймут. Поймут только те, кто по-настоящему любит Россию, как любит её Божия Матерь…

Анатолий Казаков

Фото с портала Tkgorod.ru:

На улицах Братска к юбилею Победы появились баннеры с фотографиями ветеранов Великой Отечественной войны