Посвящаю мамочке

Всегда с чеплышкой своей неизменной ходила по белому Божиему свету Анастасия. «А как без чеплышки-то?» – много раз думала Настя. В деревне в это окаянно-надсадное военное время именно в эту глиняную чеплышечку, бывало, наберёт Настенька ягодок да мамане, братику и сестрёнкам бережно несёт. А ягодка-то – она что? Она всю дорогу людей спасает. Земляника, голубица, черника, клюковка с брусничкой. И все в разное времечко поспевают, словно Создатель неспроста придумал все эти диковины, ибо для разнообразия жизни людской и для укрепа здоровью всё это шибко пользительно. Дивилась Настя названиям ягод, вот, к примеру, земляника, а в начале-то слово земля идёт, али голубица, тут и вовсе – девушку так можно назвать или птицу. Раз захлестал дождь, подул промозглый ветер, а Настенька далеко в лесу была. Побежала до деревни, упала, и из чеплышки её вся земляника высыпалась. Плакала, но всю до ягодки собрала. И вот оно, родимое крылечко! Маманя навстречу бежит, телогрейкой дочку накрывает. Девочка, хоть и озябла, виду старается не показывать, изо всех сил мотыжится не огорчать маму.

Бывало, бабы да старухи деревенские далеко в лес побаивались заходить, а Настя шла, хоть и боялась. В их лесу жил когда-то давно отшельник. Народ деревенский его святым считал, так Настя, хоть по годам молодая совсем, думала, что ежели святой тут жил, то с ней ничего плохого не случится, ведь на то они и святые, чтобы людей спасать.  Когда возвращалась домой с ягодой, грибами, маманя огорчалась и одновременно шибко радовалась, а для девчушки Насти, ежели мама рада, то и ей гоже на нутре деется. Из холодного осеннего леса быстро шмыгнёт Настенька на русскую печь, не забыв в кармашки печи холодные, мокрые насквозь носки сунуть, но перед тем как заснуть, обязательно на братика с сестрёнками поглядит, де, трепыхаются, стало быть, живые ишшо. Ничего не утаишь от материнского взгляда: видела маманя, как дочка носки сушить положила, и про себя отметила – толк с девки будет. Так же про себя и улыбнулась этому, а ежели открыто улыбнуться, пристанут девки с расспросами: чему, мол, мама, радуешься? И не отвяжешься от них потом, а тут кажинная данная Богом минуточка дорога. Не ровён час, председатель на работу крикнет, так что надобно поскорее ягоду да грибочки прибрать. Ох, и девка у меня отчаянная, другие вон, хоть и крепкие бабы, а боятся на Дружаиху и Вискилей одни ходить, а дочка-то идёт. Сколько воевала с ней, сколько слёз пролила. Не забыть вовек матери, как однажды, когда Настенька долго не возвращалась из лесу, тихонько стукнула по спиночке её, сердешную, ухватом. В сердцах не сдержалась, да тут же обхватила своё родненькое чадушко, сплелись воедино две кровиночки, а Настя вдруг говорит мамочке любезной: «Ты, мама, не убивайся, нам без ягод и грибов не выжить – околеем, а от ухватика твово мне совсем не больно».

С того памятного дня зареклась Татьяна Ивановна руку поднимать на детей. Справедливости ради, надо сказать, и не делала этого никогда, а теперь и подавно не станет. Не раз думала Татьяна: видит девка, как живём, вот и рвёт на себе жилы, а они, эти самые жилы-то, у неё только нарастать начали, укреп-то ещё хлюпенький совсем. А и то подумать: без грибов да картошки загибли бы мы. Это ж надо столько натаскивать, ведь всю зиму грибной супишко варим и выживаем так. Муж Андрей в сорок втором погиб, а ныне уж сорок четвёртый… Да поди с небес-то видит дочку – помощницу золотую, молится об ней, об нас. Молись, молись за нас, Андрей…

Вспомнилось матери, как выкидывала она маленьких котят под гору. Чем кормить их, окаянных? А кошка взялась приносить часто, индо спасу нет, вот не Настенька бы, может, и нас под гору надо бы выбросить. Настя тем временем согрелась на кирпичах и стала засыпать. Мать уж на работу сходила, вернулась, а дочка всё спит. Перепугалась, стала будить, коснулась рукой головушки, а девка-то вся горит. Быстро заварила сушёной малины и стала поить дочь. На следующий день – как ничего не бывало, Настя снова в лес собралась, да не пустила её мама. Она уж хотела ослушаться, но глянула на мамочку и осталась дома. Дома-то сроду работу не переделаешь – взялась Настя плести корзинки…

Выросла Настя, уехала вслед за братом в далёкий сибирский город Братск. Около сорока лет проработала на комбинате железобетонных изделий, сначала бетонщицей, потом крановщицей. Одна вырастила сына, состарилась, но с чеплышкой той заветной не расстаётся. На даче только в неё ягодку собирает – память о деревне, мамане любезной шибко в душе хранит. И покупают у неё ягодку на рынке. Она не из постоянных торгашек, а сезонных. В этом, две тысячи двадцатом году, люди облепиху у неё хорошо покупали. Грибочков для себя каждый год набирает, даже когда считается не грибной год, у неё всё одно грибочки есть. Много лет ходит бабушка Настя в православную церковь, приносит грибочки свои батюшке Георгию. Священник с радостью принимает дар от труженицы и давней прихожанки.

В сентябре стало прохладно. Сибирь она и есть Сибирь – стали зябнуть старые, натруженные руки Анастасии Андреевны, так она наломает облепиху прямо с ветками и везёт домой. Сама с собой разговаривает, де, большого греха в том нет, что ломаю с ветками, много её облепихи-то вокруг разрослось, инда сорняк, а и гоже что так, всё для человека. А он, этот самый человек, часто совсем не думает об этом, а ежели бы думал, такого бы бардака вокруг не было… Придя домой, станет ягодка к ягодке собирать облепиху с веток, станет сушить промокшую обувь, называя её по-старинному «коты». Наварит варение и снова в храм несёт: батюшку угостит и про деда Ивана не забудет, который дружит с её сыном. При этом говорит всем, что облепиха для желудка пользительна, даже язву лечит. Печалилась шибко Анастасия Андреевна за сына. С работы сократили, стоит на бирже, да и там сказали, что выплаты прекращают. Нашёл бы её сын работу, да вот зрение у него стало совсем слабое, а в августе вовсе ослеп глаз. Дала с пенсии сыну мать на операцию, сделали в Новосибирске. Глаз не видел совсем, теперь смутно, но немного видит, другой же глаз видит на минус четырнадцать. По законам пенсии сыну не положено, хотя сам местный поселковый окулист качал головой, с сожалением глядя на сына. Сыну Анастасии пятьдесят четыре года, и в январе он бы пошёл на пенсию, так как стажу у него около сорока лет, но законы изменились, и теперь ему добавили ещё три года. «Слава Богу, сыновей успел поднять, – не раз думала Андреевна, – да, слава Богу, жена Ирина не бросает».

Кажинное Божие утро Анастасия Андреевна поднимается раньше шести утра. И каждый день у неё дела, нынче, например, надобно помочь сестре Марии капусту на рынок отвезти на тележке. У Анастасии разложена по целлофановым мешочкам солёная капуста, и она даёт продать её знакомой торгашке. Людям полюбился посол Анастасии, и они с удовольствием берут эту нехитрую еду. Немного погодя Настя побежит домой печь пироги – хоть внуки давно стали взрослыми людьми, они по-прежнему любят бабушкины пирожки с капустой или картошкой. Ещё Анастасия Андреевна, хоть ей уже восемьдесят второй год, подметает свой подъезд девятиэтажного дома и делает раз в неделю влажную уборку. Даже зимой, когда настанут сильные морозы, неугомонный этот человек не сидит без дела, вяжет носки для внука, который любит зимнюю рыбалку, да и много кому вяжет носки. И это немудрено – много лет живёт в Братске, и люди ей заказывают связать носки или женский тёплый берет. Раньше Анастасия вязала тёплые кепки для брата Сергея и мужа сестры Марии, Геннадия. Теперь они покоятся на погосте. Часто вспоминает Анастасия, как спасала сынишку от морозов в холодном бараке… И в одном можно быть уверенным наверняка, что если Господь даст ей, сердешной, силы и дальше, то она будет работать до последнего Божиего часа нашей жизни…

Совсем недавно сын Анастасии Андреевны написал о матери стихотворение, и этим, пожалуй, можно закончить данное повествование:

Роковые, босоногие военные года.

И чеплышка у девчушечки в ручонках.

Рядом протекает чистая вода,

Люди удят рыбу на лодчонках.

—

В чашке земляника для мамани,

Для голодных брата и сестры.

Жизнь трудна в таёжной глухомани.

Дети те не по годам мудры.

—

Поклевали, словно птички, витамины.

Веселее стало на нутре.

У родной мамани в именины

Вечный труд-надсада во дворе.

—

Проскользнули те года-годочки.

Как вода с ладоней утекла.

Уж давно состарились те дочки.

И в деревне мама умерла.

—

На погосте деревенском тихо.

Лишь вороны каркают вдали,

Пироги с могил воруют лихо…

– Господи! Печали утоли…

—

Роковые, босоногие военные года.

Сколько было тех чеплышек и девчушек!

Пусть людские беды унесёт вода.

Пусть земля не слышит рёва пушек.

—

Роковые, босоногие военные года.

И чеплышка у девчушки во ручонках.

Рядом протекает чистая вода.

Люди удят рыбу на лодчонках.

—

В чашке земляничка для мамани,

А в избёнке братик и сестра.

Жизнь дана им в этой глухомани.

Не по годам та девочка мудра.

—

Поклевали словно птички витамины.

Веселее всё же стало на нутре.

У матери родимой  именины.

И она сердешная в вечной беготне.

—

Проскользнули те года – годочки.

Как вода с ладоней утекла.

Уж давно состарились те дочки.

И в деревне мама умерла.

—

На погосте деревенском тихо.

Лишь вороны каркают в глуши.

И воруют пироги с могилок лихо.

Господи! Печали заглуши.

—

Роковые, босоногие, военные года.

И чеплышка у девчушки во ручонках.

Рядом протекает чистая вода.

Люди удят рыбу на лодчонках.

—

Анатолий Казаков

современная проза

современная проза

современная проза

современная проза