Природа в этих краях по-особенному красива и привлекательна. Река Керженец, по берегам которой в дремучих заволжских лесах жили и прятались от гонений староверы. Красавица Ветлуга, приветливая, чистая, с красивыми плёсами и крутыми высокими берегами. Младшая дочка Ветлуги, небольшая красивая река Люнда хороша и притягательна. Особенно тянет на неё весной, когда душистая черёмуха «одевает» её берега в белые наряды, кое-где касаясь своими ветвями бегущей быстро воды. Небольшие озёра, затерянные в лесах, множество болот, протянувшихся на многие километры по безлюдным местам, полные по осени крупной полезной ягоды клюквы. И, конечно же, святыня России, озеро Светлояр со знаменитой легендой о граде Китеже.
Каждый год после долгой зимы природа оживает, наполняется свежим весенним дыханием. Прилетают красавцы серые журавли, издавая такие крики, услышав которые невольно задумываешься о жизни, о красоте, о любви. Крики эти завораживают, сила и красота птиц вдохновляет.
Просыпаются после долгой зимней спячки звери и зверюшки. И трудно было бы представить себе эти места без присутствия здесь людей. Людей, чья жизнь связана с землёй, с сельским хозяйством, лесом.
Люди здесь жили давно. Деревни начали образовываться ещё задолго до отмены крепостного права. В тридцатые годы, как и по всей стране, как грибы после дождя, стали образовываться колхозы. В своё время и в этих краях возник колхоз с красивым и звучным названием «Россия».
Весной 1972 года из районного центра ехал по грязной, еле проезжей дороге председатель колхоза Матвеев.
– Только бы до бора добраться, там хоть и пески, да с двумя мостами справлюсь, – рассуждал вслух председатель. Вызывали его по поводу предстоящей посевной, планов партии и правительства в отношении сельского хозяйства и приятной новости – получения новеньких тракторов. Техника поизносилась, и председателя радовало отношение начальства к отдалённому, не значившемуся в передовиках хозяйству.
Центральная усадьба деревня Егорово имела на своей территории правление колхоза, которое размещалось в старом раскулаченном доме, сельский совет, среднюю школу, клуб и библиотеку. Не было только детского сада, который был нужен. Детей хватало, и председатель всё хлопотал о строительстве. Люди с каждым годом верили в улучшение жизни, устраивали удобнее свой быт и надеялись, что когда-нибудь районный центр и их деревни соединят между собой хорошей асфальтированной дорогой.

***

В километрах трёх от Егорова уже в советское время был образован рабочий посёлок с названием Дунаевы Поляны. Отношение он имел к лесной отрасли и был одним из отделений центрального леспромхоза.
Леспромхозовские работники были почему-то в большем почёте, чем колхозники. К ним в магазины завозили хорошие товары, да и зарплаты платили по тем временам приличные.
В сельповских же магазинах, напротив, было скудно с товаром, и колхозники иногда завидовали поселковым. Но как говорится, «где родился там и пригодился». Эта жизненная истина сопутствовала многим колхозникам и всем тем людям, которые здесь жили. Душа прикипала к этим местам, богатыми в речках и озёрах рыбой, к лесам, не обижающим грибника или ягодника своими дарами. Обошла эти места и война. Хотя трудно было здесь людям во время войны, но всё же голодать и мёрзнуть не приходилось, благодаря своему трудолюбию, веры в победу, да скромному своему хозяйству.
С поля в правление колхоза спешил агроном. Он торопился отрапортовать председателю, что все весенне-полевые работы на этот час были завершены в срок. Погода не подвела. Можно было немного передохнуть перед сенокосом, подлатать технику, сделать ремонт на скотных дворах.
Каждое утро и вечер через всю деревню прогоняли колхозное стадо коров, что было не совсем удобно. Стадо поднимало столб пыли и будило всех тех, кто ещё спал по утрам. Но другого выхода, видимо, не было. По одну сторону деревни была речка Исток с заречной улицей, по другую – поля с посевами.
Симпатичный мальчуган Санька, от роду шести лет, наблюдал за шествием коров с крыльца своего дома. Ему не было страшно. Он любил коров, да и мать Александра часто брала его на ферму, где работала дояркой. Побаивался он только, как ему казалось, огромных красных быков. И мать всегда наказывала Саньке быть от них подальше.
Когда быки были на привязи, Санька подходил близко к кормушке и, перебарывая страх, давал быку со странной кличкой «Букет» свежей зелёной травы. Бык раздувал ноздри, жевал Санькину траву и мотал большой головой, так что звенела цепь.
Санька в этом году ждал важное событие в своей жизни. Ему предстояло идти в школу. Ещё на сенокосе, на июльской жаре Санька приставал к старшим по поводу будущей школьной жизни.
Старший брат Колька, перешедший в пятый класс, подзадоривал Саньку. Санька бегал вокруг взрослых, забывая про свою работу.
– Слушай, чем языком-то молоть, брал бы быстрее свои грабли, да помогал охотнее, – строго говорил Санькин отец.
Грабли у Саньки были небольшие, лёгкие, как раз по нему, но ему никак не хотелось работать в такую жару.
– Папа Коль, я сейчас, я буду, – стыдливо отвечал Санька.
Погода благоприятствовала сенокосу. Сметав очередной стог, Санькин отец, собрав весь сенокосный инвентарь и попрятав его в кусты, долго любовался работой:
– Посмотрите, какой красавец получился, загляденье.
Казалось бы, это был обычный стог, но отец вкладывал в него не только тяжёлый труд свой и своей семьи, но и частицу души, был по-своему счастлив. В этом, наверное, и проявилась любовь к этой земле, к этому сенокосу на речке Борине, по берегам которой и стояли высокие заросли осоки.
Справив сенокос в хорошую ясную погоду, люди стали беспокоиться о том, что давно уж не было дождя. В огороде всё повяло, несмотря на поливы, в лесу всё высохло, а в полях поникший колосок казался жалобным, не налитые зёрна  не тянули его к земле.
Пришёл Ильин день. В соседней деревне под названием Люнда был престольный праздник. Но жители в этот день не пели песен, не гуляли.
Не было в этих местах случая, чтобы на Илью не было дождя, а то и ливня. Обычно гремел гром, а потом начинало поливать. Набожные старушки, которые знали много молитв, говорили: «Это Илья пророк в колеснице скачет и грохочет». Но в этот год второго августа не было ни грома, ни дождя. Дождя вообще давно не было. И старушки, взяв в руки большую старинную икону, собрав много жителей, пошли крестным ходом обходить деревню, моля заступничества и прося дождя.
В одной из близлежащих деревень женщина, ищущая какую-то береговую траву, увидела в речке тихо плавающую щуку. Она не поверила самой себе, когда голыми руками вытащила эту щуку из воды. Рыба как — будто спала, спала белым днём, да так крепко, что позволила поймать себя голыми руками. На удивление она оказалась живой и здоровой.
Жители, услышав об этом, стали говорить, что это не к добру. Вот так же перед войной, в этой же речке, мальчишки голыми руками наловили налимов, а потом пришла беда.
В народе говорят про эти места: здесь на Ильин день до обеда лето, а после обеда осень. Это означало, что должны прийти прохладные ночи с обильными росами по утрам, и пусть в августе по годам бывало мало дождей, но жара не так уже пекла, как в июле, и не каждый мальчишка отваживался бежать купаться на речку.
Но ничего подобного не происходило в этом году. Весь месяц жарило так, что казалось, воздух начнёт воспламеняться. Становилось нестерпимо душно.

***

Люди настороженно ждали какой-нибудь беды. В такое время легко могло выгореть пол деревни от кем-то не потушенного окурка или брошенной неосторожно спички. Всё что было посеяно и посажено на полях, большей частью погибло. Да и дома мало что можно было собрать из урожая.
Коровам нечего было пощипать на полях, и их пасли по каким-то оврагам, у речек на покосе, на подросшей немного отаве.
Беда пришла к третьему Спасу. До этого уже были небольшие возгорания в лесу, но их удавалось тушить. Но затем, с усилением ветра, они стали принимать угрожающий характер. Пожары охватили большую площадь. Мало того, в болотах на глубине, после прохождения фронта огня, постоянно горел торф. От всего этого и без того спёртый, горячий воздух превращался в одну большую пелену с запахом едкой гари. Находиться в таком месте долгое время без специальной защиты было опасно.
Утром первого сентября впервые за всю историю школы не прозвенел праздничный звонок, не было и торжественной линейки.
Наш герой Санька сидел на школьном крыльце и плакал. Их дом от школы был совсем рядом. Санька так старался, так усердно собирал свой новенький портфель, ещё задолго до первого сентября. Сам начистил до блеска ботинки, которые достались ему по наследству от старшего брата Кольки.
Накануне в сельсовет пришла срочная телефонограмма о переносе начала занятий в школе до более безопасной обстановки.
Так, не начав учебный процесс, были объявлены незапланированные каникулы. И никто точно не знал, сколько они продлятся.
Всех мужчин работоспособного возраста, в том числе и  Санькиного отца, в обязательном порядке мобилизовали в леса, на тушение пожаров и дежурства по ночам. Обстановка ухудшалась с каждым днём. Огонь стал подбираться к деревням. Коров пришлось ставить на стойловый период, что делали раньше обычно в конце октября.
В один из вечеров, когда уже смеркалось, Санька в окно увидел тлеющую щепку, которая кружилась в воздухе, и неизвестно куда мог её унести резко поднявшийся горячий ветер. Все, кто был дома, выбежали на улицу. Со стороны посёлка летели и кружились в воздухе не гаснущие огарки бересты и щепок. Огарки стали падать на дорогу, возле домов и на дома. Колька предложил брату забраться на крышу.
– Лезь за мной, не бойся, – строго командовал Колька. – У нас же батя десантник.
Санька боялся высоты, но перебарывал страх желанием посмотреть с высоты на пожар. Добравшись только до конька двора, Санька стал медленно его седлать, боясь перевалиться на другую сторону. Колька полез выше, на крышу дома, по лестнице, ведущей к трубе. Взобравшись на место и держась за трубу, Колька закричал брату:
– Санька, Санька, смотри, тебе видно?
Санька, открыв рот, удивлённо смотрел по сторонам. Словно закаты солнца, то на время угасая, то вновь вспыхивая ярче, были видны три зарева пожарищ. Самое большое разгоралось со стороны посёлка Дунаевы Поляны. Слышно было, как внизу взрослые судачили о том, что совсем уж, наверное, близко огонь подобрался к посёлку.
Самый страшный фронт огня шёл тогда, когда поднимался ветер. Его называли верховым. Охапки пламени как мячики перелетали с одной верхушки дерева на другую, осыпая вниз множество искр и воспламеняя высохшую траву, старый валежник и всё, что попадалось на пути. За короткое время такими вот играми огонь мог уничтожить десятки гектаров леса. Напуганные дикие животные бежали от пожаров, куда глаза глядят. Люди видели их у деревень и даже на своих огородах.

***

На следующий день после бессонной ночи жители деревни в спешном порядке стали копать ямы и прятать в них на крайний случай свои небогатые пожитки. Сундуки с одеждой, домашнюю утварь и всё то, что можно было закопать на время в земле.
Вечером Санькина мать объявила, что возможно скоро будет эвакуация населения. Детей и стариков в обязательном порядке.
– А пока, ночевать в доме становится опасно, и нам вместе с соседями придётся заночевать у дяди Фединого пруда, – спокойно, чтобы не пугать детей, говорила мать.
Пруд сильно обмелел за это время, и даже жившие в нём караси перестали ловиться.
Слово «эвакуация» люди здесь слышали только во время войны. С блокадного Ленинграда успели вывезти детей,  которых поселили в старинной усадьбе Левашовых в деревне Галибиха, что растянулась вдоль правого берега реки Ветлуги.
Людей шокировало такое известие. Всю жизнь они прожили в домах, стены которых помнили не одно поколение своих хозяев. Привычка к своему месту, любовь к земле, где они родились, где родились их дети и внуки; неужели всё это в одночасье можно было потерять? Такого бедствия и такого горя никто и из старожилов то не помнил.
Переночевав у пруда, мама Саньки чуть свет уехала на велосипеде на ферму. Даже с утра было по-прежнему жарко и душно, несмотря на то, что шёл сентябрь. В самой деревне стояла пелена дыма, которая немного развеивалась вихрями ветра.
Санька и Колька остались со своей бабушкой Ульяной. Бабушка всё молилась на старенькую иконку с потрескавшимся ликом и просила дождя. Вечером она вместе с другими женщинами обошла крестным ходом деревню, но даже маленькой тучки не видно было на небе. Бабушка сказала, что мы грешны перед господом, а Санька смотрел на неё и не понимал, что это был за грех.
«Может, я не слушался бабушку?» – подумал Санька, и ему стало стыдно.
Ближе к обеду неожиданно пришёл бабушкин брат, дядька Саня с ножом за голенищем. Дядька Саня воевал и видывал всякое на своём веку, но чтобы такое…в родной деревне:
– Всё, сестра, видно, не отстоять нам дома, людей бы спасти, а скотину надо под нож пускать, чтобы не мучилась.
– Это что ты удумал, Сань? – недоуменно спросила бабушка.
Все пошли к дому. Бабушка Ульяна в растерянности, не зная, что ответить брату, бормотала под нос:
– Нет, не дам я корову под нож, хоть саму режь.
Крупная, чёрно-пёстрой масти корова Наряда смотрела своими большими глазами на сбежавшихся к её стойлу людей, и негромко мычала. Дядька Саня вытащил из сапога нож, и уже стал готовиться к забою. Санька смотрел то на бабушку, то на дядьку Саню, то на брата. Ему нестерпимо жаль стало Наряду. Схватив свой старенький велосипед, с седла которого не доставал ещё до педалей, он помчался на работу к матери. Она должна была бы давно уже приехать с фермы, но видимо задерживалась.
Хлопот и забот на ферме было непочатый край. Коровы вот уже вторую неделю стояли на привязи. Их нужно было накормить, напоить и как-то успокоить. Им хотелось гулять. Санькина мама, работая с восемнадцати лет дояркой, научилась по-своему разговаривать с коровами, что было для Саньки удивительно и интересно.
– Они же умные, сынок, – говорила мать Саньке. Нужно быть с ними только ласковей, и любить их.
Встретив мать по пути, Санька весь в слезах бросился к ней.
– Да что случилось? Саша, что, говори быстрее?
Едва переведя дух Санька всхлипывая сообщил, что дядька Саня собирается забить их Наряду. Доехав до дому, мать быстро вбежала на двор и, увидев свою корову живой и невредимой, наконец-то успокоилась. Дядька Саня сидел на лавочке у крыльца и курил. Затоптав в песке папиросу, он зашёл в дом. Бабушка сидела у окна и молчала.
– Прости, сестра, в панику я видно впал… На фронте со мною такого небывало, а тут… – Он махнул рукой и вышел за порог.
На крестах, так называли центр деревни Егорово, в этот день было шумно и многолюдно. Собралось всё местное начальство. С районного центра приехал автобус за детьми. Детей надо было срочно эвакуировать.

***

Распоряжение пришло сверху и обсуждению не подлежало. Да и сами взрослые понимали, что опасность рядом. Подойди огонь вплотную к деревне и обхвати своим языком чей-нибудь крайний дом, было не устоять. Председатель сельсовета сообщил, что сегодня уезжают только дети, а завтра придёт автобус за стариками.
Водитель автобуса, седой мужчина лет пятидесяти, всё возмущался по поводу дороги, длиною всего двадцать километров, по которой он ехал часа два и сильно переживал за обратный путь.
– Я же ни разу по вашим пескам не ездил, да ещё на своём тарантасе. Только бы движок выдержал, кипит, хоть яичницу жарь, – громко говорил он директору школы. – Хорошо хоть рацию выдали на всякий пожарный. Тьфу ты, прости Господи, ведь нельзя про пожар-то.
Саньке с братом повезло. Их мать отпустили с работы и назначили старшей в автобусе вместе ещё с одной женщиной, которая была учительницей. Дома оставалась только бабушка Ульяна, но та и слушать не хотела ни о какой эвакуации. Была она ещё не стара, и много чего из хозяйства лежало на её ответственности. Николай, её сын, до сих пор находился в лесу. Соседка, баба Анна, боялась, что её внучата Любушка и Серёжка уезжают одни. Она, расталкивая руками провожающих, пробилась в автобус, обняла внучат и успокоилась. Кроме трёх женщин, в автобусе находились только дети. Бабушка Ульяна перекрестила сноху с внучатами. Провожающих было много – в основном родители, которые оставались пока дома. Многие плакали, как будто провожали кого-то на войну.
В переполненном автобусе становилось душно. Проехав небольшую деревню Дубовку, водитель свернул на насыпь, сделанную ещё давно из песка, который был сдвинут бульдозерами с песчаных боровых грив. В песке автобус стал закапываться и с трудом пробиваться вперёд. Проехав километров десять, зашипела рация. По ней сообщали, что где-то по лесным кварталам к сосновому бору идёт верховой огонь. Водителя спрашивали, как у них дела и где они едут.
– Дали бы северный Пазик, другой расклад бы вышел, – кричал в трубку тот. Северным он называл автобус с более высокой посадкой, с двумя ведущими мостами, да и движок у него был надёжнее и мощнее. Водителю приходилось часто глушить раскалённый двигатель, откапывать колёса и добавлять в радиатор воду. Взрослые и дети постарше выходили из автобуса, и что было сил толкали его, помогая выбраться из песка. Проехав ещё километра четыре, движок у автобуса окончательно закипел.
Открывая пробку радиатора, водителю чуть не ошпарило лицо вырвавшимся из радиатора кипятком. Кто-то из детей в автобусе заплакал отчаянно и громко. Женщины успокаивали детей, как могли. Они говорили, что никакого пожара поблизости нет и им нечего бояться. Хотя в воздухе чувствовался запах гари, который только усиливался. Подойди огонь к насыпи верховым путём, неизвестно, что могло бы произойти.
Немного дав остыть двигателю, водитель пошёл к инструментальному ящику за канистрой с водой, и обомлел. Лежавшая на боку канистра оказалась почти пустой. От падения у неё открылась крышка, видимо впопыхах он плохо её закрыл. Воды больше не было. Вокруг шумел бор с высокими стройными соснами, росшими на мшистых гривах. Неподалёку вдоль насыпи тянулось моховое болото, но туда бесполезно было идти, всё высушила жара.
Водитель отошёл в сторону, сел на горячий песок и закурил. Учительница, Галина Сергеевна, подсев к нему, тихо спросила:
– Что делать-то будем, сидеть и беды ждать?
– Да ты что говоришь-то, тоже мне придумала! – закричал на неё водитель.
– Так делай что-нибудь, слышишь! Ты у нас один тут взрослый мужик.
– Без воды движок быстро клина даст, он и так уже на пределе.
Он вдруг вскочил и побежал к автобусу. Вбежав, лихорадочно заглядывал под сиденья в надежде найти там воду:
– Должна же быть тут ещё железная канистра, я же помню, – бормотал водитель.
Но он зря надеялся.
Первым догадался вынуть из рюкзака и протянуть литровую банку с водой белокурый паренёк Колька Ионов. Он был самым шустрым и смелым из всех мальчишек. Все остальные, глядя на него, стали передавать воду. Родители собирали детям в дорогу одежду, еду и воду. Кто-то протянул даже бутылку с молоком, которое в такой духоте наверно уже скисло. У водителя навернулись слёзы. Собирая у детей воду в канистру, осторожно её переливая, чтобы не потерять ни капли, он вспомнил, как во время войны шли они, освобождая Белоруссию, как из землянки выбежали дети и, сами голодные, протягивали худенькими ручонками солдатам испечённую в золе картошку.
Наполнив радиатор, водитель перекрестился и сказал:
– Ну, дотяни родимый.– И, заведя двигатель, медленно и с надрывом тронулся с места. Ехать по пескам оставалось недолго. Впереди была уже давно высохшая, вполне проезжая грунтовка.

***

Только после обеда добрались они до места, уставшие и настороженные. Детей в деревне Галибихе приняли тепло и заботливо, как когда-то в войну принимали здесь ребятишек из Ленинграда. Всех расселили там же, в старинной усадьбе помещиков Левашовых. Казалось, история повторяется, только, к счастью, была всё-таки не война.
Пробыв два дня в усадьбе, эвакуированных перевезли в село Богородское, что находилось выше по течению Ветлуги. Здесь детей разместили на турбазе, прямо на пристани, с шикарными, как им показалось, каютами. Вода в Ветлуге, несмотря на сентябрь, была достаточно тёплой, и дети бегали купаться, быстро забыв тревогу и радуясь так, будто продолжалось лето без пожаров и переживаний. Запах гари доходил сюда немного только по утрам.
Календарь показывал седьмое сентября. Было так же жарко и душно. Пожары не переставали бушевать. До этой поры огонь уничтожал только леса, обходя, к счастью, деревни и сёла. Но огонь слишком коварен и жесток, в отличие от других стихий.
В километрах тридцати от деревни Егорово стояла небольшая деревенька Светлушка. Жили в ней в основном одни пенсионеры. Из всего общественного хозяйства на краю Светлушки находился конный двор, как принято было называть в этих местах обыкновенную конюшню, да старый, покосившийся зерносклад. На дворе, в правом его крыле, находились четыре лошади. Лошади были во всём подмогой местным жителям. И огород на них пахали, и сено с дровами подвозили, и на масленицу на них катались, и в последний путь провожали тоже на них – то в санях, то в телеге.
За лошадьми ухаживал конюх Степан. Был он хромой. Ещё на фронте оторвало ему ногу ниже колена. К ноге у него был привязан костыль, который закрывала штанина брюк. Жил он один. Придя с войны, стесняясь своей деревянной ноги, не решался подойти он к деревенским девкам. Они жалели его, но ему не нужна была жалость, ему хотелось найти настоящую любовь. Но видно не судьба была ему жениться, вот так и остался он в одиночестве. И потому спешил Степан каждый раз на конный двор с охотой, поговорить с лошадьми, которых очень любил и понимал.
Огонь подобрался к деревне белым днём, поначалу как-то тихо и незаметно. Люди, конечно же, были готовы ко всему. Но до этого дня было всё спокойно. И пожарища были далеко. Но потом поняли: огонь не пришёл издалека, он возник тут, совсем рядом.
Первые жадные языки пламени охватили сарай с сеном, что стоял неподалёку от конного двора. Люди бросились спасать лошадей, но вдруг резко поднявшийся ветер, словно нечистая сила, швырнул волну пламени на крышу конного двора, и в считанные минуты огнём уже охватило и стены. Люди отпрянули назад.
Степан прибежал одним из первых, не чувствуя боли в надломанной от костыля ноге. Лошади встревожено ржали, и было видно в окошки стойл, как они мечутся.
Степан, почти не думая, рванул вперёд к воротам.
– Куда ты, куда? Сгоришь! – кричали люди конюху.
Открыв настежь ворота, Степан зашёл в первое, задымлённое уже стойло. Двор был старый и большой. Огонь налетел с другого конца, и спасти лошадей время ещё было. Степан, зная за много лет работы, где и как открывается засов, мог на ощупь быстро открыть вход в стойло. Это ему здорово помогло. Лошади, видя просвет, выбегали за ворота, шарахаясь в разные стороны.
Почти уже ничего не видя, задыхаясь от дыма, Степан откинул засов у последнего стойла, где рвался на волю молодой, необъезженный ещё жеребец Воронок. Он бил копытами так, что трещали и ломались доски.
Дед Филипп, который ждал, что вот-вот выбежит и Степан, кричал женщинам, стоящим поодаль.
– Бабы, я в сторожку за уздечками, лошадей надобно обуздать, не ровён час, метнутся на огонь.
Он знал, что в сторожке на крюках висят сбруи всех трёх лошадей, с табличками сверху, где были написаны клички каждой, чтобы в отсутствие Степана кто-нибудь не перепутал сбрую. Каждая сбруя была подогнана под свою лошадь. Под табличкой с надписью «Воронок» висела только пахнущая ещё сыромятной кожей новенькая уздечка. Да вот только разве мог в такой миг кто-то, кроме Степана, попытаться справиться с Воронком. Хоть и был он инвалид, но всегда первый накидывал на жеребёнка узду, как будто завораживая такую силищу, а потом уж во весь ход объездки вступали помощники.
Пламя уже охватило больше половины старого строения, крыша стала падать.
– Степан, Степан! – кричали старухи и плакали.
Степан лежал посреди прохода. От страха, что могут сгореть лошади, от обиды, что вовремя их не увели, от едкого дыма Степану стало плохо. Сердце защемило, он стал терять сознание. Вся жизнь за секунды пролетела у него в памяти, трудная и одинокая…

***

Жители деревни до конца надеялись, что, забрав жизнь Степана, пожар повернёт в другую сторону. Но огонь, проглотив конюшню, а потом и сторожку, переметнулся по деревьям, по забору на крайний дом старухи Антошихи. Ветер, сильный и порывистый, с вихрем и треском побежал по крышам домов, увлекая за собой жаркое, ненасытное пламя. И ничего уже было нельзя изменить и спасти.
Приехавшие пожарные только разводили руками. Люди смотрели на горевшие свои дома уже издали. Им казалось, что жизнь их закончилась. В этих домах они растили детей, которые выросли и разъехались по городам и весям, копались в огороде, топили по субботам бани, гуляли свадьбы и отпевали покойников. Теперь той жизни, того места со своим мирком у каждого, который был каких-то два часа назад, у них больше не было. Деревня выгорела целиком. И только обуглившиеся высокие тополя стояли дико, неприятно скрипя надломленными ветвями.
Пройдя в очередной раз крестным ходом по деревням, заранее договорившись об этом, старушки вымолили всё-таки дождя.
– Уж и не в веру, – говорили они, плача и радуясь при этом.
Больше двух недель люди боролись с огнём в лесу, томились, почти не спав, оставшиеся в деревнях жители. Сама природа устала уже от такой погоды, зачахнув и замерев. Редко где в лесу можно было услышать пение птиц или увидеть какую-нибудь букашку. Со сменой погоды пожары постепенно прекратились. Постой такая погода ещё с неделю, люди окончательно могли бы потерять контроль над стихией, масштабы бедствия оказались бы непредсказуемы.
Санькин отец вернулся из лесу уставший и похудевший. Санька был так рад папе Коле, что долго его целовал в колючие, давно небритые щёки. Отец, подняв Саньку высоко на руках, громко и весело сказал:
– Всё хорошо Санька, будем жить!
Прошла зима, снежная и суровая. С весною пришли новые житейские хлопоты и заботы. За зиму люди немного отошли от тех, прошлогодних уже событий. Жизнь брала своё. Подоспело время сажать огород. В деревне всегда относились к этому ответственно и серьёзно. Выращенное с огорода было хорошим подспорьем на зиму.
Санькин отец сам запряг лошадь на конном дворе, подцепил плуг и, подъехав к дому, завёл лошадь Зорьку на пахоту. Женщины уже ждали, сидя на вёдрах с картошкой. Посадив несколько гребней, где-то посреди огорода Зорька вдруг почувствовав, что плуг упёрся во что-то, встала, как будто обрадовалась, что ей предстоит короткий отдых. Женщины, увидев это, стали спрашивать:
– Что случилось, Николай? Не поломка, ли какая?
Вытащив осторожно плуг из земли, Николай крикнул жене:
– Шура, пропажа твоя нашлась, слышишь?
В пожар Александра закопала на пашне завёрнутый в плёнку узел с одеждой, да осенью и забыла про него. Так и пролежал он всю зиму в земле. Люди сразу вспомнили про пожары, трагическую гибель людей, потужили, помолчали, и принялись опять за работу.
Надо было жить, воспитывать детей и надеяться на то, что такой беды, какая была прошлым сентябрём, больше никогда не повторится.
А деревеньку Светлушку восстанавливать не стали. Поставили только памятник на том месте, где погиб Степан. Люди переселились в другие деревни, заново отстроились. Всё плохое постепенно забывалось.

Александр Умнов

дер. ДОКУКИНО,
Нижегородская обл.