Валерий Румянцев. «На перекрёстке жизни». Рассказ
10.11.2020
/
Редакция
Когда идёшь на поводу у обстоятельств, думай, как избавиться от поводка. И Николай Сапожников думал. А обстоятельства в его жизни были таковы. В 1948 году, после окончания юридической школы в Куйбышеве, он по направлению приехал в Красноярский край и уже почти год работал прокурором Сосновского района. Когда он впервые добрался до райцентра, Николай понял, что оптимизм — чувство преждевременное. Такой глуши он ещё не видел. Во дворе прокуратуры он увидел старую служебную лошадь, которая к тому же и прихрамывала. Тягостное впечатление на следующий день слегка рассеялось, когда Сапожников узнал, что в суде автомашины тоже нет, но есть две лошади. Зато в районном отделе милиции их имелось тридцать две и только один автомобиль. Появились, конечно, новые впечатления от общения с людьми, от сибирской природы, от рыбалки и охоты. Но восторга от новой жизни, мягко говоря, он не испытывал. «Деревня, она и есть деревня», — нередко мысленно повторял Николай. Скучать было некогда, и он всё больше погружался в свои служебные обязанности.
Судья и начальник милиции были фронтовиками. В праздники на груди каждого из них блестели ордена и медали, — и от этого Сапожников чувствовал неловкость и свою неполноценность. На фронт он не попал, имея бронь; работал на одном из оборонных заводов Куйбышева.
Николай был холост, после работы его никто не ждал. Его ждали, когда он утром шёл на работу; ждали все: заместитель, помощники, следователи, секретарша, ждал даже конюх. Когда Сапожников заходил в деревянное здание прокуратуры, больше всего ему хотелось увидеть лицо секретарши Тони. С каждым днём Тоня нравилась ему всё больше и больше. И чем чаще и пытливее он всматривался в неё, тем соблазнительней она казалась. Но вот беда так беда: молодая женщина была замужем. Детьми она почему-то ещё не обзавелась; излучала молодой задор, рвущиеся наружу силы здорового организма искали работу для души и тела.
Однажды зимой, когда в помещении было холоднее обычного, Сапожников подошёл к секретарше, сидевшей за печатной машинкой.
Тоня пожаловалась, что у неё застыли пальцы. Жалоба была высказана, возможно, потому, что она не успела отпечатать все документы. Николай машинально взял её ладонь и увидел, как вдруг порозовели щёки и заблестели восхищением глаза Тони. Он смотрел в её глаза и больше ничего не видел. Ничего!
В последующие дни Сапожников часто вспоминал эти глаза и проклинал себя за то, что дотронулся до руки секретарши. Есть женщины, в манерах которых еле уловимо, но всё же проскальзывает бесстыдство. Тоня как раз оказалась из таких. В её манере, походке, интонации голоса было нечто, заставлявшее мужские сердца биться интенсивнее. Всё чаще Николай стал замечать, как Тоня слишком близко, почти вплотную, подходит к нему сбоку, чтобы положить на его стол какой-либо документ. В этот миг у Сапожникова появлялось непременное желание обнять её за талию. Да что там! Желания мгновенно наслаивались и трансформировались, а исполни их — и с работы турнут, и из партии исключат за аморалку. Николай понимал, что близкие отношения могут завести далеко, и упорно молчал. Нельзя забывать: Тоня замужем. Ему оставалось упиваться её красотой, а упиваясь женской красотой, пьют до опьянения…
Проходили дни, недели. Во взгляде Тони молодой прокурор уже читал томительное ожидание. Она настойчиво стала интересоваться прошлой жизнью Николая, его родителями, его родным городом Куйбышевым…Сапожников почти каждый день раздумывал, как же перевестись отсюда, но ничего придумать не мог. Безвыходная ситуация — это всего лишь незнание выхода. И прокурор продолжал ломать голову.
Количество уголовных дел в прокуратуре росло. Николай работал до изнеможения и нередко покидал свой кабинет в полночь. Пачки папирос на день уже не хватало. Периодически Сапожников просил Тоню выйти на работу в выходной день. Она приходила, нет, она прибегала, и у неё был вид женщины, догоняющей своё счастье.
Эта ситуация бесила Николая. Ложась спать, он всё чаще мысленно представлял чужую жену в собственных объятьях.
«Чёрт те что! Надо что-то делать! Нужно отсюда уезжать!» — твердил он сам себе по утрам, но — увы…
По итогам первого полугодия Сосновский район лидировал в крае по количеству нераскрытых умышленных убийств. На совещании в краевой прокуратуре Сапожникова, не стесняясь в выражениях, отчитали, обвинив его в слабом надзоре за работой милиции. Николай реагировал бы на это спокойно, если бы его сняли к чёртовой матери с должности и уволили из прокуратуры: катись на все четыре стороны! Но этого не произойдёт. Из практики он знал, что проштрафившегося прокурора непременно отправляют с понижением в другой район заместителем или помощником прокурора.
Расстроенный, обуреваемый желанием побыть в одиночестве и выпить водки, Сапожников вышел из здания краевой прокуратуры и не спеша двинулся навстречу городской суете. Люди ныряли в двери магазинов, надеясь найти там что-нибудь дефицитное. По дороге наперегонки мчались автомобили, периодически натыкаясь на светофоры.
Николай свернул в переулок и зашёл в знакомую забегаловку. Сквозь пелену табачного дыма просматривались лица посетителей. Не обращая внимания на выкрики, сдобренные порой увесистым матом, буфетчица, на лице которой плавала улыбка, привычно разливала по гранёным стаканам спиртное.
За одним из столов сидел младший лейтенант из авиаторов, который был также одинок, как звёздочка на его погоне. Зарплата не позволяла прокурору шутить с деньгами и, взяв у буфетчицы двести грамм водки, два бутерброда с колбасой и нарезанный огурчик, он присоседился к младшему лейтенанту. Офицер с разговорами не приставал. Каждый из них сидел и думал о чём-то своём… После стакана водки любой пессимист становится оптимистом. Доедая закуску, Николай пришёл к выводу, что утешением прожитого дня послужит день завтрашний. Успокоенный, он встал и, буркнув под нос «Ну да и хрен с ним, со всем!», вышел из забегаловки.
Жизненные испытания редко следуют по графику. Вскоре было совершено новое очередное убийство. На сей раз в самой глухой таёжной деревушке с особой жестокостью расправились с заготовителем. По «горячим следам» раскрыть преступление не удалось. Доклад выезжавших на место совершения преступления следователя прокуратуры и начальника уголовного розыска был неутешителен: ни свидетелей, ни улик, ни перспективных версий. Сапожников решил ехать сам.
Дорога оказалась долгой и муторной. Свой путь он начал на лошади, затем плыл на лодке, потом снова лошадь и опять лодка.
Угрюмый сибиряк, управлявший моторкой, иногда исподлобья бросал взгляды на прокурорский китель Сапожникова и подозрительно молчал. Николай смотрел на таёжные сопки и думал, что всё-таки самые лучшие соседи — это лес, река, горы. Часа через два лодочник вдруг заговорил:
— Вы едете по убийству Грицаева?
— Да, — неохотно отозвался прокурор и в который раз стал рассматривать поразительно громадные кисти рук попутчика.
— Зря вы едете.
Сапожников насторожился и ничего не ответил. После долгой паузы лодочник снова заговорил:
— Гляньте: кругом тайга, болото. Убьют вас тут, сунут в болото — и с концами. — При этом лодочник смачно сплюнул за борт и в завершение разговора добавил. — Зря едете.
Его слова прозвучали как приговор, который осталось лишь привести в исполнение.
Инстинкт самосохранения подтолкнул руку прокурора к кобуре. Убедившись, что пистолет на месте, Сапожников закурил и, не сводя глаз с лодочника, стал настойчиво думать, что делать дальше. Он был обижен на судьбу, но интуитивно понимал, что обида — это заблуждение слабых. А слабым он себя не считал. Но где же он, достойный выход? Где? Искать, искать…
Безусловно, мудрые мысли толпами не ходят. Нужен всего один, но верный ход…
Вскоре начало смеркаться. И тут прокурор достал папиросу и, выбросив пустую пачку за борт, приказал лодочнику:
— Поворачивай назад!..
Через две недели Сапожникова вызвали в Красноярск на бюро крайкома партии. Когда он, немного робея, вошёл в просторный кабинет, ему предложили присесть на сиротливо стоящий в сторонке стул.
Не успел он всмотреться в усталые лица членов бюро, как председательствующий озвучил, что в адрес крайкома партии поступило анонимное заявление, автор которого сообщал, что отец Сапожникова ранее был раскулачен, а старший брат судим. И что всё это Сапожников скрыл при поступлении в юршколу. Николай внешне спокойно выслушал вопросы и ответил, что всё это соответствует действительности.
… Вскоре он был исключён из ВКП(б), снят с должности и уволен из прокуратуры, хотя в анонимке не было ни единого слова правды. Быстрое течение жизни размывает берега обыденности. Получив «волчий билет», Сапожников вернулся в свой родной Куйбышев, где начал новую жизнь.
Раны, которые наносит время, оно само и зализывает. В дальнейшем Сапожников почти сорок лет проработал адвокатом в родном Куйбышеве. Сделка с совестью прошла успешно. Он сначала часто, а потом всё реже вспоминал ту анонимку, которую написал сам на себя.
А Тоню он забыл быстро – сначала фамилию, а потом и лицо. Наверное, потому, что за любовь часто принимают её тень. А может быть, многое в памяти стирается, чтобы сделать новую запись.
Нынче Николай Константинович – давным-давно на пенсии, и для своего преклонного возраста выглядит прекрасно. Жизнь Сапожникову продолжает улыбаться, но глаза её остаются холодными.
1 комментарий
юрий николаевич Подгайнов
15.12.2020Сильный человек.Я бы в то время так не смог.Страсти были сильнее меня.