В начало:

 Глава 1. «Начало пути»

Глава 2.

«ЗАГАДКИ СТАРОГО ПИТЕРА»

1703.20.12. Санкт-Петербург. Петру Первому 31 год.

Город-призрак. Город-затонувший корабль… когда погиб он? В какое из разливанных невских наводнений перестал питать жителей солнцем? Зачем и по какой причине брошен и отторгнут цивилизованным миром? И являлся ли мир цивилизованнее того, что наблюдал теперь царь?

Рваные облака дремали на крышах, хоть как-нибудь пытаясь просушиться на болезненном солнце. Их колыхало, но не отрывало от кровель неокрепшими ветрами.

Снег и не думал идти. Зато непременно моросил дождь.

Пуповинами испарений подымалась к облакам слякотная их жизнь из смрадных древних подвалов прямо через отсутствующие крыши. И с нижних пролётов винтовых лестниц можно было тонкой роговицей глаз ощутить влажность тумана, впитать морось от самых нижних ступеней до заоблачных небес.

Водяная взвесь оставляла испарину на перилах, колоннах, и даже на тяжёлой старинной мебели прежних хозяев, давно покинувших эти гиблые места. Устоявшейся гнилостью несло отовсюду.

Который час царь всея Руси Пётр I заморачивался, блуждая по останкам старинного града, отбитого у шведов. Почти сто лет ни один из русских царей не мог вернуть утраченное. Поднять глыбину со дна на волю. А Пётр смог. И до конца не понимал, почему ему, а не кому ещё досталось сие сокровище земное?

Окна нижних этажей зданий, вросшие в землю на три четверти, глядели на царя и его спутников прищуром времён, точно примеряясь: а найдутся ли теперь сила, ум и величайшее терпение восстановить весь их прежний блеск и величие? Очистить артерии каналов? Восстановить соборы?

Пётр раздувал ноздри, шевелил усиками и давал небольшие команды Брюсу, Меньшикову, испанцу Хулио Гарсиа, французскому инженеру Ламьеру и Зотову. Спутники едва поспевали за неутомимым самодержцем в простом офицерском морском платье, который без особых церемоний вбегал по полуразвалившимся лестницам, распахивал звонко двери на чердаки, смело вступал в кошачье дерьмо подвалов.

Хосе Хулио Умберто Гарсиа на сложенном гармошкой картоне зарисовывал увиденные на домах символы, и, если Пётр задавал вопросы, то пояснял увиденное на латыни:

— Владея тайной звёзд, людей понимать легче.

Зотов тут же переводил всё царю по своему разумению:

— И Землю слушать умей.

В левом ухе испанца красовалась золотая серьга с идеально-круглой и вызывающе крупной морской белой жемчужиной. По европейской сложившейся традиции это означало, что он пересёк на паруснике либо мыс Доброй Надежды, либо мыс Горн, где обилие штормов погубило немеряно кораблей. За мыс Доброй Надежды моряк получал право на ношение серебряной серьги. А за мыс Горн — золотой. В любом порту Европы наличие серебряной серьги в левом ухе давало право её владельцу на бесплатную кружку пива. Наличие же золотой позволяло моряку упиться до упаду. Бесплатно. Что свершил Хосе Гарсия, оставалось загадкой и для Петра, ибо его серьга была украшена ещё и жемчужиной.

— Шведская крепость, что была здесь Ландскрона… как это по-нашему?

— Венец земли, — очень медленно по-русски ответил испанец. От «ланд» — поле, «крона» — царское убранство. Корона. Царская земля по-вашему, по-россейски.

— А Нейшанц?

— Ниеншанц, Нюенсканс по-шведски, есть Невское укрепление, Гер Питер!

— Помнишь, Зотов, голубчик, ты ещё в детстве рассказывал о северных землях По-Русии! Вот они! Вот они! — как одержимый повторял царь, осматривая дома переименованного в Санкт-Петербург (Святой город царя Петра) Ниеншанца один за другим. — Брюс, а ты разве не видишь во всём безмерную выгоду? Дома, что ближе к центру, пожалуем новой нашей знати. Отдадим им подачками дачи те. А вдоль каналов — купцам определяй, не мешкая. Людей науки не забудь. Инженеров! Пусть каждый, проявивший верность Россее на деле, получит подачу с царской руки!

Более других нравились царю дома с ротондами. С причудливыми ржавыми дверями, сводами, галереями, колоннами и чугунными лестницами, поднимающимися к куполам.

— Тьфу ты! Примерещилось! — перекрестился Зотов возле чудом уцелевших от сырости ступеней лестницы.

— Да что там тебе видится всё время? — обернулся Пётр.

— Точно вот… спускается в подвал анчутка…

— Сам Люцифер!!! Ха-ха-ха! — раздался весёлый смех царя. — Вот и загляни сюда ночью с Брюсом! И испанца с собою прихватите! И Ламбера! Пусть хоть кто-нибудь из вас рискнёт заглянуть сюда в полночь, чтобы получить НИЕН-шанс заключить сделку с самим Сатаной!

— Тьфу! Нечистая! — сплюнул Зотов и попятился к выходу.

Бродили они с утра и давно пропустили время обеда. Лишь один испанец как из воздуха постоянно доставал откуда-то крошечные галеты и потихоньку их грыз. Остальным было как-то неудобно попросить угоститься. Лишь Меньшиков, не стерпев, протянул руку в перчатке и отдал команду:

— На бочку! Гер Питер голоден!

Впрочем, Пётр без особенного энтузиазма наблюдал, как из бездонных карманов Хулио были извлечены четыре оставшиеся маковые сушки, которые тут же поровну поделил Меншиков.

Продолжалась полным ходом война. Но царь не забывал о стратегии восстановления приобретённых земель и вод.

— Эх, гавань-гавань, — вздохнул Пётр, — экий открыла бы она ход торговле с Северо-Западною Европою!

Государь прекрасно понимал, что пока они тут прохлаждаются и упиваются победой, Карл XII всё ещё блещет на высоте своей военно-политической мощи. И отбросить Россию с освобождённых земель, по мнению всей Европы, казалось всего лишь делом времени.

Но Пётр уходить никуда не собирался, поэтому и на острове в устье Невы сразу же укрепил крепость, дав ей название Санкт-Петербург, продолжая в битвах её упорно защищать.

Смеялась Европа на эти потуги, а Пётр, не понятый ни Англией, ни Францией, ни Испанией, в своей «безграничной спеси», как имели неосторожность выражаться союзники, тем временем вовсе не почивал на лаврах, а разделил работу по развитию Питера на болверки. Первый болверк взял сам на себя, другой поручил Меньшикову, третий — графу Головину, четвёртый — Зотову, пятый — князю Трубецкому, шестой — кравчему Нарышкину. Болверки были прозваны их именами. Приступили к делу основательно, не шутя. Тут же возвели деревянную церковь во имя Петра и Павла.

Святых Петра и Павла почитал он более других, ибо в их день сам родился на Свет Божий. Петром и Павлом называл и церкви, и хутора, и корабли…

И рядом с церковью, на месте старой рыбачьей хижины сколотили скромный деревянный домик с двумя светлицами, кухонкой и сенями, с холстинными выбеленными обоями, с простой мебелью и кроватью. Домик Петра называли дворцом.

А как иначе? Пусть ходит он в простом сукне. Пусть сам работает на кузне и на верфи. Он, с лёгкого языка Зотова, «есмь царь и державными стремлениями наделён, не вровень с чернью».

Комендантом крепости был определён полковник Рен. А Меньшикову, как генерал-губернатору завоёванных городов и земель, поручено надзирание над проектными и строительными процессами в возрождающемся городе.

В этот день столь высокородная команда царя выбирала места и для гостиного двора, и для пристани, и для присутственных мест — адмиралтейства, государева дворца, садов и домов знатных господ. Город Ниен был уже упразднён, а жители оного переведены[1]. Полным ходом прибывали первые петербургские поселенцы.

Откапывали под слоем наносного ила старые вымощенные дороги.

Отполированные и начищенные, походили они на челюсти доисторических черепов. Одни — с полным комплектом булыжных серых зубов, другие — с расхищенными до чёрных щербатых дыр беззубыми ртами… жадными до дождя и сырости небесной.

Народ гудел и возился, несмотря на ненастье. Завидев царя, падал ниц прямо в новые не вымощенные улицы. Видя это, Пётр скомандовал Брюсу:

— Отметь для указу. Запретить народу падать ниц пред царём, дабы в грязи не мараться!

В плане Зотова сегодня стояло обследование обводного канала, где рабочие откопали останки языческих древних кладбищ с плитами и древними письменами на них. Не надо бы шевелить мощи мертвецов! Иначе будут они забирать в воду живых людей!

Вдруг что-то изменилось. Сырые туманы зашевелились. Облака, как старые чухонские племена, жившие здесь при шведах, заколыхались, загрозили отовсюду кулаками. Из окон и дверей. Из подвалов. И даже с выбоин крыш. Это погнало исследователей на волю.

— А что, убогие чухонцы, — обратился Пётр к Зотову, единственному бородатому своему сопровождающему, пробираясь обратно по тесному коридору к выходу, — опять обряд проводили на стрелке?

— Сами они уйдут. Уйдут потихонечку, — отмахнулся старый.

— А коль не уйдут? — поднял брови Пётр. Вышел на улицу. Вдохнул ветер.

— Может, пальнуть им в самую гущу? — хохотнул Александр Меньшиков, проворно ступающий след в след.

— Шаманов трогать…- вмешался испанец, — я бы не стал.

— Ты и не царь, — съязвил Меньшиков.

— А ты что думаешь? — обратился Пётр к Якову Брюсу.

— Разогнать! — однозначно ответил тот.

— Как же разогнать? Как же разогнать-то? — возмутился Никита Зотов. — Они мирно тихо себе столетиями в этих местах провожали умерших в Нижний мир, переправляли туда на сороковой день после гибели, чтобы те не обратились во зло, и не наносили вред живым!

— Генеральный план покажи. План города! — дал Пётр распоряжение Брюсу. — Здесь будут массовые праздники проходить. Шаманов изгнать! Прости, Зотов.

Однако бородач не сдавался.

— Не надо бы их обижать. Они ж не токмо лишь души в нижний мир провожают, но и следят уже за упокоенными, чтоб души их обратно не вернулись…

— Ты меня знаешь, моё слово твёрдо!

— Так ведь шаманы же… проклянут!

— Пусть токмо попробуют! — отрезал Пётр. — Хосе! Покажи самое сильное место!

— Здесь, мой господин, — поклонился Хосе Хулио Умберто Гарсиа, указав на карте, любезно развёрнутой Яковом Брюсом, на Стрелку Васильевского острова.

— Добро! Алексашка! Обедать едем в мой деревянный дворец! Что, Никита, надулся? Или без обеда на Обводной?

— Можно и на Обводной. Да токмо я хотел же ещё Ведьмины круги показать! Там железные источники бьют, вкруг камней рыжие такие странные грибы вкруговую! Их Ведьмиными кругами чухонцы называют.

— Так пусть ими ботаники и займутся!

Перед ними развернулся серый от слизи и мороси старинный античный город, только-только начинаемый реставрироваться.

Град этот, точно чудом выжившего в душном болоте, переболевшего и почерневшего от чумы безглазого слепого, потихоньку да помаленьку подымали на колени, да с колен, чтобы смог он скоро-наскоро встать в полный свой рост вровень с самыми блистательными столицами мира! И был коронован Петром, и приняв новую веру неверия средь суеверий, получить новое же имя при крещении этом.

Узкая дорога, вздрогнув кустами, точно шелудивая ящерица, сбросила капли тумана и приняла потоки дождя. Повозка, разогнавшись по грязи, нанизала на себя брички и телеги, как бусы на ниточку, и вся эта длинная рептилия опрокинулась в грязь.

Царя давка необыкновенно рассмешила.

— Вот дураки эдакие! Разъехаться по прямоходу не могли! Пиши, Яков. Да и ты пиши, Ламбер! Мостить! Все улицы камнем мостить непременно! Как встарь! И фонари пиши! Чтоб освещался город со всех сторон!

Где-то на другом конце Питера уже строили форт — ящики с камнями, сверху камни, потом вбивались сваи, все форты стояли на таких ящиках. Город гудел. Туда-сюда возили крестьянские и служивые разные повозки.

Пётр улыбался.

А Зотов грустнел.

Цвет лица петербуржцев очень быстро превращался в болезненно-серый, похожий на выцветшую куриную скорлупу или на матовый заморский фарфор.

И это расстраивало его. В быстром нездоровье крестьян, привезённых на работы из разных уголков России, виделось старому проклятие ведьм чухонских. Да только как объяснить царю о вреде и пользе потустороннего мира? Хоть кол на голове теши, больше доверял тот математическим и фортификационным наукам, да геометрии с географией.

А Петра ждали Ямы и Копорье. Ямы он по манеру европейскому переименовал в Ямбург и повелел укрепить. Там узнал он, что Крониорт из Лифляндии идёт с 12 тысячами в намерении напасть на Петербург. Пётр его предупредил с полками своей гвардии и четырьмя драгунскими. Встретив его в крепких местах у реки Сестры, прогнал до Выборга, положив две тысячи вражеских солдат. В то же время под Ямбург подступал нарвский комендант генерал-майор Горн, но также был отогнан с уроном от Шереметева; в разных местах сверх того шведы терпели поражение.

В это время на Олонецкой верфи в присутствии Петра заложили шесть фрегатов.

Из Олонца вернулся государь на новопостроенном фрегате «Штандарт» с шестью ластовыми судами. А вскоре в Петербург пришёл первый торговый корабль голландский с товарами, напитками и солью. Обрадованный Пётр велел отвести шкиперу и матросам постой в доме Меньшикова. А когда обедали они, и Пётр сидел за столом с ними, то самолично подарил шкиперу 500 червонцев, а каждому матросу по триста ефимков. Второму кораблю вперёд было обещано тоже 300 червонцев шкиперу. Товары по приказанию государя тотчас были раскуплены[2].

Пётр всегда посещал корабельщиков на их судах. Они угощали его водкой, сыром и сухарями. Он обходился с ними дружески. Они являлись при его дворе, угощаемы были за его столом…. Их уважали и, вероятно, ценили.

Пётр видел ещё нужду в крепости для прикрытия Петербурга и в пространной гавани, в кою могли бы входить большие корабли. Он ездил осматривать остров Котлин, лежащий в Финском заливе (в 30 вёрстах от Петербурга). Сам вымерил фарватер между сим островом и мелью, против него находившеюся; на той отмели в море определил построить крепость, а «на острову сделать гавани и оные укрепить», и сам сделал тому план и проспект.

Потом государь с Шереметевым отправился в Москву, оставив у Ямбурга окольничего Петра Апраксина с пятью полками. Дал Брюсу задание срочное — деньгами, посулами, горами золотыми, чем угодно — завербовать на службу престола Российского лучших молодых и крепких офицеров Голландии, знающих толк в корабельном деле. Вместе с голландским кораблём отправил его в Амстердам. Молодые грамотные капитаны, не искушённые западной службой, были ему ой как необходимы!

В Москву въехал царь торжественно. По указу царскому сделаны были трое деревянных триумфальных ворот. Четвёртые выстроил Меньшиков.

Возвелось сие легко и быстро, потому как не на ровном поле, а на древних, веками укоренившихся фундаментах.

Города Санкт-Петербург и Москва обновлялись новыми людьми. Умами. Лесами. Товарами. Мануфактурами. Дорогами. Знаниями.

До желта вымывали дожди струганные доски. Но не успевала их извечная унылость теперь насквозь в древесину въедаться.

Весёлыми огнями выгревался да запахами свежеиспечённого хлеба наполнялся воздух. Калачами медовыми дразнили базары. Мятными пряниками. Пирожками подовыми, да с визигою! Солёными огурцами, грибами, хлебами радуя глаз.

Щепою и стружкой посыпала густо-нагусто новая Россия затхлые чердаки и подвалы уходящих времён.

Светлана Савицкая

Продолжение. Глава 3. «ПЕРЕГОВОРЫ В АМСТЕРДАМЕ»

________________

[1] Одним из богатейших жителей Ниена был отец будущей жены Беринга Анны Матиас Пульсе.

[2] «С.-Петербургские ведомости», 1703 года, декабря 15