Моя бабушка по матери обладала тремя несокрушимостями! Несокрушимой энергией, несокрушимым спокойствием и несокрушимой иронией. Любимым ее присловьем было: «Собака лает – караван идет!» Высказывалось оно практически в любой жизненной ситуации и подкреплялось небрежным взмахом руки. Рука была рабочая, испещренная сеткой морщин, но породистая. И старинные кольца так ладно обхватывали длинные пальцы. Караванов по жизни моей бабушки видно прошло немеряно, и собаки целыми сворами неслись за ними, но в этих перипетиях она сохранила изумительную стойкость духа, да незамысловатую истину – «собака лает – караван идет!»

Впрочем, иногда она произносила задумчиво, будто внутрь себя:

«Сделав добро – брось его в море: рыба не поймет, а Бог оценит».

Смысла этих слов я не понимала: меня очень веселила не блещущая умом некая рыба, а вот, про то, что Бог что-то оценит – было вообще за гранью моего разумения.

Куда интереснее было наблюдать, как бабушка выращивает цветы или ставит химические опыты. Она была химиком, любила свою профессию глубоко и страстно, и небольшая веранда в ее доме была вечно уставлена ящиками с колбами и пробирками и вазонами с цветами.

– Вот смотри, – серьезно наставляла она меня, — прежде чем посадить цветок, непременно раскроши в ямку кусочек хлеба, неважно какого. Но хлебушек нужен, чтобы земля приняла растение, и тогда оно будет хорошо расти и радовать тебя цветением.

Не поверить этому было трудно – бабушкина веранда весной и летом напоминала райский сад. Пламенели настурции, выглядывали из-под толстых стеганых листьев фиалки – синие, фиолетовые, розовые, белые. Фуксии низко клонили головы под цветами-сережками, пестрели вербены, одуряюще пахли гиацинты. На смену этому великолепию заступали мелкие розы – белые, розовые, алые. Они оплетали оконную решетку и тянули свои ветви к бабушкиному дивану. Тот всегда был покрыт узорчатым ковром, и оттого казалось, что бабушка восседает на своем троне под балдахином из роз. Да она и была для меня принцессой из «Тысячи и одной ночи», а ее дом полон загадочных чудес.

Ну, разве не чудом было обнаружить в тайниках бабушкиного раскладного дивана пластинку с записью голоса Есенина?! Правда, эта пластинка 1924 года скворчала и шипела как сотня сковородок с жарящейся картошкой, и сквозь шипение иногда прорывался тонкий визгливый голос: «Пр-рр-роведите, прр-роведите меня к нему – Я хочу-у видеть этого человека!». Уже одно то, что эта пластинка была выпущена еще при жизни поэта наполняло меня гордостью за бабушку! Знай, мол, наших! Ни у кого такой нет, а у нас есть!

Были и другие ценности. Опять пластинка на сей раз с речью Ленина на 3-м съезде комсомола. Но там вообще ничего нельзя было разобрать: картавый голос вождя мирового пролетариата то и дело прерывался бурными аплодисментами молодых строителей коммунизма.

Медный рубль 1919 года. Ух, и недоброй памятью вспоминала я его! Бабушка считала этот тяжелый позеленевший кружок панацеей от синяков и стоило мне удариться, сразу заботливо прикладывала его к ушибленному месту. Мало того, что он был очень тяжелый, так с ним и не двинешься никуда! Приходилось сидеть смирно.

Чугунный Мефистофель с длинным хвостом, больше похожий на упитанную черную мышь средних размеров. Сувенир этот бабушка привезла из Петрозаводска и использовала в качестве пресса, чтоб не разлетались страницы ее бесчисленных статей. Мефистофель скалил зубы и довольно щурил глаза – наверно, химические термины были ему по душе.

И снова пластинка. Ею бабушка, пожалуй, дорожила больше, чем визгливым Есениным и картавым вождем мирового пролетариата. Маленькая, с поблекшей надписью в середине, и царапинкой на одной стороне.

На пластинке были записаны две песни. Вернее, два романса. Но, о понятии «романс» я узнала гораздо позже. Это были «Две розы» на музыку С.Покрасса и стихи Д.Актиля и «Я спросил у ясеня» на музыку М.Таривердиева и стихи В.Киршона.

Если вторая композиция была немного известна, благодаря рязановской «Иронии судьбы», то первая вообще — тайна за семью печатями! Мне ничего не говорили имена С. Покрасс и тем более Д.Актиль и В.Киршон. Честно говоря, я вначале подумала, что это какая-то аббревиатура. Ни одно имя, кроме М.Таривердиева не было мне известно.

Но, отчего-то, слушая два эти романса, бабушка неизменно повторяла свою поговорку о добре, которое надо бросить в море. Слушала она их, закрыв глаза, и веки ее подрагивали, словно у птицы.

В эти минуты мне казалось, что бабушка когда-нибудь так и уйдет навсегда, сидя на своем ковровом троне, в окружении цветов, реторт и пробирок. И вкрадчивый тихий голос будет напевать:

Одна из них, белая, белая,

Была как улыбка несмелая,

Другая же алая, алая,

Была как мечта небывалая.

И обе манили и звали,

И обе увяли…

—

Одна из них, грустная, грустная,

Была как свирель безыскусная,

Другая же – странная, странная,

Какая-то вечно обманная.

—

Увяли, конец, не цвести им уж вновь,

А с ними увяла и чья-то любовь.

Но, пока, слава Богу, бабушка была жива и здорова. Дослушав романс, она царственно вставала с дивана и переворачивала пластинку. Тут уже лились более знакомые звуки:

Я спросил у ясеня

Где моя любимая?

Ясень не ответил мне

Качая головой

—

Я спросил у тополя

Где моя любимая?

Тополь забросал меня

Осеннею листвой

—

Я спросил у осени

Где моя любимая?

Осень мне ответила

Проливным дождём

Окончив слушать, бабушка аккуратно убирала черный диск в конверт и прятала подальше от глаз. Потом заваривала крепкий чай, делала большой глоток и только тогда произносила, будто роняла в вечность слова о добре, море, неблагодарной рыбе и понимающем Боге.

Все мои мольбы объяснить к чему это выражение, разбивались о каменную стену. Бабушка молча поджимала губы и переводила тему.

Через много лет, когда не было и бабушки, и единой страны, в которой она прожила всю свою нелегкую жизнь, мне удалось проникнуть в тайну загадочных имен Д.Актиля и В.Киршона.

Д.Актиль – настоящее имя Анато́лий Адо́льфович Фре́нкель – советский поэт-песенник, писатель-сатирик и переводчик. Родился в 1890 году в Иркутске. Жил и работал в Ленинграде. Из блокадного города в 1942 году был вывезен в Молотов. Там и умер, и был похоронен на местном кладбище.

Сейчас его почти никому неизвестно. Его стихи, положенные на музыку выдающимися композиторами, ушли в народ и обрели долгую жизнь. Но участью человека, Анатолия Френкеля — стало забвение. О нем известно совсем немного. Однако, Анатолий Адольфович относился к себе с неизменной иронией. Он, скорее всего, высмеял бы тему своего вклада в историю и навсегда закрыл ее.

Анатолий Френкель начал печататься с 1910-х годов в Петербурге — в юмористических изданиях. Организовывал и редактировал сатирические журналы, работал в агиттеатре.

В 1940 году на экраны СССР вышел фильм «Светлый путь» с Любовью Орловой в главной роли. Знаменитый «Марш энтузиастов», звучавший в нем, был создан на стихи Анатолия Френкеля.

Песня была очень популярна в годы Великой Отечественной войны, поднимала дух на фронте и в тылу. Ее исполняли в концертных залах блокадного Ленинграда. Дунаевский потом еще не раз обращался к стихам Д’Актиля. Песню «Звать любовь не надо» Исаак Осипович посвятил актрисе Лидии Смирновой. Их роман был красивым, долгим и драматическим. И песня на слова Д.Актиля выразила всю его страсть и нежность.

В довоенные годы Д’Актиль брался за любую работу — писал водевили, маленькие пьесы, либретто для оперетт, много лет сотрудничал с Ленинградским мюзик-холлом. Там же он познакомился с Леонидом Утесовым и создал знаменитые песни — «Пароход», «Му-му», «Тайна».

В 1935 году во Франции появилась песенка «Все хорошо, мадам маркиза». Автором оригинального текста и музыки является Поль Мисраки, аранжировку сочинил джазмен Рэй Вентура. По одной из версий, на русский язык эту шуточную историю перевел Анатолий Френкель. Песня «Прекрасная маркиза» стала визитной карточкой Леонида Утесова.

Анатолий Френкель слыл очень гостеприимным и хлебосольным человеком. В его дом многие знаменитые люди. Но среди них Анатолий Адольфович не тушевался, а наоборот, слыл очень образованным человеком. Как говорили друзья и коллеги, выделялся даровитостью, свободно владел несколькими языками. Он ценил силу эзопова языка, иносказания. Поэтому, и взялся за перевод близких себе по духу писателей — Джека Лондона, О’Генри. Д’Актиль перевел на русский «Алису в стране чудес» Льюиса Кэрролла.

Его называли гением метаморфозы. Он получил известность в первые годы Советской власти как автор «Марша конников Буденного» на музыку тоже Покрасса, только уже не Самуила, а Дмитрия (Вообще, удивительная фамилия. Все три брата Покрасса – Самуил, Дмитрий и Даниил были композиторами, а четвертый, Аркадий – пианистом и аккомпаниатором.)

Марш конников Буденного был таким знаменитым, что его распевали не только взрослые. Под эту бравурную музыку маршировали детсадовцы. Иногда даже младенцев укачивали под его звуки!

Мы — красные кавалеристы

И про нас

Былинники речистые

Ведут рассказ —

О том, как в ночи ясные,

О том, как в дни ненастные

Мы гордо и смело в бой идём!

В Гражданскую войну Д.Актиль служил в Политотделе Первой Конной Армии. Впоследствии о нем писали.

«Гражданская война породила множество приспособленцев, но далеко не все из них могли сочетать запредельную гибкость с несомненными литературными способностями.»

А литературных способностей у Д.Актиля было много. И талант был искренен и многогранный. Иначе наряду с «Маршем конников» не написал бы изумительные стихи романсов «Изумруд», «Вам девятнадцать лет» и, конечно, «Две розы», столь любимые моей бабушкой…

***

Судьба второго автора – Владимира Киршона оказалось более насмешливой и трагической. Если бы Эльдар Рязанов не включил в свою бессмертную «Иронию судьбы или с легким паром» песню «Я спросил у ясеня», то ее автора Владимира Киршона сейчас помнили только литературоведы – специалисты по советской литературе первой половины ХХ века. Обычные читатели его вообще не знали бы – настолько посредственными были его пьесы. А те, кто знал Киршона лично, не захотели бы и вспоминать о нем вообще. И вот почему…

В конце 1920-х годов имя драматурга Владимира Киршона гремело в литературной и театральной среде. Он не был талантлив, не был даже особо даровит, но, что называется, умел держать руку на пульсе времени. Умел мастерски пробиться в управления писательских организаций и редакций журналов, умел создать себе «хорошую» репутацию, умел продвинуть пьесу, умел заводить связи с нужными людьми и в нужный момент.

Драматург Александр Афиногенов так отзывался о коллеге:

«Воплощение карьеризма в литературе. Полная убеждённость в своей гениальности и непогрешимости. Он мог держаться в искусстве только благодаря необычайно развитой энергии устраивать, пролезать на первые места, бить всех своим авторитетом, который им же искусственно и создавался».

Киршон вырос в семье революционеров. Во время Гражданской войны еще гимназистом сбежал в партизанский отряд, дошёл с красными до Владикавказа. В 1920 году в возрасте 18 лет стал членом РКП(б).

В 1924 году оказался в комиссии по созданию знаменитого литературного объединения РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей), попал в секретариат.

И при этом – внимание! – сразу завел дружбу с Николаем Ежовым, будущим наркомом НКВД, и стал искать одобрения своих произведений у самого Сталина.

Ходил анекдот, что однажды Киршон побывал на приёме у Сталина и спросил у того о впечатлениях от недавнего спектакля по своей пьесе «Хлеб. Сталин пыхнул трубкой и равнодушно ответил:

«Не помню. Вот одиннадцать лет назад я смотрел «Коварство и любовь» Шиллера — помню до сих пор. А вашу пьесу — не помню«.

Киршон напрямую пользовался властью, попросту устраняя с дороги «конкурентов». О том, что происходило в писательских кругах, докладывал Сталину. Письма вождю начинались так: «Считаю обязанным довести до Вашего сведения…» или «Я обязан сообщить Вам…».

Кстати, делал он это не тайком, не воровски, а писал открыто, предварительно разгромив на собрании очередного оппонента. Михаила Булгакова Киршон буквально травил, прямо называя его в статьях классовым врагом.

С началом Большого террора Владимир Киршон стал ещё чаще писать письма, но уже исключительно в НКВД. Он не мог и предположить, что в 1937 году начнут травить его самого, обвиняя в троцкизме, и в конце концов арестуют.

Чтобы сохранить себе жизнь, Киршон написал четыре послания Сталину с раскаянием и мольбами о помиловании. Письма так и остались без ответа.

Имя В. Киршона было включено в расстрельный список. Он был казнен 28 июля 1938 года. Ему было всего 35 лет.

Впрочем, его немного обессмертил Михаил Булгаков, который написал с Киршона несколько литературных героев. Это, в первую очередь, предатель Иуда из романа «Мастер и Маргарита». Но в отличие от Киршона, Булгаков был более благороден. Узнав о его аресте своего врага, Михаил Афанасьевич наотрез отказался выступить с разоблачительной речью.

Многочисленные и насквозь идеологические пьесы Владимира Киршона были напрочь вычеркнуты из репертуаров театров. Из истории литературы было вычеркнуто и само его имя. Реабилитировали его в 1955 году, но творческое наследие было полностью забыто.

Однако, ее величество Судьба не была бы самой собой, если бы не умела усмехаться. И неизвестно, чего больше в ее усмешке – иронии, или милосердия. Наверно, все же второго… Владимир Киршон подарил людям чудесное стихотворение – «Я спросил у ясеня.» Не беда, что была задумано оно как ироническое, и Тихон Хренников – автор музыки к первой песне на эти стихи позднее отмечал в интервью, что его мелодия более веселая, чем таривердиевская, ведь «стихотворение-то ироническое».

Факт остается фактом. В историю вошла именно таривердиевская версия песни. И, благодаря Эльдару Рязанову, имя Владимира Киршона не забылось окончательно. Упоминается хотя бы в связи с его бессмертным ясенем…

***

Кажется, именно после того, как я прочла об авторах этих двух романсов – Анатолии Френкеле (Д.Актиле) и Владимире Киршоне, мне стал понятен смысл бабушкиной поговорки о добре, рыбе и Боге. Оба поэта, чьи имена практически стерлись из истории литературы, все же успели сделать добро. Создали дивные стихи, на которые потом была написана музыка.

Letum non omnia finit – со смертью не все кончается. И позабытые поэты живы в своих стихах. Стихи эти не поглотили летейские воды. Они упали в море человеческой памяти и стали песнями. И, если, слушая их, люди не вспоминают (и даже не догадываются) об авторах слов, так ли уж это важно?.. Ведь сделав добро, надо бросить его в море: рыба не поймет, а Бог оценит…

Ляман Багирова

Примечание: При написании эссе использованы материалы из книги Э.Рязанова «Грустное лицо комедии», воспоминания о съемках фильма И.Авербаха «Объяснение в любви» и материалы из интернета по теме. Автор выражает огромную благодарность за предоставленные материалы.

P.S. Сейчас только узнала об уходе Андрея Мягкова. Интеллигентнейший человек, интеллигентнейший актер, с мягкой (вот уж действительно, магическая игра слов!) и в то же время очень серьезной манерой игры. Передают последнее интервью Андрея Васильевича и за кадром звучит «Я спросил у ясеня…»

Ирония судьбы…