1

С детства запоминалось, поражая родными ощущениями, будто давно живший поэт подслушал твои, сегодняшние, подростка из другого века:

Вот моя деревня;

Вот мой дом родной;

Вот качусь я в санках

По горе крутой;

Вот свернулись санки

И я на бок — хлоп!

Кубарем качуся

Под гору, в сугроб.

И виден густейший, с высверками синевы, благоухающий снег, и ощущаешь падение…

Простота мастерства – или поэзия правды?

А правда крестьянская, народная была наждачной, дегтярной, скупой…

Опубликоваться И. Сурикову помог Плещеев; молодой человек, порвав с отцовской торговлей, работал переписчиком бумаг и типографским наборщиком, но бедность душила: он вновь возвращается в лавку отца.

У поэта вышло три книги при жизни.

Он болел туберкулёзом, лечился кумысом, умер в бедности, молодым.

Грустная жизнь: так не соответствующая детскому счастья летящих санок и падению в сугроб.

…развернётся, гудя звуком «Дубинушка», покатит, повлечёт вдаль унылая, исхоженная дорога, и раскаты звуковые вольются в воздух, пронизанный чем-то неизведано таинственным:

Ой, дубинушка, ты ухни!

Дружно мы за труд взялись.

Ты, плечо мое, не пухни!

Грудь моя, не надорвись!

Ну-ко, ну, товарищ, в ногу!

Налегай плечом сильней!

И тяжелую дорогу

Мы пройдем с тобой скорей.

Стих Сурикова, естественно, прост – и просто естественен: как дыхание солнца, как запах нагретой земли, как вода ключевая, от которой ломит зубы.

Думы Сурикова тяжелы, что логично вытекает из единицы его жизни: единицы в бесконечном мареве полуживущих людей: сходящих, так и не поняв, зачем всё дано было: страдания, слёзы:

Думы мои, думы,

Думы, мои дети!

На смех породило

Горе вас на свете.

Горе вас родило,

Горе вспеленало;

А тоска над вами

Плакала, рыдала.

Искренность стихов Сурикова, как дополнительная музыка; сострадание – как одна из основных красок.

…и всё же счастье санного полёта помнится – с детских лет.

2

Трагедия российской бедности столь весома, что её саму (бедность), как имя собственное, стоило б писать с заглавной буквы; трагедия, не преодолимая, вероятно, судя и по нашенским временам, точно возвращающим к стихотворению Ивана Сурикова:

Бедность ты, бедность,

Нуждою убитая, —

Радости, счастья

Ты дочь позабытая!

Век свой живешь ты —

Тоской надрываешься,

Точно под ветром

Былинка, шатаешься.

И нежность пропетой песни, точно контрастирует с не допустимым, постоянным, угнетающим положением вещей – как контрастирует с оным образ Стеньки: неистовство, рывок человеческой плазма, провал, казнь вожака:

Точно море в час прибоя,

Площадь Красная гудит.

Что за говор? что там против

Места лобного стоит?

Плаха черная далеко

От себя бросает тень…

Нет ни облачка на небе…

Блещут главы… Ясен день.

И прощенья просит Степан у народа крещённого: что не смог жизнь его изменить и свою потерял…

Раздолье, ветер, гуляющий над степью, и – напевы, точно льющиеся с небес.

Суриков точно не писал свои стихи, а выпевал их: так можно услышать песню в течение-журчание речной воды, в лентах листвы лесной, трогаемой ветром…

На краю селенья

Хатка пошатнулась;

К хатке дружелюбно

Ивушка нагнулась.

Темными ветвями

Хатку приукрыла,

Чтобы жарким летом

Ей прохладно было.

В хатке одиноко

Век свой доживает

Бабушка Маланья,-

Кто ее не знает!

Мы услышим – в недрах сих чудесных песен – столько историй, рассказов, вьющихся сказов: и о бедности, и о лихости, и о доле-неволе, когда с судьбой не сладить…

Мы увидим чудесных, сильных косарей, тихих героев крестьянской жизни; мы узнаем, как круто заваривает кашу кручинушку…

Как молоко пить питательное, духовное – перечитывать Ивана Сурикова: целебно при душевном недуге…

…а кто у нас сегодня духовно здоров?

Александр Балтин