С незапамятных времён поэты пытались определить, что такое вдохновение – дар богов, либо особое состояние души, впрочем, готовой к принятию дара свыше. Василий Жуковский выразил это чувство в чудесных строках:

Я музу юную, бывало,

Встречал в подлунной стороне,

И Вдохновение летало

С небес, незваное, ко мне;

На все земное наводило

Животворящий луч оно —

И для меня в то время было

Жизнь и Поэзия одно.

Единство жизни и поэзии неразрывно, этот союз привёл к появлению литературы как слова звучащего и зафиксированного на бумаге, а сегодня запечатлённого на электронных носителях. Литературные жанры – устойчивые образования, обогащённые временем, и создать новый, казалось бы, невозможно. От архаичных форм заклинания природы родилась лирика и эпическая поэзия, насыщенность лирики драматическим сюжетом дало импульс драматическому искусству, священные книги, жития и апокрифы, псалмы и пророческие откровения стали жанрами религиозной литературы. Книги и свитки переписывались от руки, изобретение печатного станка Иоганном Гутенбергом придало книге дотоле неведомую массовость и доступность. Получили развитие такие жанры, как роман, повесть, рассказы, исторические записки, миниатюры и афоризмы, памфлет и дневниковые записи, которые вместе с эпистолярным жанром доступны массовому читателю. Мир преобразился благодаря этому изобретению. Сегодня мы вступили в эпоху электронных книг, когда цифровые носители копируют и распространяют информацию с невиданной скоростью. Будет ли жить бумажная книга? Таким вопросом задаётся автор читатель. Томик лирики хочется поставить на любимую книжную полку, что отнюдь не исключает прочтения любимых стихов во всемирной паутине.

Поэтический жанр как наиболее древний требует от поэта века минувшего и нынешнего неизменного и всегда нового: ветерка вдохновения и возможности запомнить и записать нечаянно пришедшие слова. Когда-то римский оратор, закаляя свою речь, перекрикивал на морском берегу грохот волн, преодолевая природное косноязычие. Поэт Гергий Иванов напомнил нам о Цицероне и его даре глашатая эпохи, вспоминая строки Тютчева о римском ораторе, посвятив стихотворение вдохновению, успокоившему даже ангела бури Азраила, внимающему вместе с поэтами готовым поэтическим строкам из ниоткуда:

А что такое вдохновенье?

— Так… Неожиданно, слегка

Сияющее дуновенье

Божественного ветерка.

—

Над кипарисом в сонном парке

Взмахнёт крылами Азраил —

И Тютчев пишет без помарки

«Оратор римский говорил»…

Стихи приходят сразу, целиком и полностью – это состояние знакомо многим поэтам, и его почти невозможно вызвать насильно. Исключения из этого правила относятся к литературным сюжетам. Вспомним итальянского Импровизатора из  рассказа А. Пушкина “Египетские ночи”. Поэт Чарский и достойная публика, собравшаяся на концерт Импровизатора, в восторге его способности зажигаться от любой идеи и давать ей продолжение в мгновенном сочинении законченных строф. Впрочем, Чарский делает существенное уточнение, говоря об изначальной вольности поэтического слова, предлагая эту мысль основной темой будущего экспромта Импровизатора и всего рассказа: “Вот вам тема, — сказал ему Чарский, — поэт сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением”.

Для творчества необходимы «покой и воля», как говорил Пушкин, свобода и вдохновение, чтобы расслышать необходимые слова в единственно правильном порядке. Здесь лежать задатки пророческого дара, таким проводником высшей воли представляется Данте Алигьери поэту Серебряного века Осип Мандельштам в книге «Разговор о Данте»:

«Секрет его емкости в том, что ни единого словечка он не привносит от себя. Им движет все что угодно, только не выдумка, только не изобретательство. Дант и фантазия — да ведь это несовместимо!.. Какая у него фантазия? Он пишет под диктовку, он переписчик, он переводчик… Письмо под диктовку, списыванье, копированье»

Данте – проводник в миры мёртвых и воскресших, обретший эту способность путём пересотворения своего “я” по образу и подобию высшего начала, он заслужил право быть свидетелем и участником мистерии Суда и Воскресения. Так и любой поэт должен пройти большой путь в овладении не только техническим мастерством, но также искусством диалога  со всей мировой культурой. «Говорить – значит всегда находиться в дороге» («Разговор о Данте»), — свидетельствует Мандельштам о нескончаемом пути поэта, находящегося в неразрывной связи со своим временем и в то же время стремящимся к истине откровения. «Я  один в России работаю с голосу…» («Четвёртая проза»), – писал Мандельштам уже в советское время, подразумевая, что слышит изначальное слово, находящее преломление в конкретном языке. Не так ли мы сами часто слышим слова, которые складываются в стихотворные строфы, однако мы не успеваем их записать.

Однажды в летний полдень, присев на скамейку знакомого парка, сквозь грёзу я внезапно услышал голоса деревьев и насекомых, находившихся в неразрывной связи с проходящими людьми и всем, что нас окружало. Сеть проницаемой светом дрожащей листвы вызвало неожиданное волнение, предшествующее рождению строк, я автоматически навел на лицо глазок обратной камеры смартфона и включил запись. Через минуту я снова нажал кнопку и прокрутил готовую запись родившегося спонтанно стихотворения, — о стихотворении, пришедшем нежданно, о том, что деревья, как и в век друидов, участвуют в создании поэтической речи, о покое и воле, которых нам не хватает. Человек, произносящий слова перед видео, показался мне двойником, лирическим персонажем, другим – тем, кого мы обычно не замечаем при записывании стихотворения на бумаге. Это было одной из любопытных особенностей родившегося тогда жанра, которых оказалось немало, а некоторые пока не поддаются осмыслению.

Поэтические видеоимпровизации — так я назвал сочинённые перед камерой стихотворения, или импровизированные видеоселфи, слово, рифмующееся с Дельфы – эльфы – гвельфы – верфи, то есть вызывающее рифму вполне мифологическую. Эти импровизации выложены мной на странице в ютубе, многие из них расшифрованы и вполне могут быть опубликованы как «обычные» стихотворения, в книге или в цифровом пространстве как текст. Новый жанр сочетает в себе дописьменную, заклинательную архаику и новейшие технологии, не избегая изобретения Гутенберга. Когда я выбираю относительно тихое место (потому что демоны стихий – ветер, городской шум, внезапные выкрики — стремятся повредить запись) и включаю камеру, предварительно прокручивая в сознании пришедшую на ум строфу или двустишие, а зачастую вообще не имея предварительного замысла, происходит нечто, не поддающееся осмыслению. Внешняя картина мира вместе с внутренними ощущениями и вибрациями космоса рождает лирическое стихотворение, проводником коего является мой странный двойник. В самом деле, есть ли что-то более нелепое, чем сочинение при людях абстрактного стихотворения на тему, которая не задана? Часто меня принимают за ревизора или соглядатая, не ведая, что всевидящий глазок повернут в сторону Нарцисса, внимающего не столько своему отражению, сколько чему-то зыбкому вне видимого и осязаемого мира.

Бездушный, казалось бы, мир цифровой камеры побуждает искать соответствия души во внешнем мире, устанавливая связь с природой, говорящей голосом откровения. Белка, ёжик на тропе, сцепившееся в клинче жуки, взволнованные кроны, внезапно оборачивающиеся люди — все свидетельствуют о живой мысли, рождающейся в споре и диалоге разных душ, принадлежащих нашему или иному. В этом, мне кажется, залог  вечного её продолжения литературы. Меняются формы художественного выражения, но отклик неба так же явственен и чудесен, как в баснословные времена, когда наш предок выражал свой восторг в неведомых нам возгласах, став провозвестником слова-откровения. Так читатель книги становится созерцателем видеостихоторения.

Мой двойник продолжает разговор с Данте — через набросок, черновик, этюд, запечатлённый зеркальцем айфона, не претендуя на совершенство и законченность:

Вослед за Данте в ад и рай,

Через планеты

Мы проступаем в этот край,

Где бездна света,

—

Где чёрный кот гуляет вне,

А здесь он белый,

И что-то шепчет в глубине,

Ища пробелы,

—

Переступить желая внутрь, —

Но Данте слышит,

Вергилий, постигая суть,

Мой сон колышет.

Проводником и писхопомпом в мир света служит поэтическое слово, являя предметы и души в неожиданном свете, без привычного для нас глянца и обманной оболочки. Все жанры уже предначертаны и прописаны на скрижалях вечности, а нам лишь остаётся ждать мига вдохновения, не обременённого схематическими знаниями и предрассудками. Так приходит слово извне, в предельно сжатые сроки – нам остаётся только произнести его, записывая на видео, а рефлексия необходима потом, чтобы отделить зерна от плевел. В этой серьёзности несерьёзного жанра — поэтической видеоимпровизации, вызывающей в памяти итальянскую Комедию дель арте, есть нечто вне нашей личности и намерения, то есть чистый дух творчества и истины. Как писал А. Пушкин,  в такие мгновения

И мысли в голове волнуются в отваге,

И рифмы легкие навстречу им бегут,

И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,

Минута — и стихи свободно потекут.

Алексей Филимонов