1

Когда строка подогнана к строке столь плотно, что никакой шип критического сарказма невозможно всунуть между ними — это свидетельство мастерства, в случае Антокольского: мастерства яркого и пышного, как восточный ковёр.

Кончен день. И в балагане жутком

Я воспользовался промежутком

Между «сколько света» и «ни зги».

Кончен день, изображенный резко,

Полный визга, дребезга и треска,

Он непрочен, как сырая фреска,

От которой сыплются куски.

Сыплются куски с фрески реальности — что означает сие?

А то, что не зафиксированного, не записанного не существует, оно струисто, даже ежели кажется плотным, и быстротечно, как поток, в который, как известно, не вступить дважды.

То есть метафизическая оснастка стихов Антокольского интересна не в меньшей мере, чем виртуозность его поэтических возможностей.

О! культурный космос поэта богат, если не перенасыщен, вибрирует ассоциациями, вписывая каждое стихотворение в пласты разнообразных контекстов.

Сказочник и Выдумщик Вселенной,

Фауст со Спартанскою Еленой,

Дон-Кихот со скотницей своей,

Дон-Жуан с любою первой встречной,

Вечный муж с подругой безупречной,

Новосел приморский и приречный,

Праотец несчетных сыновей.

Бушуют баллады, — и если она, к примеру, о чудном мгновенье, то мгновение это пройдёт каталогом столь живописных подробностей, что и Бальзак, которому, кстати, у Антокольского посвящено великолепное стихотворение, позавидовал бы.

Памятник горю и стойкости — поэмы «Сын», где плач сдержан мужеством, где боль, прокалывающая каждую строку, проколет и сознанье читающего, исторгая хоть каплю сострадания… А если поэтическое дело отделить от последнего — к чему оно?

 …и вызреет мудрость — из зёрен боли:

В долгой жизни своей,

Без оглядки на пройденный путь,

Я ищу сыновей,

Не своих, все равно – чьих-нибудь.

Вызреет, рождая в сознание: Нет чужого на свете, все дети отцов, и, как глобально отцовство, так и всеобще детство; и лучи поэзии соединили бы эстетически и этически долгие лестницы поколений… соединили бы, если б не бездны прагматизмы, в какие падает человечество.

2

Периоды истории осмысливаются Антокольским через монументы поэзии; периоды истории прослеживаются через драматических персонажей.

Ф. Вийон — формула неистовства таланта, отчаяние вечного загула, интеллектуальная высота: и драматическая поэзия Антокольского будто выкроена из того времени: сочно, смачно…

Конечно, всё осовременено, и вместе — всё связано с метафизикой времени: основной темой поэзии.

У Робеспьера своя Горгона: её взгляд превращает в камень сокрытое в безднах души: основное…

Круто заварен русский стих, забирающийся в недра истории, ради красоты словесной, анализа прикосновения к тайне…

Густо лепится драматургическая плоть, уплотняются узлы повествования.

Интерес не отпускает, и эстетическое удовлетворение велико…

Значительный, пёстрый театр предлагал Антокольский.

3

Мир славно перевоссоздан стихом: учтены все движения: от динозавров до Великой Французской революции, от трагедии потери сына, до ливня, хлещущего в окно…

Мир Антокольского богат… впечатлениями, переживаниями, насыщенными размышлениями о насущном…

Вот Бальзак, чья мощь избыточна, чей кулак пробивал стены вечности, а литературная мощь множилась на нежелание мира меняться:

Долой подробности! Он стукнул по странице

Тяжелым кулаком. За ним еще сквозит

Беспутное дитя Парижа. Он стремится

Нe думать, есть, гулять. Как мерзок реквизит

Чердачной нищеты… Долой!

Но, как ни ставь их,

Все вещи кажутся пучинами банкротств,

Провалами карьер, дознаньем очных ставок.

Все вещи движутся и, пущенные в рост,

Одушевляются, свистят крылами гарпий.

О, взрывающийся разнообразием пучин мир, составленный из такого количества деталей, что не вместить все, как ни стремись…

О, грандиозная оснастка мира…

Как она влекла Антокольского: всё запечатлеть, используя все краски, занимая у радуги, беря у невозможного…

Вот та, которой посвящено классическое стихотворение, доживающая в бедности:

Ей давно не спалось в дому деревянном.

Подходила старуха, как тень, к фортепьянам,

Напевала романс о мгновенье чудном

Голоском еле слышным, дыханьем трудным.

А по чести сказать, о мгновенье чудном

Не осталось грусти в быту ее скудном,

Потому что барыня в глухой деревеньке

Проживала как нищенка, на медные деньги.

И снова неистовствует стих Антокольского, штудируя реальность, пробираясь в углы её, исследуя, изучая…

Ничего нельзя перечеркнуть.

Ничто не может быть проигнорировано.

И бушевал, бушевал стих Антокольского, суммарно превращаясь в энциклопедии всего, исполненные виртуозно, с размахом, с характером…

4

Музыка, разнообразие, великолепие точно пригнанных деталей – множественность характеристик определяет микрокосм Павла Антокольского, органично и значительной частью входящий в обширный космос русской поэзии, русского пространства…

Начало всех начал его. В ту ночь

К нему пришли Белинский и Некрасов,

Чтоб обнадежить, выручить, помочь,

Восторга своего не приукрасив,

Ни разу не солгав. Он был никем,

Забыл и о науке инженерной,

Стоял, как деревянный манекен,

Оцепеневший в судороге нервной.

Так рисуется легендарное событие в истории литературы: возникновение колосса Достоевского, ещё не бывшего колоссом, даже не знавшего, возможно, о своём грандиозном предназначение; и мог изобразить только Антокольский, создавая именно свой образ мировидения.

Проедет Дон Кихот – и снова он будет героем, увиденным поэтом, Ньютон, в который раз, сформулирует закон – после падения яблока…

История и наука, древность и современность сходились в гаммах Антокольского кругами, играющими многими букетами смыслов, переливаясь тончайшими оттенками ассоциаций.

Встань, Прометей, комбинезон надень,

Возьми кресало гроз высокогорных!

Горит багряный жар в кузнечных горнах,

Твой тридцативековый трудодень.

Прометею вечности подойдёт крепкий рабочий комбинезон, ибо трудодень, растянувшийся на такое время, громыхает историей человечества.

…всю её хотел вобрать Павел Антокольский в свою поэзию, живописать, постигая через ритмы и размеры великих возможностей русского языка; и многое в ней развернулось блестящими его поэтическими свитками, несущими отпечатки неповторимых достоинств.

Франция растила виноградники бунта.

Россия сияла тайными логарифмами смыслов.

И сам мастер хотел вывести математические формулы поэзии: её законы, неопровержимо доказывающие нужность именно такой обработки слова – ювелирной и веской, питательной и возвышающей дух…

Как знать – может быть, ему и удалось это…

Александр Балтин