Отправляя нас на очередную районную математическую олимпиаду, учительница математики говорила: «Вы хорошие ребята, но вот Марк Таращанский (старше нас на два года), тот — вундеркинд и математический гений»… Марк в определенной степени оправдал ожидания нашей любимой учительницы. Он стал математиком, ученым, читал лекции в университете… И ещё подтвердил известную фразу о том, что талантливый человек талантлив во всех своих проявлениях. В этом может убедиться каждый, прочитав его книгу  под названием «Импровизации». Талант прозы Таращанского проявляется в том, что читать её хочется не только, чтобы узнать, о чем написано, но и чтобы насладиться, как это сделано. Причем, эта проза совсем не напоминает робкую попытку начинающего литератора заявить о себе. Напротив – это произведение зрелого мастера, виртуозно владеющего пером и знающего все тенденции развития современной прозы. И потому реалистическая манера письма в отдельных рассказах, особенно в повести «Соседи», пропитана модными мистическими мотивами (правда, темы трансгендерности удалось избежать).

О чем пишет Таращанский? Проще всего ответить – о жизни. О людях и их взаимоотношениях, о странностях любви и случающейся переменчивости дружбы, о верности и предательстве, детских воспоминаниях и силе привычек, о поиске истины и смысла жизни, в котором не могут помочь самые мудрые учебники, хотя их ценность сомнению не подвергается. В конце концов, о времени и одиночестве, которое возможно даже в тесной компании. Ну, и в целом, о себе, потому что черты автора незримо проявляются в героях повествования, а отражения родного города – в книжных пейзажах. Отражения эти весьма призрачны и понятны лишь тем, кто, как автор, знаком с городом с детства, особенно с патриархальными улочками 50-х годов вместе с часовой мастерской «Время» (название знаковое), да и авторские черты угадываются лишь людьми его знающими. И, в этом, на мой взгляд, тоже выражение зрелого мастерства, ведь написать впрямую о себе и родном городе было бы намного проще (и, наверное, ожидаемее). Но в результате получилось интереснее и загадочнее. Каждый рассказ – это небольшая по объёму, но весьма значительная по концентрации событий, переживаний и размышлений история. Хотя, возможно, не события – главные в пространстве сюжета. В каждом рассказе очень явственно ощущается особое настроение, там приметы времени и очертания судеб создают очень прихотливый колорит этой прозы, в какой-то мере даже поэтической. А в какой-то — музыкальной, с особыми ритмами, мелодикой, где эхо ретро сменяется джазовыми и блюзовыми импровизациями…

Было и прошло. Но не бесследно. Память, словно первая любовь, избирательно  немилосердна, окунаясь в детство вновь и вновь, падая в случайные мгновенья, где добром отсверкивает зло… Счастьем было просто ощущенье, что осталось больше, чем прошло.

И счастье тоже проникает на страницы книги. Не скажу, что его много (это, как в жизни), но от того оно заметнее, его аромат острее. Оно – в воспоминаниях, в общении с любимыми и друзьями, в мечтах, хоть и не реализованных… Но, на мой взгляд, сквозная тема книги – одиночество, пусть даже о нем не во всех рассказах говорится прямо. Но оно чувствуется в настроении и поступках. Во всех историях достаточно много действующих лиц, объединенных родственными связями, общей историей, воспоминаниями, дружбой и даже любовью. Но одиночество (не внешнее, а внутреннее, мало заметное для окружающих) определяет судьбу героев, отражаясь в развитии сюжета, проявляясь в прошедшем и настоящем и предугадываясь в будущем. Печаль – вполне обыденное настроение для обитателей жизненного пространства «Импровизаций». Ощущение неустроенности, невостребованности, не исполненных желаний… Это – о них, неудавшихся, но талантливых музыкантах и учителях, инженерах и врачах (а, впрочем, профессия – совсем не главное в развитии событий). Судьба дает шанс и забирает, испытывает на прочность и проверяет на порядочность и верность. И пройти эту проверку дано не всем.

Никого по отдельности нет. Все впрессованы в родственный лёд – и повенчанный с ночью рассвет, и закат, давший ночи развод. Лёд, случается, тает порой, обнажая греховность  обид. Вновь скрепляет всё только любовь, даже тем, что внезапно молчит.

Одиночество по большей части молчаливо внешне. Но в своей душе оно говорливо, ибо ищет ответы и ставит вопросы, читает стихи и даже иногда поёт. Или сочиняет музыку, как это делает герой рассказа «Блюз». А его друг говорит с ним об одиночестве с чувством и толком, с очевидным знанием предмета.

«…Одиночество возникает вовсе не потому, что нет друзей, любимых или просто хороших знакомых. Одиночество — это когда нет других!.. Нам нужны другие вовсе не для того, чтобы общаться, дружить, ненавидеть или даже любить. Это все потом. Прежде всего, они необходимы, чтобы мы занимали хоть какое-то место в их системе координат… В этот момент у Артема Николаевича мелькнула мысль о том, что тема трубы должна звучать так, будто всего остального оркестра не существует. Только тогда она сможет выразить то разъедающее душу одиночество, которое он хотел передать… Тема одиночества должна быть передана не солирующим инструментом, дело не в одиночном звучании, нужно извлечь эту тему из общего звучания оркестра и передать ее трубе так, чтобы она зазвучала, будто не слыша остальных инструментов… Когда он увидел внука, труба возопила от переполнявшей Лапшина любви, и в этот момент зазвучали инструменты, которые Лапшин не сумел определить. Что-то неземное было в этих звуках»…

В книге оркестр звучит, даже когда молчит. Даже в тишине библиотеки или в суете вокзала, в которой одинокий чудаковатый старик каждый день встречает прекрасную незнакомку по имени… Впрочем, как её зовут, и кто она, пусть узнают те, кому ещё предстоит прочитать книгу. Роковая незнакомка встречается и в повести «Соседи», в которой хоть и говорится «о делах минувших дней», но она в книге едва ли не самая актуальная и злободневная. Да, в ней правда и вымысел, прошлое и настоящее переплетены замысловато и неожиданно, но главные темы – человек на войне, взаимоотношения людей и власти, любовь к книгам и чтению – волнуют и сегодня не меньше, чем в прошлые века. Всё повторяется с пугающей цикличностью. Люди не меняются, и всё с тем же энтузиазмом готовы уничтожать инакомыслящих, по-прежнему разделяя мир на «своих» и «чужих», глумясь над неугодными и мстительно злорадствуя. И где те книги, которые помогут добру и укорят зло?..

«Думаешь отыскать истину в одной из этих книг? Напрасная затея. Истина только в самой жизни. Во всех ее проявлениях… Ну, спасем мы от уничтожения еще несколько книг… Допустим, их прочитают потом… Это же ничего не изменит. Власть всегда останется властью. Она всегда будет обирать своих подданных, возводя взамен арки в честь кровавой и ненужной победы над соседями. Арки и колонны, призванные внушать черни чувство горделивого самолюбования. И всегда найдутся те, кто будет восхвалять эту власть и говорить, что лучшей власти не бывает, а ропщущие, которых тоже всегда достаточно, ропщут лишь потому, что сами жаждут власти. И никакие книги не в силах изменить этот порядок… Разве не встречаешь ты воинствующих невежд, несущих беды и разрушения под знаменем вроде бы праведных идей? Они неистребимы, они появляются вновь и вновь… Человек, остановившийся на пути познания, принявший убеждения в качестве знаний, очень опасен».

«…Где сеем зло, чтоб злом ответил свет, и где царит война, но победивших нет».

Как всё болезненно остро знакомо, несмотря на то, что последняя строчка – цитата из Байрона, чьи стихотворные строки появляются в пространстве книги несколько раз, словно подтверждая мысль о поэтичности изложения вещей не просто прозаических, но и страшных в своей обыденности. Война, которая длится, и которой официально нет, хотя несчастные и ни в чем не повинные люди погибают реально… Эта война, ставшая кровавой приметой настоящего времени, отражает в себе аналогичные противостояния прошлых веков, отличаясь лишь применяемыми орудиями уничтожения себе подобных. Люди продолжают гибнуть «за металл», хотя в повести их интересуют старинные фолианты, в которых надеются они отыскать мудрость и ключ к пониманию событий. Удастся ли им это? Возможно, в будущем. Пока же – нет.

Трудно удержаться, чтобы не привести ещё одну цитату из Джорджа Гордона Байрона, который двести лет назад размышлял над теми же вечными вопросами, мучающими современное человечество.

«Жизнь коротка, стеснен ее полет, В суждениях не терпим мы различий. А Истина — как жемчуг в глуби вод. Фальшив отяготивший нас обычай. Средь наших норм, условностей, приличий добро случайно, злу преграды нет, рабы успеха, денег и отличий, на мысль и чувство наложив запрет, предпочитают тьму, их раздражает свет».

Всё, как было, так и есть. И к различиям в сужденьях нетерпимы, и истина непостижима. И свет правды раздражающе неприемлем. Его запрещают и укрывают тьмой демагогии, вранья и лицемерия. И, тем не менее, в финале повести роковая красавица, в руках которой мистическим образом сошлись добро и зло, советует герою продолжать писать свою книгу. Ибо в ней правда. Герою её ещё предстоит написать. А автор часть своей книги уже написал. И потому надежда жива. Это главное. Не зря ведь любимый автором Байрон утверждал: «Покуда Колизей неколебим, великий Рим стоит неколебимо, но рухни Колизей — и рухнет Рим, и рухнет мир, когда не станет Рима». Мир рушится, но не рухнул. Колизей стоит. И сочиняются еще импровизации, и пишутся хорошие книги.

Владимир Спектор

Марк Таращанский «ИМПРОВИЗАЦИИ»

изд. «АргоЛит», 2021. – М.: Перо, 2021, 184 стр.,

УДК 82-32(470) 

ББК 84(4Рос) 6-44  Т19